Педины - дед и бабушка.
Мой дед – Степан Ефимович Педин (1880-1956гг) - старший сын Ефима. У деда было два брата – Тимофей и Андрей. К сожалению, дат их жизни не знаю, хотя их детей – племянников и племянниц деда – знал довольно хорошо.
Прав классик – мы ленивы и не любопытны. Что мне мешало внимательнее отнестись к этим делам? Ведь многие кто знал, были живы 40 лет назад,- спроси и запиши. Вот итог суеты зряшной и гордыни моей...
Деда помню смутно, когда он умер, мне исполнилось пять лет. Седой старик с широкой бородой. В Озерках его прозывали - Буланый,- и борода не совсем белая, а с какой-то подпалиной. Сейчас бы сказали - рыжий. Но мир старой русской деревни не отделял себя от земли, лугов, леса, коней...
Он был спокойным, не дёрганым человеком. Осталось ощущение глуховатого, тихого голоса. Иногда, как бы в унисон с его ровным голосом попадает моя душа и замирает сердце...
В домашних (кухонных ) делах командовала моя бабушка-Вера Васильевна.(1890-1982 г.г.) Она была моложе деда на десять лет. Столь большая разница в возрасте объясняется тем , что у Степана и Веры это был второй брак.
Первая жена Степана родом из соседнего села – Медяна. Известно,- Ефим женил сына на медянской (Чимрова Татьяна), прельстившись на богатое приданное. Вероятно, не случайно жидкую кашу в Озёрках называли - «педина каша», намекая на прижимистость моего прадеда. Бедный мой дедушка! Он не мог перечить своему отцу, и, вынужден,- жениться без любви.
От этого брака четверо детей: сын Егор (погиб на фронте в войну 1941-1945 годов ) и три дочери – Лиза, Арина и Паша. Тётю Лизу я хорошо знал, это была умная, властно – насмешливая старуха,- спроста ничего не говорила.
Тётю Пашу,- помню только по разговорам и фотографии (она жила со своей семьёй в Подмосковье). Еще в начале 60-х она уехала из села. Редко писала письма. (мама их читала моей неграмотной бабушке). Один раз прислала фотографию - сидит на стуле с ребенком на руках (внук или внучка?).
Когда началась Первая мировая война, деду было уже 34 года, но тем не менее в 1916году (дата указана по моему предположению) его взяли на службу. На фронт он не попал. Служил в Петрограде. Там он и встретил Февральскую революцию.
В бабушкиной спаленке стоял деревянный сундучок с крышкой, его называла - мыкольник. В этом сундучке она хранила «смертное», т.е. те вещи, в которых её должны положить в гроб.
Там же лежали какие-то красивые ремни с пряжками, застежками. В детстве я часто доставал эти разноцветные, блестящие ремни и играл ими. Это были остатки дедушкиной армейской амуниции. Вероятнее всего, он служил в одном из запасных гвардейских полков, из которых в 1917 году состоял гарнизон Петрограда.
Об этих днях написано много, и,- по-разному. В основном пытаются представить этих солдат тёмной, обманутой массой. В случае с моим дедом это было далеко не так.
Дед был грамотным. Он свободно читал и понимал Библию. Как вспоминала моя бабушка Вера, это чтение происходило в кругу семьи. Вечером, при зажженной лампе, дед, сидя за столом, читал «Писание»,- все слушали.
В Петрограде голосовал за эсеров совершенно сознательно. Он помнил номера списков, по которым голосовали. Уже учась в школе, я очень жалел, что не могу его расспросить о «свержении самодержавия».
Дед никогда не отрицал своей причастности к февральской революции. В запальчивости он иногда горестно-недоумённо восклицал: «Я царя свергал!»
Слово,- «свергал», он произносил с мягким знаком в середине, получалось,- «сверьгал». Это придавало фразе какой-то другой оттенок, немножко наивный. По крайней мере, моя бабушка, вспоминая об этой фразе, её не одобряла.
Он часто вспоминал, как на службе пек хлеб. Случилось так, что у них в полку не стало пекаря. Дед вызвался печь хлеб, хотя до
этого никогда этим не занимался; только видел, - как замешивают и пекут. Получилось. Этим гордился.
Летом 1917 года демобилизовался: у него умерла жена, и осталось четверо детей.
У бабушки Веры первого мужа убили на войне. От него осталась дочь Матрена (тетя Матя) 1909 года рождения. Когда дед приехал из Петрограда, она уже была вдовой.
Только один раз бабушка обмолвилась о первом знакомстве. Село было большое, да и разница в возрасте - десять лет. Так что до их встречи в озерской церкви, они знакомы не были. Дед пел на клиросе.
Бабушке он сразу понравился. Еще не старый, опрятный, справный хозяин. Ясно, что он нуждался в хозяйке. Вере тоже не улыбалась перспектива жить с родителями покойного мужа и всю жизнь быть на побегушках.
Она никогда не говорила плохо ни о погибшем муже, Мадянове, ни о свекре и свекрови. Наоборот, говорила, что жили они хорошо, зажиточно.
Её девичья фамилия - Шалеева. Была она очень крепкой, среднего роста. Стеснялась своего большого родимого пятна на правом виске. Не любила сплетничать. Была достаточно властной, но понимала юмор. Бабушка обладала уникальным голосом и была лучшей песенницей на селе.
Осенью 1917 года они обвенчались. Стали рождаться совместные дети,- Нюра (1919г.), Вася (1922г) -мой отец), Наталья (1924г.).
Вообще, бабка мне рассказывала, что она родила восемнадцать детей. В живых осталось только четверо. Остальные умерли в младенчестве. Она все вспоминала одного ребенка (мальчика), которому было уже года три. Он очень любил ходить с ней в гости и кушать варёные яйца.
На мой наивный вопрос: «Бабк, они что,- долго болели?»,- спокойно отвечала: «Нет, ночь покричит,- животик заболит, и,- всё. Дедушка маленький гробик сколотит, и,- на кладбище».
Революция мало затронула село, особенно сельский быт, обычаи, то, что называют укладом. Все это еще было впереди. В 20-е годы, дед, совместно с братом Андреем поставили мельницу-крупорушку. Жернова крутил движок.
Однажды, уже в 70-е годы, я спросил свою бабушку (по матери) Матрёну: «А когда в селе хорошо жили?» (имея в виду общее благосостояние крестьян)- она ответила: «Да, вот,- перед колхозами...».
Две семьи справлялись с работой на мельнице без посторонних рук. Я так понимаю: мельница, как бы,- дополнительный заработок. Вместе с тем была земля, покосы, коровы, лошади,- нормальное крестьянское хозяйство.
Потом грянула коллективизация. Жизнь семьи поломалась. Деда раскулачили. Отобрали мельницу, в хозяйстве разломали двор.
В детстве я всё допытывался у бабушки: «Бабк, а двор- то зачем отломали?». Ничего вразумительного объяснить не могла, пожимала плечами и как-то задумывалась.
Дедушку сослали на три года в Архангельскую область. Семья осталась в Озёрках.
Об этих событиях, уже в мое время, мало говорили. Наверное, тяжело было вспоминать. Помню только глухие разговоры о том, как постоянно перепрятывали ножную швейную машинку «Зингер», которую дед привез из Петрограда.
В 1933 году Степан Ефимович вернулся из ссылки. Но в колхоз вступил только в 1936 году. Он, конечно, никогда не смирился, что
его посчитали кулаком – мироедом, и кто посчитал,- последние люди села,- лентяи и пьяницы.
(Степан Ефимович, слева )
К этому времени женился сын Егор, повыходили замуж дочери от первых браков,- Лиза, Паша, Арина, Матрена. Подрастали младшие дети.
Несомненно, дед был очень неглупый человек. Он прекрасно понимал, что колхоз - великое ярмо и никаких иллюзий по этому поводу не имел. Впрочем, это поняли все нормальные, работящие крестьяне.
Но дед хотел освободить от этого ярма хотя бы своего сына- Василия. Для этого был один путь,- отправить своего сына в ФЗУ (фабрично-заводское училище), что и было сделано.
Валерий Педин
