Жорес Алферов — это живой классик. Для экологического журнала (а редакция «ЭкоГрада» всегда откликается на любые ивенты нобелевского лауреата) особый интерес представляет его общественная деятельность в качестве трибуна научного сообщества России в целом.
В эпоху провальных реформ научных учреждений и фактического отсутствия образовательной модели, когда заимствования не приживаются на нашей почве, а привычка думать оригинально утрачена еще со времен Перестройки, голос Жореса Алферова не остается вопиющим в пустыне, но находит ощутимый отклик, хотя и далеко не однозначный. Ведь классик современной науки в этих условиях не видит новой модели научного развития (это как в притче про кошку и темную комнату) и берет за вектор ту, которая уже была, — советскую, апеллируя к стадиальному камбэку. Ноябрьская пресс-конференция нобелевского лауреата, вице-президента РАН в московском Центральном доме журналиста показательна тем, что помимо постановки диагноза современной науке Алферов обозначил ситуативный корень зла — отсутствие взаимодействия между власть предержащими (соответственно, обладающими деньгами и их распределяющими) и экспертным сообществом, которые могут рекомендовать верные технологические и инфраструктурные решения. Это, если снизить пафос, напоминает анекдот о двух студентах, несущих одну клизму: один знает — куда, другой — как, и результат возможен лишь при кооперации. Пока власть не осознает потребность в научном развитии, последнего не будет. Точнее, оно будет, но при другой власти, скорее всего, с другими географическим координатами. Таков горький, но реальный лейтмотив последнего месседжа Жореса Алферова.
ПРЯМАЯ РЕЧЬ
Жорес АЛФЕРОВ
— У меня в моем маленьком университете (Санкт-Петербургский академический университет — научно-образовательный центр нанотехнологий РАН. — Ред.) есть физико-технический лицей, мы создали его в 1987 году. У нас учатся там с 8-го класса. Уклон сильный в информатику, физику, биологию. Они приходят ко мне и говорят: «Жорес Иванович, давайте мы с 5-го класса начнем учить!» Ну как же с пятого, отвечаю, мы не можем этого сделать, мы же лицей. Говорят: «Ведь понимаете, мы по-прежнему в апреле проводим отбор ребят, которые к нам поступают. Конкурс — 15 человек на место. И мы там отбираем ребят очень хороших и талантливых, толковых. Но просто уровень упал в питерских школах. Поэтому и мы с 5-го начнем учить их». Конечно, нужно учителям платить большую зарплату. Учитель — великая должность. Я всегда цитирую Владимира Ильича Ленина, который как-то сказал, что наступят когда-нибудь такие замечательные времена, когда останутся только три профессии: врач, учитель и инженер. Учитель нужен всегда, я думаю, для каждого наши учителя запоминаются на всю жизнь. Моя учительница первого класса в 1944 году получила орден Ленина. И дистанционное образование важно. Нужно пользоваться всеми этими достижениями. И все-таки главное — это человеческое взаимодействие. Вот у меня учитель в классе Валерий Адольфович Рыжий на днях получил звание народного учителя Российской Федерации. Он учитель математики и безумно это дело любит. Когда я прихожу к нему на урок, он часто делает так, что урок вместо него ведет один из его учеников, подготовленный, чтобы эту часть преподавать. И такое взаимодействие — это главное.
— Я думаю, что проблемы науки в России очень-очень важные. Тут недавно проходил форум в Москве «Открытые инновации» («ЭкоГрад» писал о нем в № 11. — Ред.). И на этом форуме был министр науки и технологий Китайской Народной Республики, мы с ним давно знакомы, он очень просил, чтобы я на встрече, где обсуждались китайские проблемы, обязательно побывал и прочитал доклад. И, как обычно в последнее время, всегда разного сорта лекции я начинаю с демонстрации слайдов, на которых три фотографии. Фотография Джорджа Портера — это британский ученый, мой старинный приятель, он был директором Королевского общества Великобритании. Нас одновременно в начале 90-х годов выбрали почетными членами Академии наук Южной Кореи, и там мы с ним довольно много общались. Рядом с ним я всегда помещаю основателя советской физической школы Абрама Федоровича Иоффе. И третья фотография, с которой я часто начинаю свои лекции, — это американский экономист Джеймс Хекман, который в 2000 году получил премию имени Нобеля.
И вот Джордж Потер сказал замечательные слова, что «вся наука прикладная, разница только в том, что отдельные приложения возникают быстро, а некоторые — через столетие». И вот в этой фразе Джорджа Портера, с моей точки зрения, заложен очень глубокий смысл, фактически он сказал, что развитие мировой цивилизации связано прежде всего с развитием науки. Абрама Федоровича Иоффе я поместил бы в начало своей лекции по многим причинам, конечно, потому что вообще я фактически почти всю жизнь работал в институте Иоффе, Физико-техническом институте в Ленинграде. Абрам Федорович был создателем советской физической школы, мы очень многим ему обязаны. Он был замечательный человек, я успел еще побывать у него в семинарах, послушать его, пообщаться с ним. А поместил тут я его по следующей причине. Мы сейчас очень любим говорить про инновации, слово это стало таким расхожим. Тут недавно министр науки Белоруссии дал превосходное определение, с моей точки зрения, что такое наука, что такое инновация: «Наука — это когда за деньги добываются знания, а инновации — это когда знания превращаются в деньги». А вот с моей точки зрения, в XX веке было два инновационных проекта, очень мощных, которые в значительной степени определили лицо второй половины прошлого века. Это Манхэттенский проект в США, приведший к созданию атомного оружия, и советский атомный проект, который дал очень много нашей стране, не только ликвидировав монополию американцев, но и для развития вообще науки и технологии. А успех любого проекта определяется людьми, которые его делают, кадры решают все. Вот кадровую проблему для Манхэттенского проекта в США решил Адольф Гитлер, потому что все ведущие позиции в этом проекте были заняты зарубежными учеными и профессорами, которые убежали из Европы, когда Гитлер пришел к власти. А кадровую проблему в советском атомном проекте решил Абрам Федорович Иоффе, потому что все ведущие позиции в нашем проекте — это его ученики, это физическая школа Абрама Федоровича Иоффе: Курчатов, Зельдович, Харитон, Арцимович, Александров.
А Джеймс Хекман у меня попал на эту страничку потому, что на один из вопросов компании BBC он ответил таким образом, и я его часто цитирую. Он сказал: «Научно-технический прогресс второй половины двадцатого века полностью определялся соревнованием СССР и США, и очень жаль, что это соревнование завершилось», и в этой фразе Джеймса Хекмана — очень большой и глубокий смысл. Сожаление высказывается, потому что и в науке, так же, как и во многих других отраслях человеческой деятельности, соревнование определяет прогресс. И мы соревновались с американскими учеными, и нужно сказать, что во времена «холодной войны» наши отношения, американских и советских ученых, и прежде всего физиков, были очень хорошими, и прежде всего потому, что мы профессионально высоко ценили друг друга.
Ну как завершилось это соревнование, так потеряли не только мы, потеряли и Америка. Они потеряли вообще такого мощного конкурента, который очень многое определял. Значит, соревнование стало уже несколько иным, хотя и сегодня я считаю, что научное сотрудничество, иногда и соревнование, российских и американских ученых играет очень важную роль. И говоря вот о соревновании, которое завершилось, я вспоминаю еще одно высказывание, уже не ученого, а рабочего, отца, наверное, самого моего близкого друга в Соединенных Штатах Америки — профессора Ника Холоньяка, одного из основателей современной оптоэлектроники, прекрасного ученого, замечательного человека, славянского бэкграунда — он родился в США, но его родители эмигрировали из Австро-Венгрии. Я помню, когда мы навестили его родителей в 1970 году, и вот его отец, который мальчишкой еще приехал в Штаты из Закарпатья и потом 50 лет работал на шахте шахтером, мне сказал такую фразу: «Знаете, Иванович, если вы мне будете говорить, что советские рабочие живут лучше американских, я этому не поверю. Когда я приехал сюда мальчишкой и пошел работать на шахту, мы работали 10–12 часов, мы жили в бараках, нам платили гроши, потом русские рабочие сделали революцию, и наше правительство изменило свою социальную политику, поэтому американские рабочие живут хорошо благодаря Великой Октябрьской социалистической революции».
Для науки, когда она власти нужна, находятся деньги, находятся возможности ее развивать, и это совершенно другое дело. С моей точки зрения, самая характерная черта русского народа, которая по-прежнему вселяет известную долю оптимизма, — это его колоссальная талантливость. Мы располагаем вообще очень талантливым народом, который, когда востребован и создаются условия, может горы свернуть. Я помню, когда я в 2000 году получал Нобелевскую премию в Стокгольме и должен был прочесть лекцию в Королевском технологическом институте, у меня там спросили, как же дела в России сегодня и как вы смотрите на будущее. Я ответил, что смотрю с оптимизмом и принадлежу к категории оптимистов в России по той причине, что пессимисты все уехали, и поэтому Россия — страна оптимистов, те, кто остались, они с оптимизмом смотрят в будущее. Но, для того что бы этот оптимизм имел более серьезную реальную основу, нужно очень многое делать.
— Я вообще-то противник реформ, по той простой причине, что на самом деле нужно очень многое развивать из того, что имеем. К сожалению, у нас под реформами в последнюю четверть прошлого века понималось прежде всего, что нужно сломать все, что было. Мы вообще многое очень ломали и только сразу после Октябрьской революции немножко спохватились. Наше образование прошло непростой путь, у нас был бригадный метод, когда потом от него отказались, наше образование стало успешным. В созданном мною Академическом университете, очень небольшом, мы стараемся развивать ту систему образования, которую представляем себе наилучшей. Там сначала есть лицей, компоненты университета — восьмой-одиннадцатый классы, и сначала мои учителя ЕГЭ не воспринимали совершенно. Я знаю, когда вот произошла кошмарная реформа Академии наук, на самом деле уничтожили Академию наук. А ведь в наших республиках, в новых независимых государствах, по-прежнему смотрят: в России что-то сделали, может, и нам нужно. Так вот, появились некоторые желающие реформировать и в моей родной Белоруссии. И Александр Григорьевич Лукашенко — молодец, он собрал Академию наук и сказал такие слова: «Никакой реформы Академии наук мы делать не будем, Академия наук — это ядро белорусской науки, и поэтому наша задача — развитие Национальной академии наук, и вы должны рассмотреть и предложить программу развития Национальной академии наук». Я думаю, что то же самое нужно было делать и нам, несмотря на то, что в нашей академии, конечно, много и недостатков, и много разных самых вещей, и она нуждалась в изменениях, в том числе и в кадровом составе, и, тем не менее, ее нужно было развивать, а не превращать в бухучет.
— Главная проблема науки — не финансовая, финансовая — есть производная этого дела, главная проблема науки — это невостребованность наших научных результатов экономикой и обществом. У нас сегодня экономика построена на сырьевой игле. При этом нужно сказать, что ведь очень многое за эти четверть века изменилось, в том числе и в углеводородных технологиях, они тоже стали в значительной степени другими. Прежде всего за эти 25 лет получило бурное развитие то, что мы называем информационными технологиями, — микроэлектроника, программное обеспечение, изменилась кардинально материальная база микроэлектроники, это кремниевые и интегральные схемы, кремниевые чипы и полупроводниковые структуры, это то, за что дана была Нобелевская премия — «за основы современных информационных технологий». Но мы за эти четверть века оказались на обочине технологического развития. Теперь еще раз я хочу сказать, что нужно менять экономическую модель развития общества, на самом деле я как-то обсуждал эти вещи с нашим президентом Владимиром Путиным, и в общем вроде мы понимали друг друга. Его лозунг, что нам в 2020 году нужно иметь 25 миллионов рабочих мест в высокотехнологичном секторе экономики — это прекрасный лозунг. Я ему сказал, что это лозунг для бизнеса, но он ответил: «Да нет, это лозунг для науки, образования, и чтобы это было, мы иначе должны готовить специалистов, нужно иметь, может быть, настоящий Госплан, не в том виде, какой он был последние годы, когда планировалось чересчур много, но стратегическое планирование в России должно быть».
— Здесь хочется вас процитировать: «Даже младший научный сотрудник важнее президента, потому что президент владеет одной страной, а младший научный сотрудник — всем миром, потому что знает законы природы».
— …И поэтому он стоит рядом с Богом, потому что даже небольшая его работа, открытие нового природного явления — это всемогущая вещь.
— С моей точки зрения, развитие цивилизации прежде всего определяется развитием науки, современная наука — ровесница нашего Санкт-Петербурга, города, в котором мы живем, тех гигантов, на плечах которых мы стоим, — Ньютона, Галилея, Лейбница. Бурное развитие информационных технологий, позволившее в том числе необычайно быстро проводить финансовые спекуляции, финансовые операции, вообще все можно делать очень быстро, в том числе провоцировать и финансовые кризисы, между прочим, сказывается и на такой вещи, что в чем-то Соединенные Штаты сегодня начинают терять технологическое лидерство, что, с моей точки зрения, плохо. Наука определяла и определяет развитие человечества, нужно это понимать. Власть, вообще говоря, начинает чувствовать это, когда наука необходима ей. Бурное развитие научных исследований в послевоенные годы определялось в значительной степени тем, что руководитель страны понял в августе 1945-го, когда взорвали бомбы в Хиросиме и Нагасаки, что все результаты Второй мировой войны и выход СССР на передовые, лидирующие позиции, могут быть перечеркнуты монополией на атомное оружие. Но что очень важно, решение советского атомного проекта, который сыграл огромную роль, сопровождалось огромным вниманием к развитию и образованию науки в целом и привело на самом деле к резкому повышению зарплаты ученым. Главное внимание и очень много средств, конечно, было потрачено на решение атомной проблемы, но и при этом также — на подъем научных исследований и образования в целом. И сразу были достигнуты блестящие результаты, в том числе и в образовании.
— Могут ли нынешние европейские, американские санкции послужить у нас стимулом для развития науки и где возможен вообще прорыв?
— Для того чтобы эти проблемы как-то решались, нужно, чтобы политическое руководство страны привлекало к решению этих проблем настоящих ученых. Я об этом говорил в том числе и Владимиру Путину, и сейчас скажу очень простую вещь. Надо перечислить критические технологии. То, чем мы занимается. К критическим технологиям относятся, к примеру, информационные технологии, энергосбережение. Никакой особой квалификации, для того чтобы их перечислить, не требуется. Это общеизвестные вещи, по каким направлениям развиваются сегодня и научно-технические исследования, и технологии. Это нужно для нас — после 25-летнего реального отставания от того, что происходило в мире, когда 25 лет мы были на мировой технологической обочине. Что-то мы успевали делать, но в целом из процесса эффективного и крупномасштабного научно-технического развития мы были выброшены из всей этой системы развалом СССР, так называемыми «реформами в науке». Когда ликвидировали массу прикладных институтов, ликвидировали наши промышленные министерства, известную «десятку», которая, между прочим, производила 60% высокотехнологичной, гражданской продукции. И в этой десятке — Минсредмаш, Минэлектронпром, Минрадиопром, Минавиапром, Минсудпром. При другом реформировании они могли стать транснациональными компаниями, и вполне успешными. Вместо того мы это все дело взяли и сломали, и выбросили псу под хвост. Сегодня нам сложнее даже, чем сразу после войны, нужно восстанавливать почти всю европейскую часть, нужно решать атомную проблему, нужно решать очень много проблем. Между прочим, тогда, для того чтобы решать эти проблемы, мы бросили все силы в атомную проблему, а ведь компьютер мог первым появиться и у нас, — исследование полупроводников Абрам Иосифович Иоффе начал в начале 30-х годов, но все лучшие силы были брошены в атомные дела. Нужно ликвидировать это отставание, значит, дается задание группе институтов, что конкретно нужно, и при этом формулируется, какую именно проблему в первую очередь решить. Не перечислить критические технологии, а сказать — мы отстаем сегодня в микроэлектронике, чтобы это отставание ликвидировать, нам нужно решить вот это и вот это. Это могут сказать только квалифицированные люди, вместе этого мы говорим вообще.
Чрезвычайно важно взаимодействие тех, кому принадлежат власть и деньги, и квалифицированных людей, которые могут и должны решать. Кому-нибудь в голову приходило, даже пять или десять лет тому назад, что мы можем получить то, что мы получили на Украине. В прошлом году, поскольку я проводил в Киеве заседание Сколковского консультативного научного совета, я их привез на Черкасщину, в Хильки, где в братской могиле похоронен мой старший брат, и американцы посмотрели на это дело, и мой сопредседатель, нобелевский лауреат, профессор Роджер Корнберг сказал мне: «Жорес, вы один народ, вас нельзя было делить». Ну а в других местах, значит, мы прозевали, вообще говоря, это самое славянское государство. Простите, можно сказать вообще, я интернационалист по природе своей, иначе быть не может, у меня этих кровей, как говорится, намешано с двух сторон, но сегодня происходит «славянский холокост», сначала разрушили Югославию — великое славянское государство на Балканах, а потом и СССР. И понятно, что без Украины славянский союз теряет очень много, и это сделано.
— Пока была Российская академия наук, я потратил 4 года, чтобы мой Академический университет получил там некий очень маленький бюджет, но учредитель его — Академия наук, а не Министерство образования. Сегодня Академии наук фактически нет. Мы провели через президиум правило, чтобы в моем университете соотношение учащихся и преподавателей было один к четырем. А мне сейчас говорят, — нет, должно быть один к десяти, а так, простите, я не смогу учить, потому что вся система учебы у меня поставлена и на научных исследованиях, и на участии студентов в исследованиях. Я могу только сказать — ну неправильно, ну а что мне с ними делать, если этот самый закон об образовании, который приняли, это кошмар. Скажу сразу, что у меня нет никаких особых антирелигиозных воззрений и против Православной церкви, наоборот, я считаю, что сегодня Русская Православная Церковь может играть хорошую роль в славянском объединении, но можно было бы когда-нибудь себе представить, чтобы мы с РПЦ согласовывали курсы лекций??? И вот, институтов сотни, а все нобелевские лауреаты вышли из трех институтов — Физический институт имени Лебедева, Физико-технический институт имени Иоффе, Институт физических проблем имени Капицы. Я могу вам совершенно откровенно сказать — если бы по окончании Ленинградского электротехнического института меня не распределили бы в Ленинградский Физтех, я бы, наверное, не был нобелевским лауреатом. Для того чтобы появились работы нобелевского класса, нужна научная школа. Так в Штатах, где лауреатов намного больше, посмотрите, в Беркли их очень много, в Калифорнийском университете Санта-Барбары, это опять сформировавшиеся научные школы. Поэтому, если сегодня я выдвигаю своих российских коллег на Нобелевскую премию, то это, как правило, за работы еще советских времен, но это уже, как говорится, отошло довольно далеко. Здесь нужно возрождать научные школы. Возрождение научных школ, появление новых перспективных исследований реально, когда наука была, тогда мы возбуждаемся и хотим.
