Директор Эрмитажа — о воссоздании Музея нового западного искусства, сталинских методах и борьбе Москвы с Петербургом
Фото: Глеб Щелкунов
Владимир Путин поручил правительству в срок до 15 июня проработать вопрос воссоздания в Москве Музея нового западного искусства — вопрос, который подняла на «прямой линии» с Путиным директор ГМИИ имени Пушкина Ирина Антонова. Главным противником проекта стал директор Эрмитажа Михаил Пиотровский, который объяснил «Известиям», почему не намерен расставаться с подвластными ему фондами.
— Вы выступаете против воссоздания Музея нового западного искусства или только против изъятия картин из Эрмитажа?
— Я выступаю против любых музейных переделов — это, по сути дела, провокация, которая приведет к разрушению стабильности, существующей в нашем музейном мире.
История Музея нового западного искусства должна быть поставлена в контекст музейной истории СССР. В этой истории один из первых эпизодов — разорение и ограбление Эрмитажа ради создания ГМИИ имени Пушкина. Потом по просьбе общественности была произведена частичная компенсация потерь Эрмитажа из фондов Музея нового западного искусства — задолго до его закрытия. Таким образом, старых мастеров передали в Москву, где их не было, а новых — в Петербург.
Затем Музей западного искусства был закрыт. Мы очень много ссылаемся на Сталина, а на самом деле есть письма директора ГМИИ имени Пушкина г-на Меркулова о том, что для создания большого музея надо передать им всю коллекцию Музея западного искусства. Сталин, может быть, принимал решение идеологически, но до него все это было по-деловому оформлено. Раздел Музея западного искусства можно, конечно, называть варварским, но на самом деле это было спасение, потому что все его фонды были включены в контексты двух универсальных музеев — Эрмитажа и Пушкинского. Дальше было еще многое, в том числе попытка передачи коллекции нашего отдела Востока в Москву и т.д.
— Вы отреагировали на поступок Ирины Антоновой весьма эмоционально. Очевидно, помимо принципиального несогласия были какие-то вещи, которые вас задели?
— Неприятны в этом разговоре две вещи. Во-первых, происходит очень мощное противопоставление Москвы и Петербурга. Только этого нам не хватало. Оно возбуждает эмоции, которые ни к чему возбуждать. Во-вторых, пассаж «Сталин закрыл, пусть Путин откроет» призывает нынешние власти работать сталинскими методами. Думаю, что это не очень хорошо для общей атмосферы.
— Даже если Ирина Александровна предложит взамен вернуть картины, вывезенные из Эрмитажа в Москву, вы не согласитесь?
— Сейчас, когда вопрос поставлен таким образом, я вообще ни на что не соглашусь. У нас XXI век, существуют тысячи разных способов того, как музеи могут совместно пользоваться коллекциями, не передавая их в собственность. Я понимаю, что подход Ирины Александровны к собственности связан с большими проектами строительства ГМИИ имени Пушкина. Но у нас существует инновационная концепция «Большой Эрмитаж»: мы создаем выставочные центры повсюду, взаимодействуем с другими музеями. Если речь будет идти на этом уровне, мы будем пользоваться нормальными рецептами, а если на уровне 50-х годов ХХ века — другое дело. Выступление Ирины Александровны вывело нормальную музейную дискуссию на обсуждение общественно-политическое, где разговор «ты мне — я тебе» не годится.
— Для вас ее вопрос Владимиру Путину был неожиданностью?
— Абсолютной неожиданностью, поэтому я считаю его некоторой провокацией. Я понятия не имел, что меня усиленно приглашали на эту «прямую линию» для того, чтобы услышать такое выступление Ирины Александровны. Я собирался говорить о другом.
— Ведь ваше выступление про ссоры и доносы не относилось к Ирине Антоновой?
— Оказалось, что относится. Я говорил, конечно, о другом — о том, что у нас возвращаются старые времена: если людям что-то не нравится, они начинают звать прокуроров, обвинять в политических и религиозных преступлениях. Но в данном случае мы получили то же самое уже внутри сферы культуры. Так не делают. Во всяком случае, в Петербурге.
— Ирина Александровна сказала мне, что очень вас любит. Вы не разделяете ее чувств?
— Я тоже очень хорошо к ней отношусь. Я знал ее, еще когда был ребенком, и с детства перед ней преклоняюсь. Она замечательный московский директор. Хотя некоторые из сегодняшних методов и приемов ее работы для меня невозможны.
— После «прямой линии» с вами связывались какие-нибудь чиновники?
— Разумеется, все это теперь обсуждается и в Министерстве культуры, и в администрации президента. Речь ведь идет не просто о красивом шаге — сказать правду президенту. Ирина Александровна — человек, сведущий в аппаратных схемах. Она знает, что если какой-либо вопрос поднимается перед президентом на «прямой линии», по этому поводу обязательно будет какое-то поручение. Возможно, был расчет на то, что президент сразу все одобрит. Но президент увидел, что ситуация не так проста. Теперь мы будем собираться, обсуждать это в музейном сообществе. Ну что ж, никогда не вредно обсудить ситуацию, существующую в музеях.
— Если Владимир Путин сразу бы сказал «да будет так», вы бы сопротивлялись или подчинились?
— Конечно, сопротивлялся бы. И сейчас сопротивляюсь. Потому что это противоречит всем интересам культуры и стабильности в нашей стране. Это типичное «раскачивание лодки».
Справка «Известий»
Так называемый Первый музей новой западной живописи был создан в Москве в 1918 году на основе национализированной коллекции Сергея Щукина. Через год был открыт Второй музей, фонды которого были сформированы из собрания Ивана Морозова. В 1923 году два музея объединились в Государственный музей нового западного искусства (ГМНЗИ), вся коллекция которого с 1928 года располагалась на Пречистенке, 21 — в бывшем доме Морозова. ГМНЗИ стал первым государственным музеем современного искусства в мире.
В 1948 году по указанию Сталина он был ликвидирован из-за «низкопоклонства перед упадочной буржуазной культурой». Наиболее ценные экспонаты были поделены между Эрмитажем и Пушкинским музеем.
