Соседство с вирусами и бактериями сопровождало человечество всегда. Эпидемии так или иначе влияли на уклад, устройство человеческого общества. Какие уроки можно вынести из этих историй людям, живущим в эпоху COVID-19?Уваров: Для каждого человека в отдельности это неожиданность, когда близкие или ты сам оказываешься зараженным. Если говорить в целом о континенте, о цивилизации, то здесь ситуация по-разному складывалась.
Среди первых вспышек, о которых мы знаем, — Антонинова чума (165–180 годы. — Прим. ред.), которая, судя по всему, пришла откуда-то из Китая. Это конец правления Марка Аврелия. Она сильно ударила по Древнему Риму, погрузив империю в кризис. Потом Юстинианова чума (541–750), которая лучше известна и описана. Она, действительно, имела очень серьезные последствия.
Возможным последствием ее было то, что [византийский император] Юстиниан свернул проект восстановления Римской империи. Потом римляне разбили готов, но сил закрепить все эти завоевания уже не было. И дальше приходят люди с севера — лангобарды, которые не сильно пострадали от этой эпидемии, и наносят удар.
Некоторые ученые делают далеко идущие выводы, что не было бы той чумы — не было бы триумфа ислама потом, через несколько поколений. Это небезынтересная теория, но ее очень трудно опровергнуть или подтвердить.
Еще некоторое время после этого чума возвращалась. Потом наступает период такого относительного спокойствия — с моей точки зрения, за счет того, что мир утратил свое единство.
Если в конце Античности был налажен постоянный контакт между государством серов, как называли Китай, и империей Да Цинь, как называли в Китае Рим, то потом это все было надолго прервано. А восстановилось только где-то в XIII веке. Но, может быть, чуть раньше, когда была создана империя Чингисхана, которого некоторые исследователи называют первым глобализатором. При нем была создана действительно гигантская империя — от Тихого океана до Балтийского и Черного морей, то есть до бассейна Атлантического океана. И вот расплатой за это объединение, как многие считают, и явилась эпидемия, известная как черная смерть.
Потом чума будет возвращаться. Сразу после черной смерти будет несколько более слабых, но чувствительных эпидемий конца XIV — начала XV века. Потом чума будет несколько раз возвращаться в XVI веке. И в XVII веке придет очень страшная Великая чума, связанная с Тридцатилетней войной, когда солдаты разносили болезнь по Европе. Тогда пострадали и Средиземноморье, и Франция, и Германия, потом еще и Скандинавия и т. д. В то время люди были готовы к появлению таких страшных болезней и примерно знали, что надо делать, все-таки каждое поколение через это проходило.
Александров: Павел Юрьевич совершенно прав, когда говорит, что эти объяснения исторических процессов кажутся очень правильными, но проверить их довольно трудно. Есть другая знаменитая история, которая кажется более достоверной. Речь о победе европейской цивилизации над американской, когда конкистадоры принесли в Америку вирусы, к которым сами были приспособлены. Корь и оспа в Европе были постоянными детскими болезнями. Вот чума приходила откуда-то из Азии, вместе с крысами, и, значит, захватывала Европу, а корь и оспа — от них умирали в детстве, а кто выживал, оставался с иммунитетом. Поэтому европейцы смогли принести заражение корью и оспой в Америку. Как остроумно заметил историк Уильям Макнилл, Европе удивительно повезло, что у ацтеков не было своих болезней, которые были бы так же ужасны, как оспа.
Александров: Как минимум до конца XIX века, до того, как стали развиваться гигиена и бактериология, развитие эпидемии зависело в большей степени не от социальных, а от биологических факторов. Вирус эволюционирует таким образом, чтобы носитель не умирал слишком быстро. Классический пример, наглядный эксперимент: когда в Австралию завезли специальный вирус против излишне расплодившихся кроликов, выяснилось, что через три года после повальной смерти животных они как-то начали жить вместе с этим вирусом. И вирус, и кролики частично приспособились друг к другу. И с людьми до появления научной гигиены, я бы так сказал, и научной бактериологии было именно так.
Уваров: Изучение исторического опыта столкновения с эпидемиями может быть как полезным, так и вредным. Люди могут подумать: «Вот, смотрите, и не такое бывало, и мы пережили!» И в результате люди, может, испугались не так сильно, как следовало бы. Это то, что мы сейчас расхлебываем.
Обучаемость в этом смысле, конечно, важна. Люди достаточно быстро поняли, что надо бежать, как говорится, cito, longe, tarde (лат. «уходи быстро, далеко и долго не возвращайся». — Прим. ред.), то есть, бежать [из зоны заражения] как можно быстрее, оставаться в укрытии как можно дольше, возвращаться как можно позже, и чем лучше ты это сделаешь, тем у тебя больше шансов выжить. Это поняли достаточно быстро, и потом уже это не надо было каждый раз объяснять заново, это знали.
Сейчас мы видим, что бежать некуда, это раз. Земной шар весь заполнен, в нем мало тихих уголков, и все сейчас перемешано. Действительно, не нужно плыть на корабле две недели или три месяца, как Куку. Самолетами все вирусы быстро разносятся по всему миру.
Александров: После эпидемии испанского гриппа, которая распространялась очень быстро, у Лиги наций возникла идея создания некого глобального контроля заболеваний, по крайней мере наблюдения за заболеваниями, потому что тогда было понятно: чем быстрее остановить распространение, тем меньше будет жертв. Спустя 30 лет, в 1948 году, из этого выросла Всемирная организация здравоохранения. Но мне кажется, что нужно наладить систему по аналогии с наблюдением за погодой, когда постепенно сложилась система метеорологических станций, в которой происходит обмен данными. Задача в том, чтобы люди обменивались эпидемиологическими данными. Мне кажется совершенно правильным возобновление этой идеи, потому что ВОЗ пока что не так хорошо работает, как метеорологи.
Уваров: Нам кажется, что мир очень сильно изменится, но это всегда так бывает. Люди, которые переживают эпидемию, и черную смерть, и лондонскую чуму, которая так прекрасно описана Даниелем Дефо, думали, что все те, кто выживут, будут жить совершенно по-другому: они уже не будут так грешить, не будут так опрометчиво относиться к жизни. Но на самом деле все поворачивается иначе, люди пуще прежнего начинают наверстывать упущенное. Как историку, мне хочется быть осторожным в своих пророчествах. С другой стороны, возможность изменения привычек людей очень велика.
Два года назад во время чемпионата мира мы смеялись, когда приезжали японцы и ходили в масках по Москве. Сейчас уже, наверно, не будем смеяться, возможно, сами будем ходить в масках до какого-то времени. Скорее всего, для выживания человека усилится его биометрический контроль, могут внедряться биометрические паспорта.
Крупные эпидемии приводит к изменениям, но эти изменения начинаются еще до чумы, а чума является таким катализатором. Может, они раньше не были бы заметны, а тут они начинают в разы увеличиваться, развиваться, ускоряться. Поэтому, может быть, надо посмотреть на те тенденции, которые происходили в течение последних нескольких лет, просто их экстраполировать, усилив.
Александров: Какие-то тренды современной цивилизации будут усилены. Вот это социальное дистанцирование, о котором сейчас говорят, — это же своего рода тренд. Смотрите: почему Швеция решилась у себя не вводить строгий карантин? Потому что в этой стране больше всех в Европе людей живет в одиночку, потому что современное общество уже обеспечивает там тренд на дистанцирование.
Станет ли человечество лучше? Не уверен. Все-таки усиление цифрового контроля, вообще наблюдения за людьми — это не всегда хорошо.
Уваров: Но сила действия равна силе противодействия, потому что, с одной стороны, усиление цифрового контроля, с другой стороны — то, что [историк и социолог Борис Федорович] Поршнев называл «суггестия» и «контрсуггестия». На нас давят, но мы тоже не лыком шиты, мы тоже что-нибудь придумываем. И степень недовольства этой цифровой цивилизации со своим контролем зашкаливает, она тоже очень велика, и наверняка будут какие-то придуманы обходные маневры — например, будут завешивать камеру тряпочкой и тому подобное. В этом смысле я верю и в наш народ, и вообще в человечество.
