Ихтиандр уплыл в родную гавань. Умер Владимир Коренев

Коронавирус продолжает собирать смертельную жатву. Сегодня ушёл секс-символ "оттепели", знаменитый Ихтиандр из фильма "Человек-амфибия" (1961-1962 (прокат)) Владимир Коренев. Маститый артист, премьер Электротеатра Станиславский, коммерческий успешный в постсоветском кино (список ролей в сериалах достаточно внушителен), был и уже останется в истории "актёром одной роли", популярность которой обеспечила бы всю его дальнейшую карьеру даже при полном молчании. Тогда в советском кинопрокате сложилась уникальная ситуация: "оттепельная" экологическая апробация морской тематики на примере выпущенных встык двух романтических поэм ("Алые паруса" по Александру Грину, с Василием Лановым и Анастасией Вертинской, релиз - 7 июня 1961, 22,6 млн зрителей за 1961 год;  "Человек-амфибия" по Александру Беляеву, с Владимиром Кореневым и той же Вертинской, релиз - 28 декабря 1961 года, 65 млн зрителей на 1962 год) сулила обаятельному красавцу Ихтиандру, давшему фору straight-имиджу Грея-Ланового, большое будущее в амплуа "героя-любовника". Но считается, что под давлением отца и старших театральных товарищей Коренев отазался от этой стези, поскольку был очень молод и не сумел настоятельно расслышать своего призвания. Результат известен из Википедии, что делает в итоге выбор в пользу достатка для семьи и детей, безусловно, достойным, но, вспоминая коллизию фильма Мартина Скорсезе "Последнее искушение Христа", фактической изменой самому себе.

Ихтиандр уплыл в родную гавань. Умер Владимир Коренев - фото 1

И - дополним викисводку - не только себе, но и великой морской стихии, сделавшей из Коренева Ихтиандра и оставившей в покое Ланового, москвича с призрачными одесскими корнями. Впрочем, это не впервой - Покойный критик Лев Аннинский именно из южнорусских активностей «народа фантастической одарённости» выводил всю Московию и множество славянских этнокультурных феноменов. Поэтому «пассионарный стон», который г-н Аннинский считал цивилизационным маркером, будет висеть над миром славянского Юга ещё очень долго – если не всегда. Но сила, его породившая, - это море, которое вернуло себе Ихтиандра, которому не к лицу десятилетиями косплеить героев Ланового. И новое его  пришествие из морской пены Севастополя, Ялты или волн Дуная, уже наверняка будет свободно от лицедейской фальши.

2 января в Москве в возрасте 80 лет от коронавирусной инфекции скончался советский и российский актёр театра и кино, педагог, народный артист РФ (1998) Владимир Коренев. Он родился 20 июня 1940 года в Севастополе в семье будущего контр-адмирала Бориса Леонидовича Коренева (1913—1965). Детство Владимира Коренева прошло в Измаиле, позже семья переехала в Таллин, где у него проявился интерес к литературе и театру. Одноклассница Лариса Лужина привела Владимира в драмкружок, которым руководил актёр Русского драматического театра Иван Данилович Россомахин. В кружке также занимались будущие актёры Виталий Коняев, Игорь Ясулович и Лилиан Малкина. Спектакли, поставленные под руководством Ивана Даниловича, показывали не только на школьной, но и на профессиональной сцене. После окончания школы Владимир Коренев избрал профессию актёра и в 1957 году поступил в ГИТИС в мастерскую народного артиста РСФСР Григория Конского и народной артистки СССР Ольги Андровской, учеников Станиславского и Немировича-Данченко.

Он учился на последнем курсе, когда из Ленинграда в Москву приехал ассистент по актёрам подыскивать исполнителя на главную роль в фильме «Человек-амфибия» (режиссёру Владимиру Чеботарёву на роль Ихтиандра нужен был артист, которого бы никто не знал). После выхода фильма (который стал лидером советского кинопроката 1962 года) Владимир Коренев приобрел широкую известность. В 1961 году пришёл в труппу Московского драматического театра имени К.С. Станиславского (ныне — Электротеатр Станиславский), куда его пригласил Михаил Яншин, руководивший театром в то время. С тех пор был ведущим артистом труппы. До 2015 года профессор, художественный руководитель факультета театрального искусства Института гуманитарного образования и информационных технологий. После окончания 2014-2015 учебного года факультет расформирован ввиду отсутствия прибыли.

Также известен по ролям в фильмах "Дети Дон-Кихота" (1966), "Освобождение: Битва за Берлин" (1971), "Много шума из ничего" (1973), "Рудин" (1977), "Жизнь Клима Самгина" (1986), "Криминальный талант" (1989), "Убойная сила" (2000–2005), "Дети Арбата" (2004), "Десантный Батя" (2008).

https://t.me/podosokorsky/10670;

Сам Коренев рассказывал, что его бабушка чистокровная бурятка.

- У нее такая глянцевая кожа была, знаете, вот этот разрез глаз, который называется эпикантус... Но она-то крещеная бурятка была. Даже, по-моему, не то что крещеная, она была из старообрядцев, она из кержаков, - вспоминал Коренев. - Да, очень крепкая была женщина. И она меня очень любила.

Супруга народного артиста Алла говорила о бабушке-бурятке Коренева как об «уникальном человеке».

- Бабушка делала ему чай с молоком по-бурятски, заваренный по специальной рецептуре. Он пил чай, читал, а бабушка клевала носом, но ни за что не ложилась, пока он сидел, - рассказывает она.

Ни в одном интервью не указано имя бабушки знаменитого актера. Тем не менее, можно быть уверенными, что у одного из самых красивых артистов советского кино были бурятские корни.

https://t.me/svobodanarod/1911;

Владимир Коренев о себе.

Про Ихтиандра я узнал в дет­стве — от своего дяди. Абсо­лютно слепого. Как-то дядя приезжал к нам в гости и ночевал со мной в одной комнате. По вечерам, в полной темноте он читал мне «Человека-амфибию» по специальной книжке со шрифтом Брайля. Дядины пальцы бегали по строкам, из окна были видны звезды. Читал он потрясающе! Я словно видел и Ихтиандра, и Гуттиэре, и дивной красоты подводный мир с кораллами и рыбами с глазами индийских красавиц. А через много лет именно главная роль в фильме «Человек-амфибия» изменила мою жизнь. Ну как тут не поверить в судьбу?

Сколько себя помню, море всегда находилось где-то рядом. Отец был контр-адмиралом, и мы жили то в Сева­стополе, то в Ялте, то в Измаиле, то в Таллине… Первые воспоминания — наш одноэтажный дом на Красной горке в Севастополе. Вернее, не сам дом, а воронка, которая от него осталась после попадания немецкой бомбы… После войны отца послали служить в Ялту, он очищал от мин Черное море. Помню, мы жили в доме с огромным балконом, который связывал все квартиры. В Ялте меня украли. Сталин тогда решил выселить из Крыма не только крымских татар, но и греков. У причала стояли корабли, на которые грузили людей и увозили в Грецию. Мне было около пяти, симпатичный блондинистый мальчишка (это ведь я потом потемнел). И вот ко мне подошла гречанка, видимо, бездетная, дала большую конфету и повела за собой. Но, к счастью, отец вовремя спохватился, поднял шум из-за моего исчезновения, и меня нашли на том корабле. Что было с гречанкой, не знаю. Если бы она меня увезла, я сейчас где-то в Афинах танцевал бы сиртаки, носил фамилию Папандопулос, а не служил бы в Театре Станиславского.

И во время войны, и сразу после был страшный голод. Я переболел всеми детскими болезнями, какие только существуют: и рахитом, и стригущим лишаем, и оспой, и много еще чем. Как выжил — непонятно. Окреп, только когда мы переехали в Измаил. Отца отправили туда служить на Дунайскую флотилию. Это был замечательный городок, где сохранились остатки крепости, которую штурмовал Суворов. Мы, мальчишки, находили старые кремневые пистолеты еще того времени, раскапывали в подвалах ржавые турецкие ятаганы. Еще помню, как мы с отцом и младшей сестренкой ездили в дом отдыха на лиманы. На пляже я все смотрел на отца — его тело было в коричневых пятнах от ранений: 16 осколочных, три пулевых. И это не считая двух контузий. Отец, конечно, был настоящий мужик. Знал два языка — немецкий и английский. Когда он поехал в Китай по службе, выучил и третий. Еще отец по-голландски лоции читал. Был в нем какой-то непонятно откуда взявшийся аристократизм. Он очень хорошо одевался, собрал прекрасную библиотеку и мог поддержать любую беседу.

А у меня самого страсть к чтению появилась только классе в пятом, когда мы из Измаила переселились в Таллин. Потому что до этого я не знал ничего, фактически не умел читать и писать. Таким уж был уровень образования в Измаиле. В школу мы приходили, в основном чтобы договориться по поводу рыбалки или других мальчишеских дел… Попав в таллинскую школу, я испытал шок. Сидел на задней парте, паниковал, всех считал гениями, а сам умирал от комплекса неполноценности. Но ребят я все же нагнал. В школе были замечательные педагоги. Самая колоритная из них — учительница русского языка и литературы по фамилии Чучина. Чудный педагог, но при этом странное, можно сказать, уродливое существо. Чучина была огромной, с ногами-тумбами. С полумужским-полуженским лицом, стрижкой бобриком. У нее абсолютно отсутствовала шея, а на затылке и под подбородком — огромные складки. Весила она килограммов сто пятьдесят. В чудовищное тело, как в тюрьму, была заточена светлая душа. Дети сторонятся физических уродств. Мы тоже посмеивались над Чучиной, но на ее уроке не могли произнести ни слова, настолько интересно она умела с нами разговаривать. Одевалась она в какое-то платье, похожее на мешок, на ногах были растоптанные сандалии, раздувавшийся от книг и тетрадей порт­фель всегда перемотан веревкой. И вот однажды она пришла к нам нарядной. На ней было то же бесформенное платье, но украшенное воротничком из вологодских кружев, на ногах — такие же сандалии, только лакированные, в руках — новый портфель, который коллеги подарили на юбилей. Она сказала: «Дети! У нас праздник! Мы начинаем изучать творчество Александра Сергеевича Пушкина!» До сих пор я считаю Пушкина лекарством для души.

В школе я сидел за одной партой с Ларисой Лужиной, и она как-то предложила: «Пойдем в драмкружок. Там мальчиков не хватает!» И я пошел. За красавицей Лариской потянулся. Это был неосознанный шаг, который изменил мою жизнь. В нашей школьной театральной студии учили как в институте: мы этюды делали, занимались речью, сценическим движением. Свои спектакли играли не где-нибудь, а в помещении Русского драматического театра — по понедельникам, когда у труппы был выходной. Недаром из нашего кружка вышло двенадцать профессиональных артистов, из которых четверо — народные. Первым поступать в столицу поехал Виталий Коняев. Ему завидовали. Потом в Москву отправились мы с Лужиной. Лариса сразу не прошла, а я с ходу поступил в ГИТИС.

Учебе довольно быстро стала мешать любовь: ссылаясь на частые недомогания, я прогуливал занятия, бегая на свидания к своей будущей жене. И однажды услышал разговор руководителя нашего курса Григория Григорьевича Конского с нашим педагогом Ольгой Андровской, которая в основном нами и занималась. Конский спросил: «Оля, а почему Коренева так часто не бывает на занятиях?» — «Гришенька, ну он такой, болезненный». — «Это он-то болезненный?! Оля, он кончит жизнь, как Рафаэль Санти». — «Гришенька, я не знаю, как кончил жизнь Рафаэль Санти». — «Умер от полового истощения на своей любовнице Форнарине». А вскоре в Пушкинский музей привезли «Мадонну» Рафаэля, и мы с курсом пошли смотреть. Выяснилось, что моделью послужила та самая Форнарина. Я долго ее разглядывал и пытался понять, в чем магия женщины, загубившей молодого итальянца, который регулярно употреблял в пищу апельсины и прочие витаминосодержащие фрукты… И тут я почувствовал на себе взгляд Конского, который наблюдал за мной с иронией. Мне казалось, он вот-вот мне подмигнет...

Я учился на последнем курсе, ког­да из Ленинграда в Москву приехал ассистент по актерам подыскивать исполнителя на главную роль для «Человека-амфибии». Режиссеру Владимиру Чеботареву нужен был на роль Ихтиандра артист, которого никто не знает. Это ведь фантастический жанр, где появляется существо необычное, из другого мира, которое выросло в море, по сути — инопланетянин. Претендентов было много. Какой-то кавказец, чемпион по плаванию, предлагал Чеботареву, если тот его возьмет, «Волгу» и квартиру. Но режиссеру не нужна была «Волга». Потом, на встречах со зрителями, он говорил, что ему нужен был парень, у которого в глазах море, и девушка, у которой в глазах небо.

На главную женскую роль выбрали 16-летнюю Настю Вертинскую  Она уже была звездой после того, как сыграла Ассоль в «Алых парусах». И вот нас с ней стали учить нырять и плавать в Ленинградском институте физкультуры. Нами занимался замечательный тренер сборной команды Ленинграда по подводному плаванию Рэм Стукалов. Он же страховал меня в особо сложных подводных сценах.

Наш оператор Эдуард Розовский решал очень трудную задачу. Ведь в СССР подводных съемок до «Человека-амфибии» не было, следовательно, не было ни опыта, ни специальной аппаратуры, ни осветительных приборов, которые можно использовать под водой. Как со всем этим электричеством лезть в воду и не погибнуть? Розовский надумал использовать взлетные лампы-фары, как на реактивных самолетах, — они выдерживают высокое лобовое сопротивление, значит, выдержат и давление воды. Для того чтобы их получить, нужно было дойти до министра обороны. Розовский дошел. А заполучив лампы, стал решать следующую проблему. Изначально хотели снимать в Саргассовом море, богатом флорой и фауной. Но из-за недостатка финансов пришлось удовлетвориться Крымом, Черным морем, очень скудным в плане живности. Не было там ничего похожего на удивительные кораллы и рыб с глазами индийских красавиц, как в книге Беляева. И тогда Розовский придумал сделать большой аквариум в форме раструба, посадить туда редких рыб и закрепить перед подводной камерой.

Мне сделали специальные ласты из формопласта со стальными пружинами внутри — очень тяжелые. Ноги уставали, икры сводило судорогой. Многие сцены снимали на большой глубине. Самым страшным стал момент, когда меня, привязанного к якорю, выбросили в море со шхуны. Внизу для меня был приготовлен акваланг. Но почему-то его не проверили, и он оказался пустой. А я же привязан, пока развяжут — я кончусь. К счастью, в этой сцене меня страховал тот тренер — Рэм Стукалов, и он мне свой акваланг отдал, а сам стал выходить с большой глубины. Слава богу, он остался жив. В другой раз меня спас оператор Эдик Розовский. Снимали сцену, когда я, привязанный к цепи за пояс, ловлю жемчуг. Цепь была метров шестьдесят и весила килограммов сорок. Ее свободный конец над водой держал матрос. Но в один из моих прыжков со скалы он случайно цепь отпустил. Это была катастрофа. Цепь потащила меня на дно. Всплыть с ней — невозможно, один я бы ее не поднял. Но Эдик увидел все через глазок камеры, быстро понял, что произошло, и, бросив камеру, поплыл ловить цепь.

Я и так был худой, а тут от всех этих нагрузок еще больше похудел. Для того чтобы моя фигура смотрелась прилично, мне делали толщинки из поролона — плечи, косую мышцу на спине. Мой костюм выглядел убедительно, но у него был огромный недостаток — он совсем не грел. А под водой на глубине всегда холодно. Особенно в бухте Ласпи, там внизу — холодное течение. Хотя я был очень выносливым, но работать по много часов в день под давлением воды и при постоянном холоде — немыслимо. Оператор, его ассистенты, осветители — все в гидрокостюмах, под которыми у них свитера. А на мне тоненький комбинезон из хиланки — материи, из которой делают женские колготки. На хиланку леской были нашиты чешуйки из кинопленки — вот и весь костюм. Когда стало понятно, что так продолжаться не может, костюмеры придумали для меня гидрокостюм — из тонкой резины, но все же какое-то время он сохранял тепло. Ну а на берегу держали наготове огромный, как у ночных сторожей, тулуп. Выбравшись на сушу, я первым делом кутался в него, после чего мне давали горячий сладкий кофе с коньяком. И вот я стоял в этой шубе под палящим солнцем в 30-градусную жару и трясся — все никак не мог согреться.

Помню, на мой день рождения 20 июня на съемочную площадку привезли ящик крымского сухого вина. До конца рабочего дня его опустили в море, чтобы оно охладилось. Потом взяли акваланг, спустились под воду, наловили черноморских крабов. Их сварили в огромном котле — роскошь! А чтобы достать вино, я уже вполне профессионально прыгнул с пятиметрового обрыва. Помню, плыл под водой и думал: как же здесь красиво, особенно когда солнечный луч пробивается сквозь толщу воды... И я понял, почему Беляев, не слишком здоровый человек, который мучился всю жизнь из-за больной спины и даже долгое время был парализован, написал свою книгу. Свой наполненный солнцем, запахом моря, красотой и любовью роман. Именно тогда я это все по-настоящему прочувствовал.

Ну а потом была шумная, веселая вечеринка на берегу. Команда ведь у нас подобралась прекрасная. Самым маститым из всех был Николай Симонов, игравший доктора Сальватора. Великий трагик, фигура фантастическая по масштабу, он был лауреатом трех Сталинских премий, но при этом беспартийный и истинно верующий. Мы с ним подружились, я даже потом бывал у него дома в Ленинграде, и Симонов играл мне на скрипке. Другой звездой был молодой еще Миша Козаков — как раз незадолго до наших съемок он перешел в «Современник» и, помню, чрезвычайно восторженно рассказывал о том, какие у них там идут реформы, собрания, репетиции... Помню, я ему очень завидовал, сам ведь я еще был студентом...

Еще до того, как «Человек-амфибия» вышел на большой экран, его посмотрели критики. И совершенно не приняли, ругали. Зато в Министерстве культуры нашу работу оценили хорошо. Закрытая премьера состоялась в канун Нового года, и Фурцева устроила по этим двум поводам банкет. Поднимая тост, она сказала: «Ваша картина — подарок Министерству финансов к Новому году», — имея в виду, что фильм будет успешным в кассовом отношении. И действительно, только за 1962 год «Человека-амфибию» посмотрели более 65 миллионов зрителей. Фильм невероятно полюбился народу. Как и мой герой.

Ихтиандр уплыл в родную гавань. Умер Владимир Коренев - фото 2

...Мне пришлось много трудиться, чтобы мои товарищи стали ко мне с уважением относиться. И в первую очередь я последовал совету Ивана Александровича Пырьева, сказавшего мне: «Кончай играть героев-любовников, а иначе погибнешь». Хотя после успеха «Человека-амфибии» предложения на романтические роли мне так и посыпались. Вместо этого я сыграл у того же Пырьева в «Свете далекой звезды» подонка, ужасного человека, который бросает беременную от него девушку. Поклонницы огорчались: «Зачем вы это делаете?! Зачем разрушаете образ?!» Зато теперь я мог нормально, полноценно работать в театре.

...Однажды со мной пожелал познакомиться Юрий Гагарин (слава Ихтиандра все не утихала). Его привели за кулисы, и с тех пор Юра стал запросто заходить к нам. Мы с ним как-то быстро и легко подружились. Он был очень открытым и добрым человеком. Я делал ему пригласительные, и Юра пересмотрел весь наш репертуар. Причем в такие дни аплодисменты в начале спектакля звучали дважды: когда в зал входил Гагарин и когда поднимался занавес. Для Юры закулисная жизнь была чем-то удивительным и манким. Артистам он помогал постоянно. Кому-то с квартирой, кому-то с установкой телефона или с путевкой на отдых. Однажды он спас нам спектакль «Палуба» по пьесе Зорина. Речь шла о любви женатого человека и молодой девушки. Юра пришел на генеральный прогон и был впечатлен. Он и не знал, что спектакль в последнюю минуту решено было запретить по морально-этическим соображениям. И встретив где-то Фурцеву, на ее вопрос: «Что последнее вы видели в театре?» — Гагарин на голубом глазу ответил: «Был в Театре Станиславского на генеральной репетиции спектакля «Палуба». Замечательно! Мне очень понравилось!» Говорят, рядом с Фурцевой при этом стоял тот самый чиновник, который запретил спектакль. Он не посмел возразить. Так «Палуба» была спасена!

***

Однажды в нашу с Аленой комнатушку пришел незнакомый человек с коричневым портфелем. Представился, что из филармонии, сказал: «У меня в порт­феле три тысячи рублей. Я заплачу вам эту сумму, если вы поедете со мной на гастроли. Начнем с Иванова. Там много женщин. Это ваша аудитория». — «Что я должен делать?» — «Побыть на сцене минут пятнадцать перед фильмом в качестве исполнителя роли Ихтиандра и поговорить со зрительницами. Этого достаточно!» — «Нет!» Но он сделал победный ход — открыл портфель. Там были три перевязанные резинкой толстые пачки с купюрами. Прежде я таких денег не видел и сдался. Я должен был кормить семью. Даже за фильм «Человек-амфибия» я в свое время получил только 1035 рублей. И потом еще с «Ленфильма» пришла телеграмма с просьбой вернуть 32 рубля. Оказалось, мне переплатили. В картине я снимался год, и, значит, моя зарплата была чуть больше 80 рублей в месяц. Когда я стал артистом Театра Станиславского, получал чуть больше — 85 рублей. Копейки по тем временам… В общем, я согласился…

***

Мне нравилось, что увлеченных моим Ихтиандром женщин было так много. Нравилось, что подъезд расписывали губной помадой, что письма слали каждый год тысячами. Я, правда, их не читал, сразу складывал в огромную коробку из-под холодильника «ЗИЛ», которая стояла в подъезде. Наверное, от всего этого я мог бы пойти вразнос. Но, видя безумие, которое вокруг моей персоны творится, мой отец провел со мной серьезный разговор, как и положено морскому офицеру: «Запомни, главное в твоей жизни — это семья, жена и дочь. Это нужно сохранить!» И я сохранил. Считаю, что мне повезло. Повезло с женой, повезло с театром, и я не бегаю из театра в театр, не бегаю от женщины к женщине. Я сохраняю то, что имею и что ценю. Мы с женой служим в Театре Станиславского уже больше пятидесяти лет. Я все это время в основном выбирал характерные роли. Но были и герои — Фердинандо в «Коварстве и любви» я сыграл 700 раз, а Робин Гуда — 1500. Сейчас играем с Аленой вместе в спектакле «Синяя птица». Я — Тильтиль, жена — Митиль. Текст Метерлинка чередуется с нашими воспоминаниями о жизни, которую мы прожили в театре… Я честно прошел всю лестницу, чтобы занять положение первого артиста, которое занимаю теперь. При этом для кого-то я по-прежнему Ихтиандр. Во всяком случае, до сих пор для автографа мне подсовывают фото из фильма «Человек-амфибия». И слава богу!

https://7days.ru/stars/privatelife/vladimir-korenev-oglyadev-figuru-dublershi-vertinskaya-skazala-ona-snimatsya-ne-budet.htm;

Добавить комментарий


Защитный код
Обновить