Вклад в кинематограф ушедшего от нас вчера знаменитого кинорежиссёра будет ещё обсуждаться в среде кинопрофи достаточно долго, поскольку налицо масса подводных течений и сопутствующих им камней. Уже отмечено маститыми критиками, что после самоубийства 28 апреля 2011 года его жены и помощницы Юлии Румянцевой, шагнувшей в небытие с крыши 14-го этажа чужого ей дома №4 по Новосмоленской набережной, режиссёр перестал творить. Внезапная материализация сюжета, то ли реализованного, то ли задуманного, выбила маэстро из седла. Это вполне тривиальная ситуация для Северной столицы, где, как говорил в Миллениум литератор Виктор Кривулин, нуар отмирает, не выдерживая соревнования с жизнью.
Кадр из фильма Александра Рогожкина «Кукушка»
Но «казус Рогожкина» не совсем таков, он гораздо шире. Гроссбух питерских мифов, который он представил, иногда закрывал гештальт, иногда был фальшивым и насквозь китчевым, но всегда пронзительным. И в целом все рогожкинские байки — а это был его излюбленный жанр — представляли историю сборником притч, кратких, незамысловатых, трагичных и весёлых, вроде как в жизни. Не случайно Алексей Булдаков и Виктор Бычков стали самыми адекватными исполнителями рогожкинских «новых русских комедий», байки для которых, как когда-то и для «Чекиста», исправно поставлял питерский андеграунд. Из этого универсального источника им. Ювачёва-Хармса в разное время питались и журналисты («Пятое колесо» Бэллы Курковой, «600 секунд» Александра Невзорова), и киноэкзот-некрореалист Евгений Юфит (Заклинатель приматов покинул архив патографии. Умер Евгений Юфит), и многочисленные интермедийные интерпретаторы питерской вечности от Анненского до Бродского. Короче, все или почти все.
Квинтэссенцией питерских мифов стал у Рогожкина стал сериал о Доме искусств (ДИСК) в Петрограде (1919-1923 гг.) «Своя чужая жизнь», ставший по сути финальным в его творчестве. История знаменитой «Писательской коммуны», включавшая, по сути, всех литературных звёзд и звёздочек бывшей имперской столицы, дала автору такое количество сюжетов для миниатюр, что он превзошёл самого себя. Пять неровных во всех отношениях серий продемонстрировали во всей полноте коронный жанр маэстро – трагикомедию положений, когда жизненный процесс оказывается скопищем перепутанных осколков, где неразбериха ролей охотника и жертвы стимулирует напряжение. И если литературное поколение позапрошлого века вышло из гоголевской «Шинели», то питерская богема конца прошлого тысячелетия реконструировала в своих мифологемах коллизию «вываливающихся старух» Хармса и пребывала в этом культурном родстве до тех пор, пока метафизика Питера не превратила этот миф (или, по-рогожкински, байку) в шокирующую реальность.
Как пел далёкий от Питера классик, «но только один хоть чего-то изменит, — тот, кто встанет на крыше, на самом краю». Тогда, 10 лет назад, трагедия на Новосмоленской уничтожила многое, но не всё — ушли человек, миф и жанр (кинобайки), оставив в неприкосновенности устои питерского бытия («Вместо сказки в прошедшем у нас Только камни да страшные были», как выразился величайший поэт этого мира). Но этого всё же вполне достаточно, чтобы новые поколения зрителей рогожкинского «Чекиста» были готовы изменить вид из окна, не прибегая к помощи крыши.
Игорь БЕЛЫЙ, Владимир ХЛУДОВ.
