Как-то однажды в доме культуры на репетиции музыкальной группы появился длинный парень с черными короткими волосами, маленьким лицом, несоразмерным его высокому росту, и глазами-пуговками. Он попросил гитару, и когда получил её, сыграл несколько интересных композиций. Нас было четверо: гитарист, барабанщик, клавишник, басист – молодые, еще учившиеся в средней школе, полные задора мечтатели. Репетировали каждый день, и уже кое-что получалось. А он, как выяснилось, недавно вернулся из армии, и служил, по его словам, в десанте. Служба в ВДВ для ребят была предметом особой гордости, но нас это не тронуло. Мы любили музыку, а не мускулы. И его мальчишеское хвастовство, несмотря на взрослость, – все-таки человек после армии! – нас поначалу настораживало. Переглядываясь между собой, мы как будто спрашивали друг у друга: стоит ли этот парень нашего внимания?
Но владение гитарой и серьезность музыки, которую он играл, на нас произвели благоприятное впечатление, и слабость к хвастовству мы ему простили. Бывший десантник стал нам другом. Звали его Слава.
Позже мы узнали, что он зять первого секретаря райкома. В музыкантах ходить ему не полагалось, считалась, что этой профессией занимаются легкомысленные люди, а дочь такого начальника, каким был его тесть, всё-таки должна быть замужем за человеком «серьезным». Поэтому, не без помощи секретаря райкома, Слава устроился инженером на автобазу. Поговаривали, что специально для него даже организовали место и ставку. Устроить инженером без образования – это было слишком даже для первого секретаря. Впрочем, Слава нам рассказывал, что учился до армии в Политехническом институте во Львове, но была ли это правда – неясно. Может, учился, но не доучился. Иначе как бы могли его призвать в армию солдатом? А он был именно солдатом, причем рядовым. Если судить по возрасту, то, действительно, года четыре на что-то у него до армии ушло. Может, у него было высшее неоконченное? Тогда все сходится: техническое образование и новая должность – соответствовали друг другу.
Но Слава любил музыку. И вскоре на предприятии, где он работал инженером, появился ансамбль. Закупили аппаратуру, пригласили музыкантов. А старшим у них был, естественно, наш новоявленный друг – Слава. Ансамбль получился замечательным. Мы даже завидовали, как скоро он зарекомендовал себя с самой положительной стороны. Ансамблю устраивали концерты, так что эти ребята часто выступали и довольно успешно. Прекрасные молодые музыканты. У солиста был редкий тембр голоса – высокий и сладкий, словно у легендарного Орфея. Они играли известные песни, выбирая лучшие из лучших, звучавших на тогдашней эстраде, и публика принимала их выступления с восторгом. Гитарист, клавишник, вокалист, басист и барабанщик – таков был состав ансамбля. Иногда они брали дополнительно талантливых студентов из музыкального училища, подключая к своим композициям духовые инструменты.
Прошло года два. Жизнь мерно текла по своему руслу, без особых половодий и засух. У Славы всё ладилось. По-прежнему он был инженером и музыкантом. Это обеспечивало и положение среди старшего поколения и престиж среди молодёжи. Одевался Слава франтом: костюмчики, рубашечки, брючки и прочее – всё было заграничным и подбиралось со вкусом. Прическе уделялось немалое внимание. Всегда стильный, красивый. За всем этим чувствовалась рука любящей женщины: супруга этого баловня судьбы души в нём не чаяла.
Часто после репетиции мы встречались со Славой и ребятами из его группы на пересечении дорог – на главной площади нашего городка. Беседовали о музыкальных новостях, делились собственными достижениями или неудачами. Однажды зимой они «напали» на нас со снежками, но мы, маленькие тщедушные школьники, оказались проворнее высоких и взрослых ребят и накидали им за шиворот пушистого и плохо слепляющегося из-за мороза снега.
– Ничего, мы завтра вас подстережём! – уже на приличном расстоянии от нас кричали они. Всё это было шуточно, весело, беспечно. Иногда они приходили к нам на репетиции, иногда мы к ним. У них уже созревала идея выйти за рамки автобазы и пробоваться в областную филармонию...
Вдруг со Славой что-то произошло.
Все чаще и чаще он стал появляться на наших репетициях один. И всегда навеселе. Однажды зашел совершенно пьяный. Что-то говорил несуразное и вообще казался странным. Пока мы репетировали, он завел беседу с одной девицей, работавшей в доме культуры, а спустя еще некоторое время мы увидели, как эти двое целуются в укромном уголке. А между тем его ждали на репетиции ансамбля, которым он руководил. В тот день он не пришел домой ночевать. Всю ночь искали его по городу тесть и жена. И только через день он объявился сам. Рассказал, что был у друга, там выпили, он отравился и пролежал сутки. Ему, конечно, не поверили, но чтобы замять как-то этот инцидент, решили сделать вид, что верят. И всё наладилось. Слава опять стал примерным семьянином, старательным инженером, удачным музыкантом.
Минул месяц, а может два, как вдруг до нас дошёл слух, что зять секретаря снова куда-то пропал. И на этот раз не на день, и не на два – на неделю. Не ночевал дома, не ходил на работу, не говоря уже о музыкальных репетициях. Тесть повсюду его искал, но старался это делать тихо, без лишнего шума. Но народ есть народ, от него все равно не скроешься, особенно в маленьком городке, да притом если занимаешь такое положение.
Славкины музыканты приходили к нам и жаловались на своего руководителя. Жалко было, что такое творческое предприятие разваливается ни с того ни с сего. Ребята даже пытались устраивать репетиции дома у Славы, но он на них не являлся. Жена была на сносях, и с трудом переносила загул мужа. А вскоре и вовсе слегла в больницу. Слава, видимо, узнав об этом, вернулся домой. Вымолил прощение у супруги и у тестя, снова стал посещать работу. Ему всё сошло с рук: секретарь райкома позаботился о нём, жертвуя своей репутацией. И жизнь вошла в свою колею.
Потихоньку пришло время рожать жене. Её увезли в роддом. Слава очень переживал за неё, сетовал на слабое здоровье любимой жены. Прошёл день, второй, третий, а она всё не рожала. И тут Слава снова исчез.
Секретарь райкома появлялся то там, то здесь в поисках зятя. Но эти унижающие его расспросы не давали результата.
Роды прошли плохо, ребёнок погиб, а жену Славы с большим трудом спасли. Она ещё лежала в больнице, когда её отец всё-таки нашел зятя.
Слава крутился с какой-то пьяной компанией около кинотеатра – единственного в райцентре. Был вечерний сеанс, на улице было темно, но фонари хорошо освещали площадь перед кинотеатром, где собралось много народу. И вот на виду у всех к Славе подходит секретарь райкома, разворачивает его к себе, и бьёт в лицо. И люди, находившиеся на этой площади, увидели, как заваливается бывший десантник на асфальт. Тесть, не говоря ни слова, – лицо его было сурово и сосредоточено, – медленно, ни глядя ни на кого, но и не скрываясь, прошел через освещенную площадь перед кинотеатром. И затем тьма скрыла его, оставив один на один со своим горем и достоинством. Никто не осуждал его, и даже наоборот, его сопровождали уважительные взгляды до самого исчезновения из виду. А Слава поднялся с земли не сразу. Встав на ноги, снова упал. Он был в нокауте. Видимо, тесть вложил в удар всю свою горечь пережитых дней.
Через день после этого Слава, протрезвев и придя в себя окончательно, отправился к жене за прощением. Только на этот раз ничего не вышло, его даже не впустили в палату, а через окно она сказала, что больше не желает с ним жить. Тесть не принял Славу ни в райкоме, ни дома. С работы выгнали за прогулы. Больше никто не хотел подать ему руки: даже музыканты, которых он когда-то собрал в коллектив, обходили его стороной. Слава как-то приходил к нам и жаловался на свою долю, но почему-то никого из нас это хныканье не тронуло.
Вскоре он исчез с поля зрения общественности. Короткая жизнь на виду у всех, жизнь, имевшая столько хороших перспектив для него и его семьи, для музыкальной группы, жизнь благополучная и радостная, – кончилась. Это странное призвание – быть зятем секретаря райкома, многообещающее, но и ответственное, сладкое и тяжелое было брошено им в грязь и растоптано... Зачем? Вот и пойми человека...
Говорили, что он вернулся домой во Львов, а кто-то рассказывал нам, что видел его в областном центре. Он был одет в какой-то драный кожух – летом-то! – говорил белиберду и просил деньги на похмелье. Что было с ним дальше – никто не знал.
Москва.
Юрий АНДРИЙЧУК
