Врач-психиатр рассказывает о том, что справка из психиатрической больницы никому не даёт права совершать необдуманные поступки.
Психиатрия, как и большинство других не очень-то открытых дисциплин и профессий, овеяна множеством мифов и домыслов. И один из таких мифов касается волшебной силы справки из дурдома. Да, той самой, в которой русским (врачебным, условно читаемым) по желтовато-типографскому написано, что Имярек Батькович наблюдается в таком-то психоневрологическом диспансере по поводу хронического психического заболевания. И ergo (это уже между строк) ожидать от него можно всякого. И если это всякое случится, то ему за это ничего не будет: что взять с... хм... альтернативно одарённого?
И ведь многие действительно считают такую справку чем-то вроде индульгенции — как за уже имевшие место в анамнезе грехи, так и за те, которые ещё впереди (такие планы, такие планы!). Отсюда специфика как в отношении потенциальных жертв (ну его на фиг, лучше не связываться: прибьёт, отлежит в своём дурдоме и дальше будет разгуливать по улицам), так и в поведении ряда наших пациентов: набедокурил — и бегом сдаваться в приёмный покой. Меня, дескать, не поймаешь, я уже в жёлтом домике! Да и среди тех, кто к нам никогда не обращался, время от времени находятся желающие спрятаться в уютной палате на солнечной стороне от рыщущей Фемиды с повязкой на глазах. Лекс — он же дура! К тому же с дышлом.
Но так ли это на самом деле? То есть действительно ли справка из нашего уютного учреждения имеет волшебную силу, способную укрыть человека от ответственности за излишне вольную трактовку гражданского и уголовного кодекса? Давайте разберёмся.
Предположим, что психически больной товарищ совершил деяние общественно опасное и, в принципе, уголовно наказуемое. Представим себе, что он уже наблюдается у психиатров, даже справкой из психдиспансера предусмотрительно запасся. Собираются полицейские его вязать, а он достаёт из широких штанин... И размахивает у них перед носом — мол, нельзя меня за решётку, я ветеран информационных войн, участник психических атак и вообще инвалид умственного труда! Дескать, не ведаю, что творю, а потому ни разу не подсуден! Полагаете, полицейские извинятся, отомкнут вериги и, стряхнув пылинки и отпечатки сапог, отпустят с Богом?
Ничего подобного. И повяжут, и увезут. Могут, конечно, вызвать психиатра, если состояние человека явно выходит за рамки нормы, даже на непрофессиональный взгляд. Либо могут привезти его в наши пенаты сами: мол, давайте решим вопрос о том, годен товарищ в тюрьму (точнее, в СИЗО) или нет. Но даже в том случае, если доктор написал резолюцию "в тюрьму не годен" (на самом деле длиннее и не столь прямо, но смысл примерно тот же), от пациента просто так не отстанут.
Во всех случаях, когда есть либо подозрения на психическое заболевание правонарушителя, либо есть сведения о том, что он наблюдается по поводу оного у психиатров, суд назначает судебно-психиатрическую экспертизу. И неважно, сидит ли он в камере или лежит в психбольнице — на экспертизу его доставят. Цель экспертизы — выяснить два момента. Первый: был ли человек вменяем, когда право нарушал. Второй: вменяем ли здесь и сейчас. Почему эти два вопроса ставятся раздельно?
Всё довольно просто. Если человек из-за психического заболевания не ведал, что творил — то есть был невменяемым на момент преступления — от уголовной ответственности его освободят. Сразу скажу: алкогольное или наркотическое опьянение, каким бы сильным оно ни было, хоть в дугу, хоть вдрабадан, от ответственности не освобождает, зато является отягчающим обстоятельством. Итак, срок не влепят. Зато назначат принудительное лечение.
В обычной психбольнице или в особой, с совершенно другим режимом и строгостью надзора — это будет зависеть и от тяжести преступления, и от тяжести психического расстройства, а также от перспектив лечения. Кстати, сроков, как в случае с уголовной ответственностью, у принудительного лечения чётких нет. Есть лишь критерии, по которым со временем можно сменить это лечение на более мягкое, или же прекратить, снова вернув обычное наблюдение у психиатра. Критерии эти касаются того, появилась ли у пациента критика к тому, что он совершил. А также того, насколько стабильным и не предполагающим подобных рецидивов в будущем стало его состояние после лечения. И если психиатрам удастся убедить суд в том, что пациент не представляет потенциальной угрозы окружающим ни сейчас, ни в обозримом будущем — ему сменят вид принудительного лечения на более мягкий. Или выпишут. Но наблюдать не перестанут. Нет перспектив улучшения — нет и выписки. И процесс может занять намного большее время, нежели тюремный срок.
Второй вопрос, который решает экспертиза (насчёт текущего состояния и вменяемости здесь и сейчас) тоже важен. К примеру, совершил человек преступление. Его посадили. А в тюрьме у него началось психическое заболевание, да настолько тяжёлое, что смысла наказания он уже не поймёт, не осознает и, соответственно, на путь раскаяния и исправления (идеалисты мы, но что поделаешь) не встанет. И смысл его дальше там держать? Назвался груздем — иди лечись. То есть уголовное преследование прекращается, зато начинается принудительное лечение.
А теперь очень важный момент. Значит ли, что шизофреник или пациент с маниакально-депрессивным психозом автоматически, только по факту того, что у него есть диагноз, окажется невменяемым? А вот и нет. Не станет. Точно так же, как не станет им всякий человек с интеллектуальным снижением. Болезнь ещё не означает невменяемость. И справка индульгенцией никак быть не может. Думаете, в тюрьме нет наших психически больных людей? Есть. И наблюдает их там тюремный психиатр, и лечение назначает, и лекарства выдаёт. Всякий раз, по поводу любого правонарушения, вопрос о вменяемости рассматривается отдельно. И очень придирчиво. И далеко не всех наших пациентов признают невменяемыми. То же самое, кстати, касается ещё одного экспертного вопроса — способности человека совершать сделки. Но о нём — другая статья.
Автор:
Максим Малявин
врач-психиатр
