Патико Алан – мой друг
«Если бы я пожил в Абхазии хоть месяц, то, думаю, написал бы с полсотни обольстительных сказок. Из каждого кустика, со всех теней и полутеней на горах, с моря и с неба глядят тысячи сюжетов...»
Из письма А.П.Чехова Суворину А.
1
В сентябре 2007 года я оказался в Абхазии и поразился тому, что увидел, о чём прежде слышал, но не знал. Мое знакомство началось с Сухума (так теперь назывался Сухуми), когда я вечером, приехав сюда, гулял по набережной, уставленной исполинами-платанами, и остановился около какого-то восточного с лепниной театра. Здесь и познакомился с Патико.
Откровенно говоря, Патико сам напросился на разговор:
– Откуда? – спросил.
– Из Воронежа...
– О, Воронеж! Как там у вас: держи – догонишь или не догонишь? – оживился Патико.
– Это точно, когда догонишь, а когда и нет, – рассмеялся я, оглядев поджарого седовласого абхаза.
Уже минут через десять мы живо разговаривали, а я, слегка побаивавшийся горцев, к тому же выигравших войну у грузин, – а следов войны нагляделся по дороге от Псоу до Сухума предостаточно! – успокаивался.
Абхазец, назвавшийся Патико Багратовичем, а проще – профессор Алан, рассказал, что сам он – из глухой деревни Агубедиа. Однако сумел выучиться в Ленинграде, потом хозяйствовал в Очамчирском районе, был директором тепличного комбината, потом в абхазском министерстве сельского хозяйства руководил отделом науки, в войну помогал беженцам... А я в ответ поведал свою незатейливую историю. Разговор продлился, когда мы, ловя бархатные дуновения ветра, шли по набережной и, как это часто бывает у абхазов, сели в тень пальм за столик, на котором появились стаканы, вино. Откуда-то взялись знакомые Патико.
Один из них, худосочный старичок, поднимая бокал – а они наполнялись сами собой, словно этим занималась чья-то невидимая рука, – уже говорил:
– Абхазский народ – самый прорусский народ в мире! Я – самый прорусский человек...
От слова «прорусский» я вздрогнул. Вроде бы не слышал раньше такого понятия. За последние годы привык слышать только, как на русских выливают ушаты грязи, как их гонят в шею из бывших так называемых «братских республик». А тут мне, провинциалу, признаются чуть ли не в любви!
А старичок продолжал:
– Прорусский потому, что я большую часть жизни провёл в России. Русский народ всегда спасал Абхазию. Я имею в виду не правителей, а именно народ – от Владивостока до Хабаровска, Омска, Челябинска, Курска... Приезжали и бесплатно защищали. Он, кажется, и живёт для Абхазии!
От таких слов в моей груди проснулись забытые струнки: вот возносят русских, и мне стало стыдно за то, что сам в 90-е годы знал об абхазском конфликте с грузинами, но прошёл стороной, а кто-то, от Владивостока до Хабаровска, оказался рядом.
С интересом разглядывал старичка, который поднял бокал:
– Выпьем в память об этой сказочной земле Абхазии!
И потом:
– Я родился в этой стране и горжусь. Не осталось ни одного села Абхазии, где бы я не был. На альпийских лугах меня принимали общины. Пастбища. Реликт – это Абхазия! Я был начальником отдела землеустройства Абхазии в министерстве сельского хозяйства. Вся территория Абхазии – музей. Музей в единственном экземпляре!.. Леса сохранились. Почему в Сочи волнуется море, а здесь – тишина, почему в Сочи грязное море, а здесь – чистое? Потому что уникальный лес. В Туапсе, в Сочи люди в горах живут. Жгут лес, топят. У нас никто не живёт. Чистейший воздух! Воздух жизни, самый чистый, самый сказочный! Через ущелье проходит горный воздух и соединяется с морским. В Пицунде тихое море. У Сухума тихая бухта. Ведь Кавказ ладонью тепло держит. У нас в бухтах тишина. Вздыбилось немного волны, но это редко. Уникальность территории, климата создают условия для буйства природы...
Я слушал, как студент.
– Я с латками на штанах поехал учиться в Москву. Мне: «Сынок, учись!» Мне это говорили мои русские учителя. И я был отличником. И как можно не любить народ, который тебя выучил?
За столиком уже сидел бывший военный журналист – тоже друг Патико.
Я узнавал новое, как бы скрытое прежде:
– Представляете, руководство Абхазии рот открыло! Шеварднадзе под видом преследования звиадистов поклялся нашему Ардзимба: «Я там их сделаю и уйду». А сам открыл тюрьмы и сказал уголовникам: «Идите в Абхазию, она ваша. Что хотите, то и берите». И русские с гиками передали оружие Закавказского военного округа. Боеприпасы, снаряды, град, танки, вертолёты.
Это меня кольнуло: я жил когда-то в Грузии на турецкой границе, откуда и передали вооружение грузинам.
– И они всю эту мощь обрушили на Абхазию, – продолжал бывший военный журналист, – которая объявила, что рассматривает вопрос о федеральном устройстве. Что тут плохого? Республика Грузия добилась самостоятельности, а республика Абхазия?.. И они прорвались на танках...
«Эх, Россия...»
– Первый бой в Охурии: там наш пост был, небольшой бой дали. Наши видят: движется целая армада. Установили бетонные блоки. Они остановились, подогнали пушки и начали шмалять. Это до Очамчиры.
Я слушал открыв рот: этого не знал, несмотря на свою хоть и не большую, но всё-таки осведомлённость.
– В Очамчирах сорвали флаг, главу администрации арестовали. Он успел позвонить: танки идут. Наши сначала не поверили в Сухум. В Очамчирах дали команду тормозить. На перекрёстке. Там тоже бой был, локальный. Небольшой. Там погибли, кого-то ранило. Дальше в районе Агудзеры был бой... А здесь – пятая колонна...
«Как при фашистах», – вспомнил отчего-то я.
– Их много было в Абхазии. Они давно были вооружены. Сюда ездили из Тбилиси, которые командовали ими, инструкции давали. Были люди, которые играли очень плохую роль. Они были вооружены и ждали, и по ходу присоединялись. А мы не были готовы. Могли же заминировать любой мост. У них понтонных сооружений не было. Или передний танк подожгли бы и в задний шарахнули... Потом был Красный мост – это уже в Сухум. Там их уже ждали. А они пол-Абхазии проскочили. Первый танк их подошёл близко, наши смельчаки обстреляли. Он растерялся. Они залезли, закрыли все щели, потом подцепили танк и на буксире на нашу сторону перетащили. На Красном мосту грузины три дня не решались идти дальше.
«Вот оно как!» – подумал я.
– Ардзимба обратился: «На нас напали». Мобилизация. Там сложные процессы протекали. Грузины в гостиницу «Тбилиси», как туристы, приехали, потом оружие подвезли, чтобы ударить в спину. Красный мост начали обходить. Наши стали искать бутылки. Туда – бензин. Но это разве оружие? Но потом поняли, что удержать город не смогут, и организованно отошли за Гумисту в Эшеру. Появилась Гумиста. У абхазов есть пословица: «Эшера – место героев». Почему? Там в разломе останавливали римлян, турок – всех, кто двигался здесь. Только араб Мурман Глухой с двухсотпятидесятитысячной армией прошёл до Афона! Это наша старинная столица. Там наши выскочили, у врага было помешательство. Арабов побили. Так и с этими... Мы, можно сказать, голыми руками остановили грузин. И вот теперь они хотят вернуться... Мы им говорим: «Те, кто воевал против нас, у кого руки обагрены кровью, они не будут жить вместе с нами!»
Новейшая история открывалась передо мной в чистом, неискажённом виде.
За столом уже сидел сотрудник краеведческого музея Гожба:
– Вы знаете, великой отрадой Абхазии является то, что среди нас нет нищих!
У меня расширились глаза: у нас в России нищих, побирушек – на каждом углу.
– Если в Абхазии объявится нищий, чего до сих пор не было, то позор падёт на его родню, общину, откуда он. Это единственная нация, которая не даёт миру нищих!
– Вот это да...
Гожба:
– Двадцать пять героев Великой Отечественной войны – из Абхазии. В соотношении на тысячу человек – абхазы на первом месте.
Абхазы говорили вразнобой, но это не смущало меня.
Землемер:
– Где мы с Патико родились? Это была самшитовая роща. Десятки тысяч гектаров. Сейчас, если перекопаете Очамчиру, то ни одного корня самшита не найдёте, ни одного ростка!
Патико:
– Пятнадцать лет я не видел вот этого товарища. Мы выросли с ним в одной школе.
Землемер кивнул.
– Сегодня вот в этой компании мы вместе, – продолжал Патико. – Он всегда объективен. Я не комфортный человек в обществе, потому что не могу подлизывать, зализывать. Ни министру, не президенту. И мои друзья такие. Вот, Чичи, – обратился к землемеру, – я тебе очень благодарен. Ты бьёшься много ради Родины. Ты всегда был честный, на свой рубль жил. Всю Абхазию обошёл! Я к тебе обращаюсь: благополучия!
Землемер:
– Если я ещё живой буду, встретимся!
– Братья мои! – я сказал слово, которое во мне словно ждало своей очереди много лет. – Я ехал сюда и думал: до Сухума за двадцать минут доеду. А еду – гора к горе. Роща, луга. Снег сверкнул в поднебесье. Час еду... У вас, как у нас: выйдешь – коровы... Петух закричал... Ну, Россия! Слушаю вас и чувствую, как тону в Абхазии... Ноги разъезжаются... И я думаю, как эти, извините... – не назвал их конкретно, сморщился, – хотели всё это покорить?
– Да, да! – воскликнул Патико. – Сейчас вы помогаете своим приездом. Мы желаем вам быть нашим вечным другом! А нам – вечными друзьями России!
Землемер:
– Абхазский народ самый прорусский народ на планете. Это истина!
Гожба:
– За Господа Бога! Кстати, славянский язык, русский язык и абхазский имеют много точек соприкосновения.
Корреспондент:
– За великую дружбу народов! Абхазию всегда спасёт дружба!
Патико:
– За нашего гостя!
– Я – рупор Абхазии! – вылетело из меня.
Землемер:
– Спасибо за вино! Долго буду помнить!
– За Абхазию!
– Ещё сто лет всем вам жизни!
2
После такого проникновения в жизнь Абхазии я напросился на поездку с Патико в Ткуарчал, куда тот ехал проведать родственников. В восемь утра я сел в «Волгу», которой управлял Патико.
Профессор говорил:
– При Сталине у нас секретарём обкома был Нестор Лакоба .
Я слышал такую фамилию, но мало что о ней знал.
– Сталин хотел перетащить Лакоба в Москву, но тот сослался на нездоровье и отказался. А Берия был Первым секретарём ЦК Грузии. Хотя Берия и Лакоба имели хорошие семейные отношения, но Берия был коварный человек. И видел, что секретарь обкома Абхазии ближе к Сталину, чем он. И подсиживал. Когда узнал, что Сталин хочет Лакоба перевести, он перепугался. Искал против Лакоба возможные варианты. Сталину он говорил, что Лакоба хитёр, он не тот, за кого себя выдаёт. Лакоба предлагал в своё время: поскольку мегрелов больше миллиона, больше, чем грузин, то дать им автономию. В начале Советской власти Абхазия стала как отдельная республика. Потом дали автономию Аджарии, хотя аджарцы говорят на грузинском языке и их ничего не отличает, кроме мусульманского вероисповедания. Осетии дали область. И Лакоба был за то, чтобы и мегрелам, которых свыше миллиона, дали самостоятельность, свой язык. А Берия был против. Он говорил, что мегрел – тот же грузин. Он сам – мегрел. Он родился под Сухумом. Есть такое село – Мерхеули. Он оттуда.
Несмотря на своё чекистское прошлое, я этого не знал. Внимательно приглядывался к частым двухэтажкам, которые называли в Абхазии, бельэтажными домами с садами и огородами вокруг. Некоторые из них заросли, дома пустовали.
– Сталин хотел дать автономию, – говорил Патико, – мегрельцы просили дать, но Берия каким-то путём сумел сделать, чтобы отказали мегрельцам. Потом своим подхалимажем добился того, что его назначили замом Ежова. Ежов с ума сходил! Он не хотел его брать.
Я посмотрел выше, мой взгляд замер от зубчатки кавказских хребтов, чернотой подпиравших снежные шапки.
– Ежов был против, но Сталин хотел, и они работали и друг друга грызли. И в один прекрасный день Ежова освободили и назначили Берию. Берия уже угрожал Ежову: «Я тебя в тюрьму загоню!». Сняли Ежова, потом посадили. Но до этого, ещё в 36 году, Берия был секретарём ЦК Грузии. Жена Берии приглашает жену Лакоба на ужин. У Лакоба случился сердечный приступ. Ему стало плохо, он поехал в гостиницу и там скончался. Его привезли в Абхазию... Берия устроил в Абхазии такое, что вся Грузия была на ногах! Существует версия, что он отравил Лакоба. Но Бог свидетель. Лакоба боялся, но Берия всё равно своего добился. Но сколько верёвочке ни виться... Берия служил Сталину и не был честным, и в конце он же организовал отравление Сталина... Об этом пишут. Я этому верю. Берия всё-таки метил на первую роль. Но тут хитрость его не помогла. Думал, ему власть дадут, а Хрущёв будет Предсовмина. А случилось обратное, не стал у руля, стал у руля Хрущёв, и Хрущёв его быстренько... Ведь узнали: раз Берия лучшего кумира убрал, кто поверит, что дальше будет служить другому! Исключён вариант. И судьба его быстро наказала... Одни говорят, ему полковник в лоб всадил пулю, другие – генерал, сяк – этак... Но, словом, ему всадили по заслугам! За нечестность. За предательство. Вот тебе и Берия... Это что касается Мерхеули. И истории Абхазии.
«Волга» катила по асфальту, объезжая ямы и притормаживая перед коровами, которые, как и в России, встречались по всей дороге.
Я смотрел на огороженные заборчиками семейные кладбища, где под навесами на памятниках виднелись крестики, звёздочки.
«У нас в России семейные склепы отошли в прошлое», – думал, вспомнив, как хаотично хоронят на моей родине. И получается, что близких родственников раскидывают по разным погостам или разным углам одного погоста. Семейные захоронения абхазов мне были больше по сердцу.
Показав на оставшиеся от домов остовы, на девятиэтажки с чёрными, как амбразуры, окнами, Патико сказал:
– Вот, Гульрипшский район... Из цветущего превратили в Сталинград. Не дома, а коробки. Но в некоторых живут. Нет что бы помочь, а ещё и нас душат...
«Абхазия находится в блокаде», – дошло мне.
– Думаете, что всем нужно? Не жили бы абхазы здесь, спокойно жили бы. Где-нибудь на севере. Никто особенно не рвётся туда... Вон поворот на аэропорт. Сейчас только посадочная полоса, а самолёты не летают...
– О! Я Эльбрус увидел! Две шапки, – воскликнул я от радости.
– Эльбрус виден.
На склоне торчали кипарисы, а над ними стелились перекаты гор. И дома разрушенные.
– Много двухэтажных домов. Почему в два этажа?
– Первый этаж всегда больше хозяйственный, – ответил Патико, – а второй – более жилой. Это раз. Но ведь и одноэтажных домов много. В деревнях... Дранда. Когда-то здесь был центр района. Известная тюрьма. Одна из крупнейших тюрем. Драндская тюрьма считалась одной из Бутырок. Из неё убежать невозможно.
– Смотрите, сколько девятиэтажек! – вылетало из меня. – Целые кварталы. И коровы...
Животное, которое видел и в Югославии, когда её ещё не порезали на куски, перегодило дорогу.
– Абхазская ребристая дорожная корова, – пошутил Патико, притормозив. – Коровы на дороге – а мух нет.
– Точно, – согласился я.
– Коров больше, чем целых домов... Вон, все пустые! Это война. Здесь был большой домостроительный комбинат, и в них жили рабочие. Этот ДСК в течение недели выстраивал девятиэтажный блочный дом!.. Там жили работники. А сейчас комбината нет и людей нет.
– Свет горит в нескольких окнах.
– Кто-то остался. Или внук вселился.
– По мёртвому дому ходят... Вот жизнь! На развалинах...
– Не хочет оттуда уходить. Может, старушка одинокая. Куда она пойдёт?..
– А по внешнему виду можно узнать, чей дом – абхаза, мегрела, грузина?
– Я-то их различаю сразу. У абхазов проще. Большей частью один этаж. А у Грузин – зажиточнее. Бельэтажные. А в Сухум видел? Там и отделка фасада.
– Видел. Дворцы, если по-нашему... По коммунистическим временам...
– Да, по коммунистическим. Хотя ваши нынешние дворцы не идут с этими ни в какое сравнение. У абхаза калитка всегда левее дома. В центре или левее стояло огромное дерево. В тени отдыхали. Сад. Виноградник. Хозяйственные постройки подальше. Обязательно лужайка. Лучше на холме – комаров нет. Площадь засеял перед домом, а за домом – лес. В этом районе если и осталось мегрелов, то мало. Те, кто смешанные семьи имел. Ни в чём не были замешаны. Но многие, кто не был замешан, всё равно убежали. Как Сухум взяли, они и попёрли. За этим мостом начинается Очамчирский район.
Машина въехала на мост.
– Что это за река? – спросил я.
– Кодор...
– Это и есть Кодорское ущелье?
– Уходит в горы. Дорога в Грузию. Там, за Латой, грузины. А раньше был древний торговый путь.
– Какая красота: весь хребет! Весь Кавказ! Обалдеть!
Проехали и новое селение.
– Адзюбжа. То есть «междуречье». Абхазское село. Здесь в войну сильно жгли.
– Свиньи бродят, – заметил я.
Патико:
– Чума их не берёт. В Абхазии карантин на мясо. Дали команду уничтожить всех свиней. Но легко сказать – уничтожить! Если он всего одну имел, как жить? Некоторые зарубили, некоторые – нет. Вот село Адзюбжа. Алексей Горький здесь был. Написал «Рождение дитя».
– Я вот подумал: у нас в Черноземье коров меньше.
– У нас, как в Индии, корове почёт.
– Вон, деревья обалденные! Как называются?
– Эвкалипт. Лучшее средство от комаров и малярии. Когда-то высаживали их. Они сами не росли. Я ещё школьником был, и нас мобилизовывали, саженцы каждой школе давали, чтобы засадила. Некоторые высажены, уцелели. Вдоль этой дороги влево и вправо были хозяйства. Теперь в каждом селе ни одного живого дома нет.
– Ни одного?
– Ни одного. Слева, справа, село большое было. А ничего нет. Село Ахалдаба. Почти полностью уничтожено. Здесь в основном жили мегрелы. Они сжигали абхазские сёла, а абхазцы сожгли их село взамен. Тут густое население было, а теперь – пустыня...
– Вон открытые ворота и от дома – только основание...
– Вот Ахалдаба кончается и начинается абхазское село Алдаба. Дома без крыш, всё раздолбано. Остовы каменные. Здесь дворов шестьсот было! Так они и стоят – абхазское село, мегрельское, армянское...
Мне на душе становилось тяжело: такое видел разве в кино, когда показывали последствия атомного взрыва.
– Это какое дерево?
– Криптомерия , вдоль плантации сажали этот сорт, как ёлочки. Потом – видите? – сожжены. Во время войны, после...
– Что-то курится...
– Это термальные воды бьют. Я был директором комбината на термальных водах. Первый комбинат на термальных водах был запланирован. Это дальше. Мы туда не доедем, сейчас от войны ничего не осталось, там было под стеклом семь гектаров! Меня назначили директором строительства, а курировал Госплан СССР. Это союзное строительство, единственный экспериментальный комбинат на геотермальных водах. Мы там выращивали зимой огурцы, помидоры... На голландском и немецком оборудовании. Я там проработал семь лет. Война разрушила всё, что уже наши молодцы весь металл срезали и продали. Хозяйского подхода после войны не было. В войну «Ура! Ура!» – и на «ура!» потом.
– У нас на металле сделали миллионы...
– Как и у нас...
– Весь Кавказ перед глазами! Вон Эльбрус! Вон Донгуз-орун. И внизу термальные источники...
– Воду использовали, как обогрев. Она по трубам пошла и обогревала. Но вода агрессивная, с содержанием хлора. Коррозия металла была большая. Были предусмотрены стеклянные трубы, а Советский Союз стеклянных труб не закупил. И металлические трубы за три года вышли из строя, особенно вентиля, и уже не повернёшь вентиль. Где-то здесь есть остатки тепличного. Они выращивают овощи, огурцы и помидоры, которые очень дорогие. Здесь слева был чайный совхоз. Но ни одной чайной плантации здесь не увидите. Всё сгорело. Дальше к горам – крупнейшая птицефабрика на восемь миллионов бройлеров. Это крупная, союзная. Ничего не осталось.
3
Меня поражала степная голь вокруг, что было как-то неестественно для столь благодатного края.
– Тут были лесополосы, – продолжал Патико, не сбавляя хода машины, которой изредка попадались навстречу автобусы, ООНовские джипы, «Уралы» миротворцев. – Но и их нет. Поджигают. А они из сосновых. Одна загорелась – пошло волной на всех. Там же смола! Некоторые дураки специально поджигают. Вот здесь бьёт термальная вода. Она использовалась для обогрева домов, чайной фабрики.
– Да, парит! – я увидел облако пара.
– Там до ста градусов! Девяносто шесть.
– Пустые дома.
– Там рабочие жили. Но чайной фабрики нет, и рабочих нет.
– Двухэтажные дома раздолбаные.
– Это село Киндги. Есть два Киндги – Новые Киндги и Старые. Вот сюда грузины пришли и кого убивали, кого – в плен брали... Вчера рассказывали, что они очень быстро прошли. Остановились у села, захватили председателя колхоза, администрацию. Так получилось, как будто никто никого не ждал. Это слабость Президента. Был ведь предупредительный сигнал за три, четыре года, что грузины что-то замышляют. Надо было что-то предпринимать. Разведку, что ли, иметь. Но он этого не сделал, и чуть его самого не придушили.
– Вон, смотрите, парит! И теплицы вон стоят.
– Это кустарный метод.
– Как разнесли всё! Получается, ни одно хозяйство не выжило. Вон, наверно, контора была, магазинчик... Если кто и живёт, то на подсобном хозяйстве.
– Ольха.
– У нас на болотах её много. Вон кукуруза, семья живёт в этом домике. А куда им деваться?
Я посмотрел на одинокий двор. Вокруг – дубы, тополя, как в Воронеже.
Патико:
– Вот абхазское село. Здесь много разрушений. Здесь есть участки, где грузины ни одного дома не оставили. Потом наши взамен их сёла уничтожали. Есть известное место, сражение там. Они заняли и оттуда сожгли деревню дворов в пятьдесят. Чтобы к ним незаметно не подобрались. Год они держались, но потом их оттуда сбили.
– Это всё Восточный фронт?
– Да, всё, что от моря и за горами. Грузины в основном контролировали дорогу. А туда не совались. Они быстро шли. Часть свернула в Ткварчал, закрыла в блокаду. С трудом доставляли вертолётами через горы продовольствие, лошадьми.
– Школу проехали большую. Со стёклами. Но там, видимо, учиться некому?
Патико пожал плечами.
– Ещё одна речка.
Патико:
– Они заняли Очамчирский район, Гульрипшский район, город Сухум, и на Гумисте наши оказали сопротивление. Переговорный процесс пошёл. Может, грузины ждали капитуляции, но наши подкрепились техникой и так далее. И они уже пробить наше сопротивление не смогли. Наши блокадные Гагры взяли, и стало легче, через Россию техника и так далее. Вот это село Тамыш. Абхазское. Вон раздолбанный магазин. Это здесь, а дальше ничего нет. Это Тамыш. Когда-то говорили:
Чем плох наш Тамыш?
Наш Тмыш – это для нас Париж.
Шутили так. Здесь десант был, и наши дорогу грузинам перекрывали.
– Дом, а внутри дерево растёт! – я обратил внимание.
– За столько лет после войны и не такое вырастет. Здесь влево известное армянское село Лабра, которое вообще уничтожено грузинами. Там армян закапывали в землю живыми.
– Смотрите, дома пятиэтажные! То есть армяне капитально пострадали...
– Армяне сначала ни туды и ни сюды. Когда им хорошо досталось, они очнулись, организовали свой батальон и влились в нашу армию. А вначале полгода молчали... Сейчас-то мы их похваливаем, но не совсем это так. Они увидели, что грузины взяли почти всю Абхазию. «Сейчас мы станем на стороне абхазов, они победят и нас уничтожат» – так они думали. Но когда абхазы укрепились – хотя и восемьдесят процентов Абхазии была в руках грузин, но Абхазия уже набрала силы, – уже тогда они «проснулись». Видят, сейчас уже не то: давай станем на стороне абхазов, это их родина! И они организовали батальон имени Баграмяна.
– Был такой маршал, – я вспомнил, как видел его на параде в Москве.
Посмотрел на часы: «Сорок две минуты едем».
Патико:
– И воевали потом жёстко. Нужно, не нужно, в сёлах они злодействовали над мегрелами и грузинами. Беспощадно. Вот здесь был филиал института. Здания стояли. Один лес остался. И столбы только стоят. Институт виноградарства, виноделия и плодоводства, филиал грузинского института. Здесь и российские институты были...
Въехали в село.
Патико:
– Мегрельское. Здесь тоже много разрушений. Тут последние бои, когда их выбивали. Цхенисхары это место называется. Здесь ожесточённые бои были за освобождение района. Здесь мегрельцы, оказывали большое сопротивление. Здесь много погибло. Как здесь переломилось, они бежали и бежали.
Я показал на обрубленные верхушки деревьев.
Патико:
– Снарядом срезаны. Здесь контора совхоза. Грузины в основном работали. Ничего нет, даже стены. Здесь плантации были – чайные, цитрусовые. Ольха растёт. Густое место. Всё сожгли... Чай тоже горит. И нет плантаций. Видишь, одна голь. Ни одно сельскохозяйственное предприятие не работает. У нас было чайных плантаций четырнадцать тысяч гектаров. Сейчас – всего две тысячи. А в России чая-то нет толкового. Надо десятки лет, чтобы вернуть. Вон поворот на Мокву.
– Вон дом большой... Река Моква.
Патико:
– Село Меркула.
Я неотрывно смотрел в окна:
– Справа – дома.
– Это город Очамчира. Прежде – Очамчири. Вдали причал. Там танки проходили. В Очамчирах на шестьдесят процентов дома пустые. Потому что большее население грузинское и мегрельское. Их дома пустые.
– Очамчира осталась в стороне.
– Да. Эта территория налево и направо очень плодородная, краснозём, здесь очень хороший чай. Всё погибло. Чайно-цитрусовые деревья сожгли. Пустыня. Вроде в аренду взяла Бабаевская фабрика из Москвы, посадила орех. Этот орех и кое-что растёт. Здесь тоже кто-то взял, но пока только огородил.
– Большая полоса. Глыба стоит. Был завод?
– Это Очамчирский комбинат, откормо-перерабатывающий завод был.
Под железнодорожным мостом подъехали к перекрёстку.
Патико:
– Тут и линии фронта не было. Партизаны.
Повернули в сторону гор.
Патико:
– На Ткуарчал. Тоже дома разбитые. Дорога разбитая. Плохая, но теперь есть и асфальт.
– Какие высокие склоны!
Патико:
– Вертолётам приходилось преодолевать. Всё под риск. Гибли. Сбили вертолёт с женщинами, детьми... Продовольствие доставляли тоже через горы на риск.
– Как Ленинград?
– Да... Вот приедешь, посмотришь на свой дом – и руки опустятся. Сёла – Гуп, потом пойдёт Вислахуба...
– Дорога извивается. Одно дело, когда видно далеко, а тут изгиб.
– Поэтому и не решались брать Ткуарчал.
– Дворы. Колодец. Кто-то живёт, – еле успевал оглядываться. – Кладбище... Скот бродит... Пальмы во дворах. Вон дом. Большие дома – большие семьи. Видно, въезд под машину. А лес густой.
Патико:
– Грузины с жиру бесились. Они жили в Абхазии лучше, чем абхазы. Как в раю! Они бόльшие работяги, чем абхазцы. Они и работали и имели. Их блоха укусила в одно место, и они подумали: «Ну их, абхазов, давай будем одни!» Надо же! Жили столько лет, как братья. Не было никаких проблем. Не было, чтобы мегрельская и абхазская семьи подрались и поставили вопрос: или тебе или мне! Не было такого! Вот новые политики пришли, и что грузины получили от Абхазии? Ничего. Они имели дворцы, такие хозяйства, торговые точки, и они всё потеряли и где-то нуждаются. И ещё говорят: «Мы хотим на свою родину вернуться». Да какая родина, если ты с ней воевал! Кто начал войну? Кто сжигал абхазские сёла? А теперь говорят: это мой дом. Да, твой дом, но ты сказал бы этим грузинским провокаторам: мы живём нормально, все вместе работаем, вместе кушаем, жёны наши наполовину мегрелы, наполовину грузины. Сказали бы провокаторам! Оттуда ведь начали, оттуда приезжали, вот, не дали бы поддержку местные, а то стали очаги создавать в местных сёлах, агитировать, митинговать, ага, вот так. Начали чёрный грузинский флаг вывешивать. Демонстрации устраивать, голодания. Так шло несколько лет. А мы молчали, молчали, думали: успокоится. А они наглости набрались и поехали танками сюда... А сейчас: «Это наша родина! Абхазия!» Какая твоя родина, ядрёна мать! Ты пошёл воевать. Дважды нападала Грузия на Абхазию... В 21-м году Грузия напала на Абхазию, и она два года была оккупирована. Они говорят: «Наша Абхазия». Да какая твоя Абхазия, если она была оккупирована? Просто надо затыкать рот при любых случаях!.. Когда Абхазия была Грузией? Когда? Когда Грузия вошла в состав России? Грузия попросила войти в Россию и вошла в 1883 году. А Абхазия – в 1810 году. Разные государства. Так бывает: одна часть государства входит, другая – нет. Так что это силовое давление. И я бы сказал, Россия тоже не держит политику, какую должна, а ведёт двойную политику. Тут всё ясно. Раз так, Абхазия не расстаётся с Россией, давай признаем Абхазию. И кончено дело. Что ты слушаешь грузин? Грузины вон что делают! Последнего русского уже прогнали. Школы закрыли. А мы – наоборот. Но Россия тоже там...
«Волга» ехала по распадкам, въезжая на склоны холмов и спускаясь в низину, и снова шла вверх.
Патико продолжал:
– Вон сколько домов стоит! Это Вислахуба. Тут и они жили. Смешанное село. Но кто-то из них остался. Может, из абхазов кто зашёл, занял их жильё. А так в основном здесь были мегрелы. Жили прекрасно.
4
Я увидел дом на возвышенности:
– Какая красота!
– А построй они в Грузии? Там же беднота! Урожая мало. Они увидели землю хорошую... А сейчас ещё голос поднимают. У меня родственники на тридцать процентов мегрелы. Где они? Там все!
– Большое село.
– Многие, многие смешанные семьи... Абхазцы в их дома тут не вселяются. Это в городе.
– Кругом холмы.
– Абхазская Ривьера. Абхазский хребет.
Холмы, горки, лески. Одинокий путник встречался. Редкие-редкие машины проезжали.
Я посмотрел на часы: «Шестьдесят шесть минут едем».
Патико:
– Следующее село – Акваска. Тоже смешанное было село.
Я поедал взглядом предгорья: «Тракторок стоит. Тоже хозяйчик какой-то. Вот, пальму даже посадил. Чистенькие дворы».
Патико:
– Плантации мелкого ореха. Фундука. Здесь были колхозы – в основном, чаеводческие. Домик. Плантация запущенная. Видите, чай растёт? Своими руками собирают мало. Какие-то копейки зарабатывают. Нашим чаем гордились. Помню, был студентом, пачку чая (грузинский назывался) в подарок дашь – большое дело! Цейлонский – там чая не столько, сколько красителя. А тут – натуральный чай. Здесь женщины собирают и сами продают на рынке свёрнутые листья.
Я обрадовался:
– Смотрите, девочка, школьница-малышка!
– А что?.. Школы ведь учат.
Дорога превратилась в щебень.
Патико:
– До войны лучше была, а в войну расшибли.
– Справа – плантация чая?
– Да. На чае богатели сельские люди.
– Сколько километров от Сухума проехали?
– От Сухума до Очамчир – шестьдесят километров, от Очамчир до Ткуарчал – двадцать восемь километров.
«Восемьдесят километров по дорогам войны», – прикинул я.
Ткуарчал, как бы влезший в ущелье на склоны, чем-то напомнил Тырныауз в Кабардино-Балкарии, который не раз проезжал по дороге на Чегет. Но и отличался. Панельные дома вытянулись по-над склоном, под которым стояли заводские корпуса. К ним сверху тянулась канатка, замершая неизвестно на сколько лет. Город горняков напоминал полуживой городок, в котором не было видно людей, разве что у хлебного магазина, да редкие торговцы на рынке, где покупателя днём с огнём не сыскать. Пустой стадион, с которого вертолёты в войну увозили беженцев за хребты, дыра в огромной высоты башне, которую оставил грузинский вертолёт, выстрелив в неё ракетой. Но та, получив пробоину, устояла...
Патико уехал с роднёй в Бедиа, оставив меня бродить по городу-призраку, и я ходил по нему и ходил. Через пару-тройку часов Патико вернулся, и мы тронулись назад.
– Ткуарчал – красивое место, –делился я впечатлениями – Вроде кажется: вымер. Но жизнь теплится. Даже тепловоз увидел. Канатка висит к ГЭС. Вокзал. Мне сказали: здесь рудник. Турки зарплату платят по две-пять тысяч рублей.
Патико:
– Турки влезли сюда. Я бы их сюда ни одного не пустил! Триста лет власть чингизхановская держала Россию. У нас сколько выселений было в Турцию. Турки насильно вывозили абхазов. Я помню по разговорам стариков, абхазов почти не было, кое-кто прятался в лесах, а скотина гуляла бесхозная. В 1864–1870 годах произошло последнее переселение в Турцию. Они тех, кто не переселялся, топили. И ещё мы приглашаем их. Меня аж зло берёт! Те абхазцы, что переселились, уже турки. Они всё выкачивают отсюда. И они к нам заселяли армян. Старые армяне по-турецки разговаривают. У нас живут не ереванские армяне, а из Турции. А абхазов нормальных оставляли себе, а других в такое место загоняли, что сам умрёт. Вот город Ткуарчал – пустой. Ничего не действует.
– Хм... Мне рассказали: у зампрокурора Ткуарчала мать погибла в вертолёте, что сбили. Здесь всего один судья – в сравнении с Воронежем, это самый маленький район в глуши. Адвокат у них нищенствует, он же живёт на гонорары, а люди не платят, денег нет. Председатель адвокатской палаты – Ткуарчальский.
– У меня одна ученица защищала диплом об адвокатах: хотела защищать людей. Её спросили: «Всегда ли является адвокат честным защитником интересов клиента?» Она: «Не всегда, когда в сговоре с прокурором и судьёй». Это студентка говорит! Она уже защитилась. Понимает... Мой колледж два с половиной, три года. Некоторых сразу берут следователем. Потом заочно кончают юридическое отделение. Я до войны создал институт. Он развалился потому, что восемьдесят человек было грузин, а восемь – абхазцев. Грузины ушли. После войны – жалкое существование. Получилось так, что спорный вопрос возник вокруг института и некоторая часть верхушки захотела меня поменять на кого-то. Меня назначал сам Президент, с ним открывали институт, до войны это было. И после войны его кто-то настраивал против меня. Я заявил в парламенте и везде: выставите кандидатуры на обсуждение народа! И дайте мне прочитать лекцию по управлению в системе образования! И кандидатам дайте. И пусть общество и разрешит. Они этого испугались, потому что соперничать со мной без толку. Я прошёл свой путь, начиная с рабочего, затем – наука, образование, директор. А нас курировал замечательный учёный Воронов. Он: «Патико, не надо писать заявление об уходе». – «Я не могу, чтобы рылись во мне». Ещё Президент сказал: «Вы Алана не обижайте». Одним словом, я ушёл. Меня в университет пригласили заведующим кафедрой. Я открыл четыре организации, я воспитал четыре кандидата наук. И я думал: что я там, в университет, завкафедрой? Надо что-то создать. И я предложил ректору создать колледж.
Дорога назад шла как-то живее.
Патико продолжал:
– И я создал колледж под эгидой россиян, филиал Новочеркасского государственного гуманитарного колледжа. Он имеет шесть грантов! И работали. Там работал академик Иван Иванович Кондратко. Достаточно умный и эрудированный человек. Он шёл на создание колледжа в Абхазии. Десять лет прошло. Он тридцать пять лет бессменно возглавлял этот колледж. Ему семьдесят пять лет исполнилось, и ему предложили на пенсию. Поставили одного из его замов, женщину, директором. И она через месяц-два предъявляет нам требование: «Меня полпред проверял и сказал, что в Абхазии вы не имеете права иметь филиалы, так как Абхазия – непризнанное государство». Вот, и она, одним словом, издала приказ о закрытии филиалов в Гаграх и Сухум (два филиала) и: студентов перевести на форму обучения экстерном в Новочеркасск. Я говорю: «Незаконно». Студенты стали жаловаться. Прокуратура наша заинтересовалась и пригрозила возбудить уголовное дело против руководства Новочеркасского колледжа, но пока ждёт. Считает, что студенты под каким флагом поступали, под таким и обязаны кончить. Российское министерство дало ответ: Рособразование – Фурсенко, Балыхин – образование. Балыхин ответил, что образование готово оказывать образовательные услуги абхазам. Фурсенко – что Новочеркасский колледж занимается вопросом организации филиалов в Абхазии. А эта баба: «Я закрываю».
После всего, что теперь меня связывало с абхазами, мне неудобно было слушать про чиновничью спесь соотечественников.
– Приказ был ещё в начале 2007 года. Обычно как делается? Комиссия приезжает и принимает ГОСы. Она: «Пусть студенты едут в Новочеркасск». Мы: «Студенты не могут, потому что не у всех есть загранпаспорта. Они границу не могут преодолеть». Мы добились, чтобы они приехали. Я говорю: «У нас по разрешению Российского министерства образования, мы учим и платим Новочеркасску тридцать пять процентов за вывеску». А ей хоть бы хны! Даже приказ получили по электронной почте. Я: «Это не документ! Должна стоять подпись и печать». Мне: «Решение неправильное». Теперь я обращение к министрам одному и другому. Думаю, к Путину. Что десять лет существовали, у нас семинары международные, а тут выдумали.
– Ещё в Думу напишите, – посоветовал я.
Патико:
– Соглашение-то не расторгнуто... А сейчас бывший директор награждён орденом Абхазии.
– Это элеватор – вдали за лесом?
– Элеватор. На территории птицефабрики. Село Меркула.
Я попросил:
– Давайте поедем через Очамчиры!
Патико:
– Гостю разве откажешь!
«Волга» не свернула на Сухум, а проехала перекрёсток и пошла прямо в Очамчиру.
Патико продолжал:
– Очамчирский посёлок. А центр – дальше... Здесь похоронен известный футболист, тут его могила. Дараселия. Вон его могила.
– Большая! – восхитился я монументом.
– Он решающий гол забил. Минута оставалась, он ударил – и гол. Маленький был. Он трагически погиб. Машина – с обрыва, и он улетел в речку. Он земляк. Видишь, дома бесхозные. Город, а и десяти процентов населения нет.
– Вон море, – продолжал Патико. – Вот перекрёсток, где бои. Красота и жуть рядом. Впереди какая высотка – гостиница строится сколько лет. Смотри, военный катер на рейде. Красивая дачка жёлтая. Справа был кемпинг.
Я прочитал вывеску:
– «Очамчирское АТП».
Патико:
– Гостиницу строят и не могут достроить. Начали строить до войны. Дома. Сорняками заросло. Бесхозные. Корова – это главный гаишник...
Шла корова своим краем,
Любовалась урожаем,
Кукуруза велика,
Дам цистерну молока.
Притормозили, пропуская корову, и снова поехали.
Патико:
– Административный центр. Здесь на берегу я учился. Хотели новую администрацию строить, но до войны начали и не достроили. Нынешний президент Багапш отсюда начинал. Там стадион, где тренировалась сборная Грузии. Бывшая милиция, которая сгорела. Здесь есть мост дальше. В 89-м году, когда грузины пошли войной первый раз, тогда нынешний президент, тогдашний первый секретарь, он здесь стоял и держал оборону. И тогда дали отпор. Тогда мы поработали, и грузины ушли. А потом – через три года – снова. У меня здесь родственник живёт...
При виде улицы, на которой не было ни одного целого дома, я воскликнул:
– Ой, ужас! Ужас...
Патико:
– Вот грузины жили как – дома-то какие! Целую улицу едем – и всё дома. Всё было, но головы не было. Вот так все улицы. Здесь хорошо, если двадцать процентов осталось.
Я вглядывался:
– Лестница в пустой дом без крыши. Рядом пустой... Пустой... Пустой...
В тупике улицы стоял, быть может, один уцелевший дом. Перед ним зеленела лужайка, с двух сторон росли деревья.
Патико, выйдя из машины:
– Вот одна теплица – лимонарий. Поэтажно ветви пустил, круглый год урожай собирай. Ведь цветёт круглый год, растению тепло. А на улице созреет где-то в октябре.
Подошёл к двери, но она оказалась на замке.
– Уехал куда-то...
Глядя на второй этаж дома, я подумал: «В Очамчирах дома не меньше, чем в Сухум».
Патико показал на дом с забитыми окнами рядом:
– Пустой, двери пожелтели. А жил не слабо кто-то. Не захотел жить. Кто-то совсем не виноват. Но кто-то поддакивал и сказал грузинам: «Добро пожаловать!». Если бы так не сказали, они бы не посмели сунуться, не смогли бы организовать всё дело. Подумать только, Каркарашвили, командующий грузин, сказал: «На сто тысяч абхазов пожертвую сто тысяч солдат. И абхазов не станет»! А сейчас пустует Очамчира.
Сели в машину и поехали.
– Целую улицу проехали, мёртвая. Жуть. Мёртвый город.
– Здесь кто-то живёт, а здесь никто. Здесь никого нет – богатый дом. Здесь никого. Никого... Никого...
– А такой райский уголок!
– В этом году немало отдыхать приехало сюда. Вот запустить бы всё! Но надо создать условия... Вот берег. В мои времена в этом двухэтажном здании на берегу был райком партии. Школа моя – правда я учился в одноэтажной, более простой – она чуть дальше стояла. Выбегаем с занятий и – в море! Вот остатки моей школы. Потом новую построили... Отдыхающих мало, и их не видать. Может, к кому-то приехал. Есть Дом отдыха. Берег пустой. А до войны было отдыхающих! Сейчас одни рыболовы какие-то сидят.
«А сколько могло улечься на берегу – если не вся Россия, то область уместилась бы», – подумалось мне.
Патико:
– Очамчира в переводе с абхазского – «заболоченное место». Очамчира – это болото. Там были болота, от русла реки. Вон коса – там порт, корабли крупные приходили. Подводные лодки были. Корабли мобильные, небольшие, но пушки торчали со всех сторон... Здесь была крупная Очамчирская чайная фабрика. Одна, вторая. Теперь ни черта не работает. Вот она, двухэтажка и склады... Вот сколько ущерба! Сколько производств! Здесь был комбикормовый завод, здесь стояло семьсот движков. Вот кого надо вешать! Война... И Шеварднадзе сунулся сюда! Шеварднадзе приехал, когда всё было захвачено, только одна Гудаута оставалась не захвачена, он приехал и командовал. Наши ребята засекли подвал, в котором он сидел. Он оттуда сбежал ночью в одних трусах в другой какой-то подвал и успел связаться с Ельциным, и тот дал команду не трогать Шеварднадзе. От Президента дали команду. Наши не успели его прибить. Его на вертолёте вывезли. Ну, максимум получаса не хватило. Город уже взяли.
– В Доме правительства прятался? – спросил я.
– Там другие. Те, кто считал себя министрами, премьер-министрами Абхазии. Их наши забрали и под шоссе постреляли. Вроде наш президент дал команду не трогать, взять, привезти. И кому-то в голову пришло, они по дороге в Гудауту свернули и... Горячие наши ребята. Одного жалко, он бывший комсомольский работник, ленинградец, он работал с нашими ребятами, но его прислали быть главой – Шантава. Но он не ушёл, оказался с ними. Солдату дано: война идёт, слушать-прислушивать нет времени.
Я всё больше молчал, думая, что бы сам почувствовал, окажись здесь на войне.
5
Из Очамчиры повернули на Сухум.
Патико:
– Перед тем как освобождать Очамчиру здесь сильные бои были. Здесь мой племянник погиб, студент четвёртого курса физико-математического факультета университета, герой Абхазии. Это место Цхеницхари, в переводе с мегрельского – «лошадиная вода». Цхен цха. Он был командиром танкового взвода. Обучал. И говорит одному танкисту: «Чего ты так медленно? Давай мне танк!» Танк пошёл вперёд и прямо из гранатомёта – ему в лоб, и там его сцементировали. Я сам не видал, но говорят, где сидел, туда и попал снаряд. Всю войну прошёл. Месяц-другой до конца осталось. Сам рванулся. Он ещё в Советской Армии служил танкистом. И когда война началась, обучал танкам, бронетранспортёрам. И так случилось... Единственный сын в семье. Его отец, мой двоюродный брат, заслуженный мастер спорта по борьбе, он воспитал нескольких чемпионов мира. Он одним броском за несколько секунд положил соперника на лопатки, победил борца из Ирана... Это считалось самой скоростной победой. Он тренером работал, стал выпивать, пошёл в море, прыгнул и не вышел. Может, ударился. Может, сердце...
Увидев мальчика с ранцем, я пришёл в восторг: будущее у Абхазии есть!
Патико:
– Идёт со школы – ранец есть, книжки несёт. Но читает ли он их? А мы учились: не было тетрадей, не было чернил, не было карандашей, чернила из бузины делали, тетради из обёрток – вот в каких условиях учились! Я учился в сельской школе. В 53-м году поступил в академию – тогда один поезд в неделю ходил в Москву. Я русское письмо на «3», а устное на «5», биологию на «5», химию на «4» сдал... Учились. А сейчас! Проблема сдать.
– Видны остатки взорванного моста, – показал на плиты.
Патико:
– Мост специально взорвали наши партизаны, чтобы путь преградить к отходу грузин. Они ни один танк не вывезли. Бросили всю технику. Танк тут не пройдёт, он завалится. Вот этот мост тоже был взорван. А потом новый сделали.
Я снова увидел пар от подземной воды.
Патико:
– Термальные источники. Тепличный комбинат, бройлерная фабрика, чаеводческий совхоз, здесь в посёлке работали тысячи людей... Я в министерстве работал, два ящика забирал по два рубля за килограмм цыплят... А теперь даже молоко везут из Краснодара. Обидно. Что, своего, что ли, нет? Но один есть, он свой канал открыл. Нынешний премьер-министр. Он бывший милиционер. После войны он с Президентом не поладил и уехал в Москву. Но там не только служил, но и занимался торговлей. Он делал деньги на торговле лет десять. А сейчас вернулся в Абхазию. Он друзьям сдаёт объекты в аренду. И он не скрывает, что богатый человек... Село Ахалдаба. Когда Берия заселял грузин, тут народ не жил. И здесь грузин насильно заселяли. И вскоре их стало больше, чем абхазов. Им дома строили барачные. Грузины мегрелов присоединили, сванов присоединили... Но с абхазами не смогли... Когда-то пол-Грузии было захвачено абхазским войском. Дошли до Кутаиси и там сделали свою резиденцию... Наши генералы говорили: пустили бы нас, мы бы дошли до Кутаиси... Вот больница, где Горький писал. Пост ГАИ. Вот здесь в 89-м году поймали меня. Грузины оттуда пошли, их не пустили. Но местные грузины здесь устроили атаку. Я еду, я не знал, что случилось, был в деревне. И в Сухум ужас: война началась! У меня дети здесь, а я с женой – там. Это в субботу было, а в воскресение я выезжаю с женой на машине. Там-то ничего, а вот здесь!.. Они чуть меня с моста не кинули. Это я, единственный абхазец, преодолел эту дорогу. Здесь кого скинули и убили, кого в холодильник загнали и держали в морозилке. До смерти... Меня спасало то, что меня вся республика знает. Меня по-плохому никто не знал. Я никогда никого не выделял: ни абхазов, ни грузин... Я знал их язык и говорил: «Чего вы делаете?» Они: «Там абхазцы убивают наших». Я: «Это неправда». – «Ты работник милиции». Я: «Какой я работник милиции! Я в Министерстве сельского хозяйства работаю». Ужас! Ни один абхазец живым не прошёл. Меня знали, грузин не грузин, но не выпендривался. Приезжаю: мои дети дрожат, под столом сидели. Стрельба. Потом мы ездили по сёлам грузинским, абхазским, успокаивали. Говорили: вместе живём... Но они не успокоились... Они, грузины: почему так? Не помогло успокоить. Они три года потерпели, и неожиданно... охранную зону в Галле сняли. Гальцы пригласили Ардзимба и обманули: зачем устраивать оборону? Мы же не пустим. Хороший стол накрыли. Красивые женщины сели... Мегрелки. И он дал снять оборонительный барьер! И они пошли! Там так просто не пройдёшь, а тут прошли спокойно. И всю Абхазию заняли за один день. И предъявили ультиматум: сдавайтесь!
Снова ехали по Гульрипшскому району.
Патико:
– В Гульрипшском районе почти все грузины и армяне, абхазов мало было... Справа огромный дом. Старинный. Это помещик Смецкой построил в 1886 году в качестве санатория для туберкулёзников. Там 365 комнат. Он своей жене посвятил. Каждый день её. Это плантации, парк – всё за его деньги. И там в начале аллеи стоит памятник ему... Здесь направо-налево филиал физико-технического института. Это был центр атомного излучения, здесь изучался термоядерный процесс, здесь всё подземное, там целый завод. После войны там ничего не осталось. Россия отказалась...
Снова под мостом осталась бурлить река.
Патико:
– Я тебе ещё одну изюминку покажу... Черниговку.
«Волга» свернула вправо и пошла вдоль русла реки.
– Смотрите, трёхэтажный дом! – обратил внимание я. – На берегу реки, и никто взять не захотел устроиться.
Патико:
– Это дом гаишника. Он ушёл. С нами вряд ли воевал, потому что был не такой уж и молодой. Отгрохал такие хоромы и всё потерял. Ведь у него выбор был небольшой. Некоторые рискнули, остались, кого кто-то защищал, кто был под крылом. А он, может, и не замешан был, но всё равно ушёл. Село Мерхеули... Это родина не только злодея Берия, но и Воронова, что зампредсовмина Абхазии был. Здесь его отец владел имением. Тут его дом – там сейчас музей. Его прямо дома убили после войны. Он жил в Сухум, был зампредсовмина. Пришли домой – жил напротив площади, вызвали его, а на площадке – из автомата... Потом вроде кого-то поймали, судили, потом что-то не то... Был известный юрист Ачба, вместе с Вороновым в Москве сколько раз выступали, его позже Воронова убили. С моря шёл вечером домой, и – в лоб и всё... Потом убили абхазца Айба, председателем исполкома был. Городской администрации. Вышел из дома с дочкой... Бывают такие, вот отца убили за сына. Отец ни в чём не виноват, а попадёт. Был один герой Соцтруда, я с ним работал, замечательным директором совхоза был, жена у него главврач детской больницы, она полуабхазка-полумегрелка, можно сказать. Парацхелия. У него был собственный дом в Сухум. Сын у них оказался негодяем. Он в Москве учился, потом приехал и тут группу организовал и воевал. Ну а тут всё на учёте было. Сын-то ушёл, а он думал, что его все знают, он не замаран, но потом стал бояться и с женой скрывался у своего соседа-абхаза. Решил прятаться, а тот абхазец не такой авторитетный был... Месяца два пропрятался. Его искали, дом окружили, нашли, вытащили оттуда и – обоих с абхазом... Сволочи они тоже! Так что такие дела... Если сын наворочал, то и близким не прощали. Мы сами боялись, не знали, кого и за что. Я сам боялся. Дураков полно было. Одни мародёры, другие – чёрт их знает...
У меня холодок побежал по спине.
Патико:
– Мерхеули – это историческое место. Здесь старинные поселения находятся. Здесь было место скрещения путей из различных стран. Много нераскопанного. Мало ли что там лежит в земле. На глубине трёх метров находят орудия труда. Старинные ложки-плошки. Вот по этой дороге туда – Кодорское ущелье. Там Южный приют. По этой дороге можно ехать до озера Амткел. Мне сказали, что сейчас туда «Волга» может не проехать. После войны там всё разбито. Там Лата, Домбай... Граница.
– Здесь грузины бежали?
– Да... Всё переполнено было, говорят. Потому что весь Сухум дёрнул за ночь. Сигнал дали и всё, что могли, взяли и... Мои соседи – тоже грузины – взяли сумочки-мумочки и – пешком. Кто их на машине довезёт? А до Ингура идти это сколько надо, они отсюда через Сванетию переходили туда. Но, говорят, когда они в Сванетию добрались, сваны их потрясли, всё золото-молото... А они брали с собой золото, деньги. Сваны всё у них поотнимали. И голыми отпустили. По этой дороге они шли пешком. В основном мирное население,...
– Всё кругом разбросано, раздолбано...
– Имения, хозяйства – ничего нету. А жили как!.. Вот остатки домов.
– Ваши соседи здесь бежали?
– Мои соседи говорили: ночью пришёл сигнал – они узнали, что Сухум будет к утру взят. Все не спали, два часа ночи, три часа ночи, собрались и – давай. Им, наверно, сказали наши: вам дорога открыта, через Мерхеули идите. Никто вам не будет мешать. Они так и сделали, здесь сто тысяч человек шло, если не больше... Сколько их там жило, они все ушли.
– А это что, подстанция?
– Да...
– Давайте с моста сфотографируем ущелье!
– Давай. Где же мне кого-то встретить? Где повернуть?
– Какое богатство цвета... Глухомань! Шумит вода внизу... Воды с самого хребта...
– Там Мерхеули, а здесь село Атомбери идёт.
– Смотрите, какой большой дом!
– Это школа была... Через мост переезжаем и – налево... Вот золотарник везде растёт. Скотине нужно, она пожрёт. Глушит всё. Золотарник – вместо травы.
– Вон у магазина кто-то стоит.
Патико притормозил:
– Молодой человек, здравствуйте! Как мне поехать, где Черниговка? Где ресторан?
Тот:
– Вы поезжайте прямо. Там – направо.
Патико:
– Значит, я сейчас мост проеду железный. И прямо до конца.
Поехали.
– Черниговка... – сказал я. – Название какое интересное.
– Чернигов был такой. Он здесь имение сделал. Нашёл каньон, по которому водопады. И там и жил.
Проехали по узкому железному мосту, спустились в низину, поднялись к деревянным строениям.
Они стояли перед взмахом гор.
Я пробежал по деревянным мосткам, которые зависли над потоком шумящей воды, взирал на множащиеся озерка в каменных нишах, и испытал восторг, сравнимый разве с тем, когда увидел отроги Кавказского хребта с моста над Кодором. Но если там горная мощь величественно вздымалась в дали, то теперь она как бы окружила, поглотила, посвятив в свои нерукотворные тайны каскады прудов, водопадов, потоков и эха!
«Кодор... Черниговка... Очамчира... Ткуарчал... Тамыш...» – скакали на моем языке названия, когда мы подъезжали к Сухуму.
– Цветущий край...
Патико:
– Надо в Страну души приезжать с душой!
Оглядываясь назад, я понял, почему так радушно принимали чем-то обделённые, но чем-то очень богатые абхазцы.
С тех пор я ежегодно приезжал в Абхазию, и всякий раз вместе с Патико мы ехали по старым, но с каждым посещением выглядевшим по-новому местам. И мне нравилось называть себя: «Я самый проабхазский человек!»
Михаил Федоров
