03 окт 2013
О трудностях взросления
Эту колонку я начал писать в великий день, когда НАСА официально объявило, что космический корабль «Вояджер-1» наконец вышел за пределы Солнечной системы. Человечество сделало еще один шаг из колыбели, впервые вышло в открытый всем космическим ветрам межзвездный океан.
Что, вы не потрясены до глубины души этой новостью? Хорошо, тогда вот еще: за последнюю неделю мы узнали, что ученые вырастили в биореакторе подобие мозга и создали первый интерфейс между мозгами двух людей; впервые как следует рассмотрели черную дыру в центре Галактики и создали карту этого центра; открыли подо льдом Гренландии самый длинный в мире каньон, а на дне Тихого океана — самый большой на Земле вулкан.
Уверен, о большей части этих удивительных событий вы даже не слышали, а ведь они сыграют важнейшую роль в будущем человечества. Наука открывает истину и преобразует реальность, благодаря ей мы живем совсем не в том мире, в котором родились. Жизнь нашего поколения радикально изменили компьютеры и сети, мир родителей — телевидение и массовые авиаперелеты, жизнь поколения наших бабушек и дедушек — индустриальная революция, сделавшая возможным для десятков миллионов людей главное событие XX века — переезд из деревни в город.
Наука и рожденные на ее основе технологии — хребет западной цивилизации и основной источник важнейших для будущего событий, надежд и опасностей. В ближайшие десятилетия наука может навсегда победить старость, а может и уничтожить нас самих. Почему же новости об открытиях не привлекают всеобщего внимания? Куда там, это новости второго сорта, место которым где-то между спортом и культурой. Почему наука, играющая в нашей жизни все более важную роль, так мало нас интересует?
Покопавшись в себе, я нашел две главные причины не любить науку. Первая в том, что научная картина мира неутешительна, неприятна, сеет в сердцах ужас и тревогу, чувство беспомощности и одиночества. В слишком сложном и слишком большом мире жить неуютно. А что может быть ужаснее подозрения, что за нами никто не присматривает с небес и никакой жизни души после смерти не будет?
Фрейд говорил о трех великих разочарованиях, которые принесла людям наука. Первое связано с Коперником, доказавшим, что Земля не центр Вселенной, а лишь одна из бесчисленных планет. Второе — с Дарвином, доказавшим «низкое» происхождение человека (если вдруг кто не знает, это не гипотеза, а железобетонно доказанный факт: человек не только происходит от приматов, но и сейчас является одним из них). Третий удар по нашему самоуважению нанес сам Фрейд, показавший, что мы себе не хозяева, — разум сплошь и рядом является игрушкой неосознанных побуждений. В общем, много печали во всем этом знании.
С вездесущим Фрейдом и его открытием роли бессознательного в жизни нашей души связана и вторая причина непопулярности науки. Дело в том, что рациональность, состояние трезвого, логически рассуждающего рассудка, вовсе не норма, а очень затратное, трудное, совершенно неестественное состояние ума. Рациональное мышление — это идеал, к которому можно ненадолго приблизиться, собравшись с силами. Но стоит лишь на секунду ослабить дисциплину ума, и мы оказываемся во власти интуиции, мифов и сомнительных аналогий.
Был такой антрополог Люсьен Леви-Брюль, которого в начале XX века поразило мышление первобытных людей. Французу, большую часть жизни просидевшему в библиотеке, кем-то вроде инопланетян казались эти дикари, которых не смущают противоречия и не убеждают построенные на логике аргументы. Много книг посвятил он особенностям мышления дикарей, описывая, как они используют образы вместо понятий, интуицию вместо рассуждений, как одушевляют предметы, видят за любой бедой действие потусторонних злых сил, как находят во всем магические взаимосвязи, возникающие благодаря преобладанию ассоциативного мышления и сильной эмоциональной вовлеченности в процесс анализа.
Писал он про всю эту экзотику, а потом понял, что тем же манером мыслят и дети. А ближе к концу жизни наконец догадался о том же, о чем и Фрейд, — что описывает не первобытное мышление, а наше собственное, которое лишь слегка прикрыто пудрой рациональности.
Получается, картина мира, которую рисует наука, не только неприятна, но еще и контринтуитивна. Интуиция велит искать за каждым событием одушевленного агента (кто виноват?), а все, что попадается на глаза ученым, превращается в механизм, к которому категории добра и зла неприменимы. Интуиция велит рассматривать все по аналогии с обыденным опытом, но так почти невозможно понять процессы, происходящие в неопределенности микромира и в искривленном пространстве макромира.
В итоге, еще в школе убедившись, что наука — это что-то скучное и головоломное, каждый пытается выстроить собственную картину мира, вставляя в нее мифологические фрагменты вместо наиболее непонятных и неприятных научных. «Энергия», «поле», «коллайдер», «клонирование» — любые новые научные понятия тут же обрастают мифами, которые каждый использует себе на радость и в утешение.
Так же поступаю и я, но, как видите, все же иногда собираюсь с силами и пытаюсь написать что-нибудь рациональное. Взрослый человек — он ведь не всегда взрослый, а только иногда, когда это уж совсем необходимо. Иногда без этого никак.
«Русский репортер» №39 (317)