Евгений Майбурд: Как «поведенческая экономика» мстит настоящей науке

«Величайшие на свете дураки находятся в академии. Мы все это знаем».

Джеймс Бьюкенен

«О том, к какому роду промышленности приложить свой капитал, и какой продукт будет обладать наибольшей ценностью, каждый человек, и это очевидно, в своей локальной ситуации может судить гораздо лучше, чем любой государственный деятель или законодатель. Государственный деятель, который попытался бы давать частным лицам указания, как им употреблять свои капиталы, не только обременил бы себя совершенно излишней заботой, но также присвоил бы себе власть, какую нельзя без ущерба доверить не то что какому-то лицу, но и никакому совету или сенату, и какая нигде не была бы настолько опасной, как в руках человека, столь безумного и самонадеянного, чтобы вообразить себя способным эту власть использовать». (Адам Смит)

«Поведенческая экономика» вывернула суждение Смита наизнанку. Ее адептам ОЧЕВИДНО, что отдельный человек, в своей локальной ситуации, не в состоянии здраво судить ни о наилучшем помещении своего капитала, ни о том, какой продукт будет обладать наибольшей ценностью, но что именно государственные чиновники могут гораздо лучше судить обо всем этом.

В общем, к этому все шло. Вырождение экономической науки заняло несколько поколений. Точнее было бы сказать, что деградировали две взаимосвязанные области: экономическая наука и экономическое образование. То, что называется динамикой с положительной обратной связью – самоусиливающийся процесс.

Когда-то говорили, что смена научных парадигм происходит от похорон до похорон. Потом уточнили: от выхода на пенсию до выхода на пенсию. В данном случае от выхода до выхода имела место все более глубокая и широкая дегенерация – вплоть до уровня, на котором пропадают всякие парадигмы.

Чем дальше дело шло, тем вернее вырождался академический мейнстрим, и тем менее могли понять даже именитые экономисты, что, собственно говоря, происходит с экономической наукой. Величайшие из экономистов ХХ столетия – Хайек, Коуз, Бьюкенен – считались (и, подозреваю, до сих пор считаются) аутсайдерами. Да они и реально пребывали в таком положении, так как все меньше и меньше оставалось тех, кто – не будем уже говорить о принятии их идей – был бы в состоянии хотя бы просто уяснить, о чем они толкуют. Основная же масса тех, кто называет себя экономистами, полагает, что это нормально – преподавать и проповедовать идеи, ложность и вредоносность которых были продемонстрированы раз за разом великими умами за предыдущие двести лет.

Можно ли назвать все это просвещением? Спокон веку подобные вещи назывались обскурантизмом. Последний термин очень нагружен эмоционально, словари к слову «просвещение» дают более нейтральный антоним: ОГЛУПЛЕНИЕ. И так как в каждом поколении профессора – сами вчерашние студенты и учат новых студентов, то можно говорить о длительном процессе самооглупления академической среды.

Так это шло. От отвержения великих достижений прошлого – к неведению о том, что вообще были какие-то достижения. От сужения горизонтов познания экономической мысли – к невежеству в области истории экономических идей. К утрате понимания задач экономической науки. К непониманию связи между краткосрочными и долгосрочными проблемами. К убежденности, что математическим моделированием можно заменить анализ и рассуждение. К ситуации, когда шарлатанство уже невозможно отличить от науки. К положению дел, когда наука (или то, что этим называется) беззастенчиво ставится на службу политическим интересам. И наконец, к так называемой «поведенческой экономике», которая знаменует не только совершенное забвение всего, чему учили великие экономисты, но уже просто наглое посягательство на свободу человеческого выбора.

О словах и названиях

Само название (самоназвание!) «поведенческая экономика» (behavioral economics) есть маска. Это ложь, притом ложь троякая. Во-первых, экономика в целом – поскольку предметом ее является человеческий выбор и взаимодействие индивидов, – есть наука поведенческая, отчего присвоение этого эпитета какой-то отдельной школой – бессмыслица.

Во-вторых, направление мысли, которое называет себя «поведенческой экономикой» (behavioral economics), не предлагает какой-либо положительной экономической теории (economics), или даже общей идеи для другой теории, которая могла бы заменить стандартную теорию. Все, что мы там видим, это отрицание стандартной теории.

В-третьих, это направление обращено не столько к поведению людей (behavior), сколько к их психологии. Психология выбора изучает, как принимаются решения, но ничего не говорит о главном в человеческом поведении – как взаимодействуют люди между собой. Потому-то Вернон Смит, говоря об исследованиях Канемана, указал, что было бы правильным называть данную дисциплину «экономической психологией».

Как часто бывает в подобных случаях, все это далеко не просто безобидная игра словами. «Поведенческая экономика» замахивается на слишком многое такое, на что «экономическая психология» едва ли могла бы претендовать. Правда, отличается в этом не сам Канеман, а те, кто спешат использовать его достижения, интерпретируя их, как им удобно.

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ не предлагает и, скорее всего, не может (потому что – психология) предложить никаких идей в отношении того, что же делать с экономической теорией, основы которой она подорвала так успешно и так запоздало. Канеман такими вопросами не задавался, да и не его, психолога, это дело. А вот экономистам с этим нужно что-то делать. И что они начали с этим делать?

Никак не скажешь, что они бросились на поиск новой парадигмы взамен стандартной. Более того, мейнстрим по-прежнему держится за один из центральных столпов стандартной теории – ИДЕАЛ РАВНОВЕСИЯ. Синоним: РАСЧИСТКА (clearing) рынка. Но это не помешало тому, чтобы экономисты поспешно и в массовом порядке истолковали выводы Канемана том смысле, что агенты рынка действуют не рационально. Ну, и что дальше?

А дальше – вот что. Коль скоро стандартная теория не работает, то и рынок не может работать. Силлогизм немудрящий, зато убойный. Не какие-то отдельные «провалы», сам рынок есть один сплошной провал! В литературе даже появилось нелепое выражение «нерациональность рынка». Короче, достижениями Канемана тут же воспользовались антирыночники, этатисты, интервенционисты и прочая подобная публика вплоть до ученых шарлатанов и академических негодяев. Поношение свободного рынка – в этом весть конечный результат «поведенческой экономики».

Считается, что «поведенческая экономика» как субдисциплина началась статьей Ричарда Талера «Аномалии. Проклятье победителя» (1988). Тема статьи – аукционы или тендеры, в которых ценность приза заранее не ясна. Например, разведанное месторождение нефти, которое может с равным успехом оказаться прибыльным или убыточным.

Вообще-то геологическая разведка не только находит месторождения, но также оценивает их размеры. Правда, она может ошибаться, а главное – примеры в статье не ограничиваются сферой полезных ископаемых. Талер ссылается на авторов, описавших разные ситуации выбора с непредсказуемым исходом. Например – приобретение малой фирмы большой компанией. Или издание книги автора, не известного публике… Когда подобные инвестиции в итоге оказываются убыточными, такой эффект называется: «сюрприз после решения» (postdecision surprise).

Трудно утверждать наверняка, но впечатление создается, что проф. Талер не имеет понятия о существовании огромной библиотеки работ по проблеме выбора в условиях риска и неопределенности. А если понятие он имеет, то с пониманием содержания у него определенно незадача.

Самое интересное в статье, пожалуй, – ее первая фраза: «Экономика отличается от других общественных наук убежденностью, что в большинстве (или во всех) случаях поведение можно объяснить, предполагая, что агенты имеют стабильные, хорошо определенные предпочтения и делают рациональный выбор, согласующийся с этими предпочтениями, на рынке, который (в конце концов) расчищается. Эмпирический результат квалифицируется как аномалия, если его трудно “рационализировать” или если для объяснения его в рамках парадигмы требуются неправдоподобные допущения».

Такая характеристика экономики была правдивой примерно лет за пятьдесят до статьи Талера, но о другой эта публика и слыхом не слыхала.

Концовка статьи ожидаема: «Проклятие победителя есть прототип проблем такого рода, который поддается изучению посредством современной поведенческой экономики – комбинации когнитивной психологии и микроэкономики. Ключевой элемент – это когнитивная иллюзия, ментальная операция, которая заставляет существенное большинство людей делать систематическую ошибку… Где бы такая иллюзия ни появилась, налицо отклонение результатов рынка от предсказаний экономической теории».

А еще, говорят, есть земля, где люди с песьими головами живут…

Многолетнее сотрудничество Талера с Канеманом – факт известный, так что понятно, кто напел психологам про стандартную теорию.

Продукты распада: проф. Дан Ариели

Вопрос: Весь рынок в каком-то смысле действует против нас, так кто же может помочь нам принимать верные решения?

Ответ: О рыночной экономике можно говорить таким образом: почти никто не хочет, чтобы вы что-то делали такое, что хорошо для вас в долгосрочном аспекте. У всех остальных имеется побуждение делать что-то такое, что хорошо для них в аспекте краткосрочном. Важно, чтобы все мы, как индивиды, это понимали и чтобы мы, как индивиды, запрашивали что-то получше. Я также считаю важным, чтобы у нас были регуляторы, которые понимают эти проблемы и могут нам помочь.

Вопрос: В итоге, то, о чем мы говорим здесь, – это государственное регулирование?

Ответ: Да, именно так.

Что это – экзамен, где на наших глазах проваливается студент-двоечник? Если бы так! Эта невнятица, этот беспомощный лепет – все вышло из уст как раз того, кому доверено учить и экзаменовать студентов. Знакомьтесь: профессор психологии и поведенческой экономики Дан Ариели. Имеет две докторские степени – по когнитивной психологии и по бизнес-администрации. Десять лет учил молодежь в МТИ, а потом стал в Дьюкском университете преподавать «поведенческую экономику». Википедия сообщает: «Рейтинги медицинского, юридического и бизнес факультетов университета находятся в числе 15-ти лучших среди университетов США. В 2014 году Университет Дьюка занял 23 позицию в Академическом рейтинге университетов мира, а также 23 строчку в рейтинге лучших вузов США по версии Forbes».

Короче, не хухры-мухры. «Хотя он профессор по маркетингу без формального экономического образования, – пишет Вики про Ариели, – он считается одним из ведущих поведенческих экономистов».

Таким сообщениям вполне можно доверять. И про рейтинги, и про «считается». Ариели действительно зрит в корень. Например, он успешно опровергает старую истину о том, что свободный двусторонний обмен экономически эффективен. Используя примеры из жизни (торговля жемчугом, рынок жилья, Старбакс…), а также результаты психологических экспериментов, он утверждает, что закон спроса и предложения есть сильнейшее упрощение реальности. Стандартная теория стоит на том, что добровольный обмен всегда взаимовыгоден. Но Ариели открыл, что спрос на продукты питания и обмен ими основаны на памяти и психологических стереотипах, которые «не всегда являются отражением наших истинных предпочтений и нашего уровня спроса». Отметим слово «наши». Чьи это – «наши»?.. Дальше увидим.

Так, одним махом опровергнув основы учения Адама Смита (о котором он, если и знает, то понаслышке), вдохновленный своими открытиями, Ариели пишет (курсив в цитате мой – Е.М.):

«Если мы не можем полагаться на силы рыночного спроса и предложения, чтобы установить оптимальные цены, и не можем рассчитывать на то, что механизмы свободного рынка помогут нам максимизировать нашу полезность, нам следует поискать чего-то еще. Особенно в случаях, существенных для общества, таких как здравоохранение, медицина, вода, электричество, образование и другие критически важные ресурсы. Если вы принимаете предпосылку, что рыночные силы и свободные рынки не всегда регулируют рынок лучшим образом, тогда вы окажетесь среди тех, кто верит, что государство (МЫ НАДЕЕМСЯ – РАЗУМНОЕ И ВДУМЧИВОЕ ГОСУДАРСТВО) должно играть большую роль в регулировании какой-то рыночной деятельности, даже если это ограничит свободу предпринимательства. Да, свободный рынок, основанный на спросе, предложении, и без трения был бы идеалом, если бы мы были поистине рациональными. Однако, когда мы не рациональны, но иррациональны, политика должна принять этот важный фактор во внимание».

Видали? Мы нерациональны, а вот где-то (за облаками?) сидит такое существо – «разумное государство». Напоминаю, это вещает профессор, и он учит студентов подобной белиберде. Какое, милые, у нас тысячелетье во дворе?

Все это пишется и преподается в то время, как уже полвека существует школа public choice, а достижения Мизеса, Хайека и Коуза скоро отметят почти столетие.

Один из персонажей у Лоренса Стерна говорит: «Однако, братец, в твоем простодушном невежестве столько достоинства, что прямо-таки жаль заменять его знанием». Не знаю, как в нашем случае обстоит с достоинством и простодушием, но по части невежества наш профессор, безусловно, корифей. Никакой школы Паблик Чойс нет и никогда не было. Эпохальных достижений Коуза никогда не было. Понимаете? Вообще нет и не было никакой экономической мысли, кроме «стандартной теории» и «поведенческой экономики»…

Замечание Боулдинга, что типичный профессор нынешней академии не читал ничего, изданного раньше, чем за десять лет до того, приходится понять буквально. А ведь это – учителя нынешнего поколения профессоров. Уже у тех понимание экономической мысли было на нуле, у их же учеников – еще меньше. Чтобы заменить невежество знанием, начинать пришлось бы с чего-нибудь вроде книги Хэзлитта «Экономика в одном уроке». И то вряд ли это помогло бы.

Нынешнее сообщество «поведенческих экономистов» – это коллективный Рип Ван Винкль. Все они (и не только они) прохлопали целую эпоху в развитии экономической мысли. Не знать вообще о Новом Институционализме вряд ли было возможно, но понять, что это являет собой парадигмальный сдвиг экономической науки – оказалось, как видно, выше их интеллектуального уровня.

«Прежде чем объяснять, почему люди совершают ошибки, мы должны сперва объяснить, почему они вообще должны быть правы», – говорил Хайек. Алчиян еще в 1950 г. писал, что «максимизация есть не руководящий принцип поведения людей, а, напротив, результат эволюционного принципа выживания в условиях конкурентного рынка».

С этим перекликается высказывание Дж. Шэкла: «Что касается людей, бытие состоит в постоянном и бесконечном узнавании нового».

Бьюкенен объяснял (еще в 80-х годах!): «Рынок конкурентен не по допущению и не по конструированию. Рынок СТАНОВИТСЯ конкурентным, и конкурентные правила приходят и устанавливаются, когда возникают институты, чтобы положить пределы для [определенных] типов индивидуального поведения. Вот этот СТАНОВЯЩИЙСЯ процесс, вызываемый непрекращающимся давлением человеческого поведения в обмене, и является центральной частью нашей дисциплины, если у нас есть таковая, а не сухая гнилушка постулированного совершенства». (намек на теорию «совершенной конкуренции» – составную часть стандартной неоклассической теории, ошибочность которой показал Хайек).

Стандартная теория есть только часть (вполне устаревшая) общего наследия экономической науки, уже существовавшего ко времени, когда Канеман, Талер и их единомышленники только начинали свои атаки на нее. Наряду с нею существовали фундаментальные достижения Людвига Мизеса и Фридриха Хайека о природе рыночной информации, о работе рынка в условиях неопределенности, о фантомности фигуры «экономического человека» и т.д. То, что экономисты в массе игнорировали эти достижения, говорит о жалком уровне, на который скатилась экономика мейнстрима.

Фактом остается, что в распоряжении экономистов давно уже была альтернативная парадигма, преодолевшая недостатки и упрощения стандартной неоклассической экономики. Тот факт, что ею бездумно пренебрегают, трудно назвать иначе, как скандальным.

Все, что смогли сказать психологи против оснований стандартной теории, уже было сказано Мизесом и Хайеком. И даже больше, и на более глубоком уровне. Идеи эти были развиты Бьюкененом с присущей ему глубиной и элегантностью. Все было опубликовано в книгах и статьях. Перманентное пренебрежение таким бесценным наследием означало, что оно не преподается в университетах (кроме буквально двух или трех).

…Не так давно случилось мне приобрести замечательную книгу Джеймса Бьюкенена «Что должны делать экономисты?». Знаете, когда она была издана? В 1979 г! Книга – из библиотеки некоего университета, и на положенном месте нет ни одной отметки о том, что ее когда-либо кто-либо брал с момента, когда она была подарена университету одним из фондов «проекта свободы». Ни один профессор или студент, которого учат там экономике, даже из любопытства не поинтересовался, «что должны делать экономисты». Книгу списали как балласт…

Как стая шакалов на дохлую лошадь, набросилась толпа профессоров экономики на пережиточную теорию. «Поведенческие экономисты создали настоящее поточно-массовое производство для демонстрации того, что предпосылки стандартной теории никак не применимы к реальным решениям. Потому что программой их поиска было целенаправленно “выявлять направления, где поведение отличается от стандартной модели”, – поиск, который не может не увенчаться успехом», – замечает Вернон Смит, не пытаясь скрыть сарказм.

Ради чего все эти усилия? Вся эта суматошная активность имела дальний прицел: навалить гору свидетельств о якобы преобладающей нерациональности агентов рынка и людей вообще. Один из двоих авторов цитируемой Верноном статьи – тот самый, знаменитый ныне, профессор Ричард Талер. Да-да, тот самый, которого годами лоббировали на Нобелевскую премию. И долоббировали в 2018 году.

«Поведенческая экономика» – основы

Считается, что предтечей «поведенческой экономики» явился американский психолог Джордж Катона со своей работой «Психологический анализ и экономическое поведение (1951). «В отличие от чистых теоретиков, мы не должны с самого начала предполагать, что рациональное поведение имеет место», – отважно писал он. Допустим. Предполагать что-то или не предполагать – право ученого. Важно то, что следует из его отвержения тех или иных предположений. У Катоны следует предлагаемый им «новый» подход: «Нам следует изучать экономическое поведение таким, каким оно предстает перед нами в реальности».

Скажем прямо, заявление весьма смелое. «Реальность», если вообще существует, то только в философской теории познания – как абстрактное понятие – источник ощущений. В науках эмпирических такой вещи, как «вообще реальность» просто не существует, и Катона должен был бы это знать. Обязан, ибо сие есть необходимый элемент багажа образованного человека.

«Реальность», о которой говорит Катона, – это всего только наша интерпретация того, что мы видим и ощущаем. О том, что у каждого наблюдателя могут быть свои установки, свое понимание вещей, свои предрассудки, Катона, по-видимому, забыл. Или не забыл? «Описывая и классифицируя различные реакции, как и обстоятельства, их порождающие, мы всегда должны задаваться вопросом, вправе ли эти реакции называться “рациональными” и если да, то до какой степени», – продолжает он свою мысль. Нет, не забыл – забыть можно лишь то, что знал…

Далее в статье он говорит много умных и даже, может, дельных вещей. Однако цитированной фразой он уже все сказал. Судить о рациональности поведения людей ВПРАВЕ только ученые психологи. Со своей позиции сторонних наблюдателей.

Людвиг Мизес, много раньше Катоны, писал, что нередко суждения о рациональности агентов рынка ОСНОВАНЫ НА МНЕНИИ НАБЛЮДАТЕЛЯ о том, что считать рациональным. Мы полагаемся на сказанное не потому, что это сказал «сам» Мизес, а потому что это элементарно, Ватсон. Современные экономисты обучены пониманию самых сложных моделей, но понимать самые простые вещи их никто не учит.

Видя, что какое-то конкретное решение наблюдаемого агента не соответствует его (наблюдателя) представлениям о том, каким должен быть рациональный выбор в такой ситуации, он решает, что решение было нерациональным (иррациональным). Вот, некто покупает здесь сосиски за пять долларов, хотя за углом можно те же сосиски купить за четыре. Глупо, то есть, нерационально!

При этом предполагается ПО УМОЛЧАНИЮ, что наш наблюдатель (ученый экономист или психолог) знает на 100% все обстоятельства и условия ситуации, в которой совершается выбор. Если здесь и присутствует глупость, ее нужно искать как раз в подобной предпосылке. Никакой сторонний человек не может располагать всей информацией, которой обладает наблюдаемый человек, и знать его мотивации. Как обстояло в прошлом в сходной ситуации? Какие у наблюдаемого планы на будущее? О чем он мечтает? Что он думает о последних шагах правительства? Что он прочитал сегодня в газете? О чем говорил с женой за завтраком? И даже проще простого: стоит ли (да, именно сегодня, сейчас, а не вообще)… стоит ли экономия одного доллара затрат времени на поход в другой магазин и возможное там ожидание обслуживания? Иначе говоря, не потеряет ли он на трансакционных издержках больше, чем выиграет в цене? Любое из тысячи подобных обстоятельств может повлиять на его решение. Кажется, Хайек и Коуз, «аутсайдеры» наши, когда-то что-то писали о таких вещах, верно?

То, что решение, принятое в данный момент, может в будущем оказаться неудачным, не имеет отношения к вопросу о рациональности его выбора (мы говорим уже не только о сосисках). Вполне возможно, что он не учел каких-то вещей, о которых не знал в тот момент. Но исходя из того, что было ему известно, он действовал рационально. Даже если решающим обстоятельством явилась настойчивость его жены, и он решил послушаться ее, хотя сам сомневался. Значит, рациональным решением для него было – не ссориться с женой.

Нужно сказать, что экономические психологи не упустили из виду проблему «наблюдатель – наблюдаемый объект». В результате множественных усилий родились КАК БЫ объективные, КАК БЫ не зависящие от представлений наблюдателя критерии рационального поведения. Они включают несколько признаков, каждый из которых является необходимым. Наиболее существенным из них считается такой: предпочтения, определяющие выбор человеком в каждом случае, не должны быть взаимно противоречивыми.

Словами Эрроу: «Главный смысл понятия рациональности сводится к требованию согласованности выборов, совершаемых при наличии разных комплектов альтернатив». Хочешь прослыть рациональным? Тогда, если уж купил сосиски за пять здесь и сегодня, то и всегда покупай их здесь же, за те же пять. А то, пронимаешь, несогласованность предпочтений выйдет…

Как замечает Р. И. Капелюшников, понятие рациональности, определенное указанным образом, является чисто формальным. «Оно ничего не говорит о том, насколько “правильны” (рациональны) цели, к которым стремятся индивиды. Рациональность в таком сугубо формальном понимании – это по сути синоним согласованности предпочтений, которые выявляются в осуществляемых индивидами актах выбора».

Но кому же дано судить о согласованности? Хороший вопрос…

О, это вопрос не просто интересный, но принципиально важный в нашем случае…

Предпочтения людей (или, по-другому, их мотивации) не наблюдаемы. Это следует принять как аксиому. Ученые могут только полагаться на их слова. Никто не располагает полной информацией, которая имеется у всех участников рынка, вместе взятых. Но никто не располагает даже всей информацией, имеющейся у одного отдельного агента рынка в момент его выбора. Данное утверждение представляется бесспорным. Да и сам агент не всегда может вербализовать все, что у него в голове (см. об этом у Хайека).

Кроме того, агент может давать наблюдателю заведомо ложные сведения о своих предпочтениях и мотивациях. Такое может быть выгодно ему по множеству различных соображений, – скажем, повлиять на цены или на уровень выпуска продукта, или скрыть свои предрассудки (например, расизм или антисемитизм) В общем, у агента может существовать сознательно выработанная линия поведения, или СТРАТЕГИЯ – давать неверную информацию о своих истинных предпочтениях.

Ученые стали искать какие-то механизмы «защиты от стратегий» (strategy-proofness). Например, Марк Сэттеруэйт писал: «Механизм распределения защищен от стратегий, если максимизирующий полезность выбор того, какое предпочтение оглашать, у каждого агента зависит только от его собственных предпочтений, но не от ожиданий того, какие свои предпочтения огласят другие агенты». То есть, доминантной (преобладающей) стратегией каждого агента в такой ситуации является – оглашать свои истинные предпочтения. Вроде бы, если ему безразлично, что говорят другие о своих предпочтениях, то нет смысла скрывать свои. Это и значит, по Сэттруэйту, что механизм «защищен от стратегий».

Ой ли?

Прежде всего, не очень понятно, каким образом какой-нибудь мистер Джонс может знать наверняка – оглашают ли другие агенты свои истинные предпочтения или лукавят? Этим-то, скорее всего, и может объясняться его безразличие к тому, что и как они оглашают. Он все равно будет действовать, исходя из своих целей, своего опыта, имеющейся у него информации, оценки риска и т.п. И если так, то с какой стати ему непременно оглашать свои истинные предпочтения? Он сделает это, если сочтет нужным, и сделает наоборот, – тоже, если сочтет нужным.

И потом, как-то незаметно сместилась тема разговора. Заметили? Пропало из виду, что в анализе рынков все-таки важны, скорее, стратегии выбора субъектом своего рыночного поведения, а не выбор «стратегии оглашения стратегий», – предмет интереса одних только поведенческих психологов в их охоте за признаками иррациональности рыночного поведения.

Насколько вы, психологи, можете судить со стороны обо всех этих вещах, когда вы сами себя не понимаете? Пытаясь преодолеть неопределенность в отношении истинности оглашаемых стратегий, вы оставляете в стороне другую неопределенность – в области ожиданий агента, его оценок, мотиваций…

Возьмем один из примеров, встречающихся в литературе. Допустим, некто решает, что завтра при хорошей погоде он пойдет в ресторан, а при дождливой останется дома. Назавтра дождь зарядил на весь день, но он тем не менее идет в ресторан. У психологов такое поведение рассматривается как образец рассогласованности его решений во времени. При таком поведении считается невозможным рациональное планирование на длительные промежутки времени (скажем, инвестирование или сбережения…). Умозаключение: этот человек может поступать непоследовательно и в других случаях жизни. Если он пошел в ресторан вопреки вчерашнему решению, значит, он точно так же ото дня ко дню может менять свои решения об инвестициях. Вывод на уровне памятного силлогизма советской пропаганды: «Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст».

Почему этот человек изменил свои предпочтения, это вопрос второй – «поведенцам» достаточно уже того, что они не согласованы. Он ведет себя не рационально – по понятиям поведенческих психологов. Но что, если в тот дождливый день ему кто-то позвонил и предложил важную для него встречу в ресторане? Хорошо, если это был деловой партнер. Тогда психолог скажет, что решение было принято при изменившихся условиях (накануне у человека не было информации о том, что понадобится важная встреча). В двух несхожих ситуациях предпочтения не обязательно должны быть согласованы, и его поведение нельзя назвать нерациональным.

Но если звонок был от любовницы, психолог не обязательно узнает об изменении условий ситуации. На его вопрос человек ответит что-нибудь вроде: «Ну, передумал я, скучно стало. Чего такого?». Человек предпочтет выглядеть «нерациональным» скорее, чем огласить свое истинное – очень даже рациональное – предпочтение. А главное, наблюдателю даже и не узнать, сказал он правду или соврал. Чего стоит в подобных ситуациях «защита от стратегий»?

Такой анекдотический пример, как кажется, дает достаточные основания усомниться в том, что ОБЪЕКТИВНЫЕ критерии рациональности в принципе в состоянии давать верное представление о СУБЪЕКТИВНЫХ предпочтениях. Сами по себе эти критерии могут быть интересным теоретическим достижением, но вот – хорошо ли они работают?

Способность внешнего наблюдателя выявлять истинные предпочтения можно правомерно поставить под сомнение. Под большое. Узнать и учесть все возможные в мире условия, при которых принимаются конкретные решения, не дано никому. Еще большее сомнение должна вызывать репрезентативность результатов лабораторных тестов – именно в силу того, что они лабораторные. Это искусственная имитация с претензией на отображение «реальности», о которой мечтал по-своему несчастный Катона.

В той мере, в какой наши сомнения можно признать небезосновательными, самоубежденность «поведенческих экономистов» начитает выглядеть самообманом. А в отношении публики – просто обманом. Они претендуют на понимание поведения других людей, не понимая того, что делают сами. Тоже ведь по-своему несчастные… Они даже не знают о правиле Гейзенберга: наблюдение есть взаимодействие, которое меняет наблюдаемый объект. Хотя об этом давным-давно напомнил экономистам Боулдинг..

Ко всему прочему, в обзорной литературе отмечаются явные нестыковки в рассуждениях «поведенцев». С одной стороны, мы видим критику «гипер-рациональной» модели стандартной экономики. С другой стороны, они на эту модель опираются. Иррациональность людей объясняется предрассудками, предубеждениями и т.п. – то есть, предполагается, что люди в принципе должны вести себя «рационально» (т. е., по той самой стандартной теории). Например, тот же Ариели толкует о «печальных исключениях» из общего правила гипер-рациональности. И, наконец: настаивая на иррациональности людей, они без каких-либо объяснений, просто по умолчанию, допускают, что это не относится к политикам, бюрократам и к самим поведенческим экономистам.

В целом, вся целиком их концепция «рациональности» умещается в тот ее тип, который Хайек назвал «конструктивистским». Существование эволюционной рациональности (Г. Гигеренцер, В. Смит) они начисто игнорируют, и решающая роль ее в рыночном процессе им, очевидно, неведома.

«Свобода, в чем бы она ни заключалась, теряется, как правило, постепенно» (Дэвид Юм)

Итак, фактом является то, что никакой новой теории взамен критикуемой «поведенцы» не создали. Они и не пытались – свою деятельность направили они совсем в другую сторону. Направление это имеет отношение не столько к развитию научного знания, сколько к окладам советников при чиновниках и политиках, государственным и частным грантам, гонорарам консультантов, а для иных – хотя бы к чувству своего превосходства над обычными людьми и сопричастности к власти над ними.

Зорко заметил Ростислав Капелюшников: «Исследователи-бихевиористы не стали замыкаться рамками позитивного анализа, достаточно быстро приступив к выработке нормативных рекомендаций, адресованных государству (но отчасти и другим крупным “игрокам” – таким как корпорации или политические партии). (Короче, туда, где много денег – Е.М.). Нормативная программа, выросшая из идей поведенческой экономики, получила название “нового патернализма”. Она значительно раздвинула границы допустимого государственного вмешательства в экономическую и шире – в частную жизнь людей по сравнению с тем, что готова была санкционировать традиционная неоклассическая экономика благосостояния».

В переводе с академичного языка, все просто, как три рубля. Канеман показал (и Нобель одобрил), что люди нерациональны. Они не умеют выбирать наилучшие решения. Они сами не знают своей пользы, им нужно помочь. И кто же им поможет? Ну конечно… кто бы сомневался!

Британский премьер Камерон так и сказал: теперь «можно убедить граждан выбирать то, что лучше всего и для них, и для общества». Как трогательно! Неужели есть еще в мире политики столь наивные и необразованные? Даже не слыхавшие про слова Адама Смита о том, что интерес частных лиц может совпадать с пользой для общества именно и только тогда, когда общество не указывает, что им делать?

В дремучую необразованность – поверю. В наивность – никак. Кто как не Адам Смит писал про тип «коварного и изворотливого животного, называемого политиком»? Тот еще наследник леди Тэтчер… Что «новый патернализм» был взят на вооружение президентом США Обамой, совсем не удивительно. Это скроено как раз для таких.

Итак, НОВЫЙ ПАТЕРНАЛИЗМ ЕСТЬ ЛЕГИМАЦИЯ ЛЮБОГО ВИДА ВМЕШАТЕЛЬСТВА ГОСУДАРСТВА В ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ЧАСТНУЮ ЖИЗНЬ ЛЮДЕЙ. Неслабо!

Достаточным основанием для подобного вмешательства может послужить подсказка «поведенцев» о том, в чем и как можно осчастливить людей без их просьбы.

Однако, если есть «новый патернализм», значит есть или был какой-то «старый»? Что это такое? Вообще-то термина «старый» не существовало, пока не появился «новый». Был просто «патернализм». Согласно Blackwell Encyclopaedia of Political Thought: «В современном употреблении термин обычно относится к законам и публичной политике, которые ограничивают свободу индивидов ради того, чтобы лучше служить их интересам». Непременно следует уточнить: «их интересам» в понимании политиков и законодателей.

Инструментом такого «лучшего» обслуживания обычно служит принуждение. Как правило, принуждающая сторона объясняет это заботой о пользе и благосостоянии принуждаемых или предотвращением вреда, который они могут нанести сами себе. Поэтому – патернализм, от слова отец. Родители правомерно ограничивают свободу поведения своих детей – до совершеннолетия, до момента, когда они могут сами себя содержать, или в иных случаях, определяемых родителями по своему усмотрению.

Патернализм государства основан на двух предпосылках: (а) его подданные подобны неразумным детям, которые сами не знают, чего им следует хотеть и к чему стремиться, и (б) государство лучше знает, в чем заключается польза людей – и не просто «вообще», а в каждом конкретном случае выбора. Довольно типичные примеры: Ленин, Сталин, партийная верхушка СССР до самого конца его существования, а также другие диктаторы.

Тем же словом называли политику некоторых крупных корпораций, где работникам обеспечивались хорошие условия труда и многообразные льготы (индексация зарплаты по темпам инфляции, оплата дней по болезни, медицинское страхование, хорошие пенсии по инвалидности и по старости…), но при условии – никаких профсоюзов! Когда религия обладала реальной властью над верующими, ее предписания и запреты осуществлялись посредством церковного патернализма («отец такой-то», «отеческое наставление», «пастор» – то есть, пастух…). Во всех почти случаях ограничение свободы выбора людей предполагало принуждение вплоть до насилия.

Новый патернализм отличается отсутствием видимого насилия. Применяется насилие только, если некто нарушает закон. Например, запрет производства и торговли алкоголем (во времена Сухого закона), запрет распространения наркотиков (в настоящее время). Такие формы называют «жестким» патернализмом. «Мягкие» формы относятся к таким случаям, как, например, автоматическое зачисление работников в организуемые компаниями сберегательные пенсионные фонды – план 401(к). За работником остается право выбирать, какую долю своего дохода он направляет в такой фонд. Притом, эти деньги исключаются из суммы облагаемого дохода. Вообще-то, дело стоящее.

Указанным примером часто козыряют «поведенцы». Дело в том, что в одних случаях присоединение к пенсионному фонду чисто добровольное – требуется заявления от работника, а в других его зачисляют «автоматически» (по умолчанию), но он имеет право отказаться, подав соответствующее заявление.

Поведенцы уверены, что (а) обе схемы абсолютно идентичны с точки зрения стандартной модели рационального выбора, и потому (б) соотношение между выбирающими ту или другую схему должно быть примерно 50/ 50. И вот, они проводили исследования, результаты которых не сходятся с предсказанными по стандартной модели (как они ее представляют) После перехода на автомат, охват работников вырастал с доли 50% до почти 90%. Видите? Люди сами не знают, что хорошо, и что плохо. Добровольно участвовать они не хотят, а когда их зачислили, они не заявляют об отказе.

У нас нет оснований сомневаться в результатах подобных исследований. Но есть основания усомниться в доброкачественности их интерпретации. Поведенцы потирают руки, потому что видят новый пример своего представления: люди не рациональны. С этим готовым выводом они уже и приступали к своим обследованиям, даже не сомневайтесь. А мы – давайте предположим, что люди все же не так глупы. Что это нам даст?

Прежде всего, обратим внимание, что 50% опрошенных вели себя «рационально» даже по критериям «поведенцев». Но этого они не замечают. Оттого, что вторые 50% поступили иначе, они зачисляют в нерациональных все 100%. И даже всех людей чохом.

Далее. Представим себя в роли работника, которому дан выбор – вступать самому или положиться на автомат? Существует одно понятие, которое для некоторых экономистов остается китайской грамотой, но о котором хорошо осведомлен любой нормальный человек. Он может не знать термина «трансакционные издержки», но он знает, что писать заявление, ходить с ним по кабинетам и пр. – это тратить время на обдумывание и разговоры, это взять на себя некую ответственность, все последствия которой ему пока не ясны, – короче, лишняя тягомотина, которой можно избежать. Ну все равно же зачислят же потом автоматом. И что? Если это лажа, подам заявление о выходе. А пока то да се, в перекурах обсуждали эти нововведения и многим стали яснее преимущества «плана 401-к». Поэтому, когда их записали, мало кто пошел отзывать свое членство.

Допустимо сказать поэтому, что обе схемы НЕ ИДЕНТИЧНЫ даже с точки зрения стандартной модели. Одна из них может выглядеть более предпочтительной в начальный момент, и потому априорное соотношение совсем не обязательно должно быть 50/50.

Как видим, поведенцы не испытывают ни малейших сомнений. Они полагаются на результаты Канемана – вульгаризированные и опошленные. Поведенцы скопом игнорируют не только указания Мизеса о рациональности и не только достижения Хайека о рынках – уровень познаний профессоров мейнстрима давно ясен. Но также и результаты их современника Гигеренцера для них не существуют. Даже тот факт, что Канеман открещивался от того, что ему приписывают, остается без внимания. Вернее сказать, они полагаются на подход Канемана – Тверски – поверять результаты своих наблюдений предпосылками стандартной теории. Все аргументы критиков такого подхода просто игнорируются. В редких случаях, когда отмалчиваться трудно, от них отделываются легковесными возражениями.

Для принятия публикой хорошей новой теории обычно требовались многие годы, а иногда и десятилетия, вспоминал Мизес в связи с критикой теории Кейнса. Ее столь быстрый успех он объяснял не качеством самой теории, а тем, что она оказалась весьма кстати для тех, кого убеждать не требовалось, потому что они уже делали то, что «научно обосновал» Кейнс. В нашем случае, дистанция между выдвижением бихевиористских нормативных рекомендаций и первыми попытками их практического воплощения оказалась еще короче. Оно и неудивительно. Наукой тут даже не пахнет. Наподобие «политэкономии социализма» времен СССР, это чистой воды идеология в одежде научного жаргона. Ее от начала кроили на потребу политиков.

«Поведенческая экономика» – это месть настоящей науке со стороны этатистской профессуры мейнстрима – месть за все их неудачи в дебатах о социализме и «провалах рынка». «Новый патернализм» есть реванш социалистической шпаны в американской академии. Виртуальный костер для книг Токвиля, Мизеса, Хайека, Бьюкенена…

©Майбурд, 2021

https://kontinentusa.com/diktatura-proletariev-umstvennogo-truda/;