Как говорили врачи, на старте пульс у меня выше 80 не поднимался. Я знал надежность нашей техники, я верил в профессионализм нашего экипажа, поэтому все было хорошо. А вот при посадке, помимо веры в собственные силы, возникают еще и чисто физиологические явления, потому что вестибулярка, которая не работала, начинает вдруг работать, перегрузки ощущаются гораздо тяжелее, чем то, когда ты тренировался перед полетом, потому что все-таки за полгода какая-то мышечная атрофия случается. Поэтому в общем физиологически тяжелей.
На орбите очень не хватает привычного живого общения с дорогими тебе людьми. Члены экипажа — это, конечно, здорово, да. Но у тебя есть семья, дети, друзья, с которыми можно пообщаться по телефону или по космическому «скайпу» раз в неделю, но это не то. Ты понимаешь, что живое общение очень ценно.
Каждому нормальному человеку очень важна вот эта вот человеческая коммуникация. И в нынешних условиях, когда многие сели в самоизоляцию, многие работают на удаленке, очень чувствуется, когда человеку нужно поговорить, пообщаться. Мы стали больше звонить друзьям, родным, поддерживая их и как-то с ними обсуждая сложившиеся проблемы. На самом деле у нас у всех эта потребность есть и внутри, нам самим надо с кем-то поговорить.
Вы знаете, наш организм устроен удивительно: если мы что-то не используем, он это что-то начинает разрушать. Ему это не надо и он тут же начинает «отбрасывать хвост». Ему не нужен скелет — у космонавтов, ну, достаточно серьезные потери кальция, меняются обменные процессы. Все это, правда, происходит постепенно. В первую очередь ты чувствуешь перераспределение жидкости в организме. У тебя постоянное чувство, что тебя подвесили вниз головой. И как-то, я помню, в первом полете, еще не привыкнув к невесомости, я проснулся, понял, что я вишу вниз головой, мне неудобно, голова еще не соображает, где я нахожусь. Развернулся — не помогло. Причем развернулся в очень маленькой каюте. В общем, в итоге когда я утром пришел в себя, я спал, головой уткнувшись в мешок с носками и нижним бельем, который стоял в ногах. В итоге я реально перевернулся, делал это все на автомате.
Со временем ты перестаешь ощущать чувство переполненности головы, несмотря на то, что если мы посмотрим кадры космонавтов, у них достаточно одутловатые лица, как будто они вели нездоровый образ жизни. Но на самом деле это именно из-за невесомости. Именно поэтому в космосе проявляются такие своеобразные головные боли: из-за повышенного внутричерепного давления, такая специфическая затылочная боль, которая, самое интересное, снимается даже не фармакологией, а снимается просто спортом. Совет от опытных космонавтов молодым — это если начинает болеть голова, не затягивая пойди побегай, пойди позанимайся спортом, кровь отхлынет к мышцам, тебе станет легче.
Начинается мышечная атрофия. И с этим столкнулись как раз, если я не ошибаюсь, после первого полета известного космонавта Гречко, когда космонавты летали меньше месяца, но вернулись в достаточно нехорошем физическом состоянии. Именно поэтому космонавты на борту занимаются минимум два часа каждый день спортом. Это и беговая дорожка, и велотренажеры, и эспандер, и силовой тренажер у нас есть. Причем все мышцы потренировать нереально. Даже несмотря на многочисленные наши средства профилактики, достаточно грамотные и хорошо разработанные, все равно остаются мышцы, то что называется «позные», которые позволяют нам держать позу прямо — в невесомости тебе не надо это делать.
В условиях невесомости человек автоматически принимает так называемую позу усталой обезьяны. На самом деле это поза эмбриона, как мы располагаемся в утробе матери, как-то немножко скукожившись, ножки подогнуты, ручки согнуты. Вот это естественная поза для человека. Именно поэтому разрушаются мышцы, которые позволяли нам держать спину прямо. Я после полета начал сутулиться, мне родители периодически напоминают об этом. Межреберные мышцы, например, тоже разрушаются, гладкая мускулатура сосудов очень сильно ослабевает, потому что ей не надо сильно работать, выталкивая кровь против гравитационного столба. В общем, достаточно существенные воздействия.
Кстати, одно из недавних открытий сделали наши американские коллеги, которые вдруг обнаружили у своих американских астронавтов большие проблемы со зрением после полета. Самое интересное, у российских космонавтов этого раньше не было отмечено, и сейчас идут исследования. Скорее всего, как одна из версий, это как раз система профилактики, которая у нас сильно отличается от американской, потому что у нас делается упор в общем на выносливость, на жилистость. Американцы очень любят силовые упражнения, которые на самом деле тоже повышают внутри черепное давление.
Наверное, самое поразительное было, что перед полетом я уже 14 лет до этого работал, изучая так называемую космическую болезнь движений, и когда прилетел на станцию, я понял, что — а нету космической болезни движений, я себя чувствую прекрасно. Не знаю, это образ тренировки, или физиология, спасибо маме с папой, но я себя чувствовал прекрасно. То есть, сам себя накрутил, что будет сложно и плохо, прилетел, а там хорошо.
А второй сюрприз меня ждал, когда я вернулся на Землю. Я работал в отделе профилактики, я честно занимался физкультурой, я знал, как надо тренироваться. Но я не знал, что мне будет настолько плохо, когда я вернусь — и физически, и морально. Космонавты не умеют болеть. Мы здоровые мужики, и когда ты вернулся и понял, что ты развалина, тебе тяжело сидеть, у тебя болит спина, у тебя опухают колени, тебе тяжело двигаться...
Понятно, что второй полет прошел гораздо легче. Я знал, что ожидает, на какие свои болезненные места надо обратить внимание. Но по первости это было достаточно большим сюрпризом, что действительно нужно восстанавливаться, нужно себя приводить в порядок, потому что я развалина после полета.
Вернувшись на Землю, ты постоянно, ежесекундно помнишь, что ты в этой чертовой гравитации. Потому что вот если мы с вами сейчас поднимаем руку, вытянем ее вперед, мы не почувствуем ее веса. Мы привыкли, наши мышцы привыкли. Когда ты вернулся, у тебя каждое движение как будто с утяжелением. А утяжеление — всего-то вес твоей собственной конечности. Просто поднять руку почесать нос — это как будто ты с гантелей делаешь упражнения. И ты ни на секунду не забудешь, что ты уже не в тех условиях.
Скажу честно, лекарства от всего. Потому что может случиться что угодно, у нас летают люди и возрастные, и бывали случаи, когда мне приходилось пломбы вставлять своим коллегам в полете. Опять же, нарушение кальциевого баланса, вымывается кальций, вылетают пломбы. Были случаи, когда нам приходилось хирургическую операцию проводить на одном из наших американских коллег.
Мы все люди. Поэтому достаточно большой запас на все случаи жизни лекарств и различных других приспособлений медицинских. Мы все обязательно проходим подготовку по первой неотложной медицинской помощи. В каждый экипаж врача не поставишь, поэтому мы должны быть все взаимозаменяемы и все уметь оказать друг другу первую неотложную помощь. Плюс, конечно, у нас на связи очень опытные специалисты, их должность звучит как врач экипажа. Этот человек знает тебя досконально, выучил наизусть твою медицинскую карту, понимает, какую диету ты ведешь, какой образ жизни, и основываясь на своем опыте может предположить, что с тобой может случиться. Если что-то случается, первый звонок идет врачу экипажа. Вот у меня там, не знаю, прыщик вскочил, что делать? Левая пятка чешется.
Та история, которая случилась сейчас здесь на Земле, конечно, тоже внесла коррективы. У нас ужесточили санитарно-эпидемиологический режим, и если обычно карантин длится две недели перед полетом, то в этот раз экипажу, в состав которого входили Анатолий Иванишин, Иван Вагнер и Крис Кессиди, пришлось сидеть в карантине на Земле полтора месяца.
У нас есть корабль «Союз», он в нашей классификации называется корабль-спасатель. Если вдруг что, мы можем в те же сутки вернуть пострадавшего члена экипажа на Землю. Но тем самым мы прервем программу экспедиции, на которую работают, не побоюсь этой цифры, тысячи человек. Это ученые, это инженеры. И, естественно, наши специалисты стараются свести к минимуму вообще шанс появления подобных инфекционных заболеваний.
Ну, наверное, немного устаешь, потому что действительно это груз ответственности. Ты понимаешь, что от тебя зависит результат всех научных экспериментов, инженерных каких-то программ. С другой стороны, ты с этой ответственностью смиряешься. Потому что подготовка не такая уж быстрая. У меня, например, подготовка к первому полету заняла 10 лет. И ты понимаешь, что морально ты готов к тому, что самое главное в полете — это даже не твоя безопасность, а это ответственность, ответственность перед всеми теми людьми, которые работают на космическую программу.
Когда, предположим, мы отработали какой-то импульс на корабле, ты сразу думаешь, во-первых, что может пойти не так в этой ситуации — импульс не до конца отработался, или двигатель плохо сработал, еще чего-нибудь и, соответственно, что у нас следующее, к чему я должен быть готов. Дальше начинаешь думать, а что там может пойти не так, дай-ка я на всякий случай сделаю закладочку в книжке с нештатными ситуациями, чтобы быть готовым, или в голове прокручиваешь.
Я не скажу, что это прямо супертяжело. Ты обучаешься распределять свои силы, эмоции, предположим, по дню или по экспедиции. Ты понимаешь, что хорошо, мне нужна отдушина, отключиться от вот этой вот давящей ответственности, от постоянной работы, мне нужно хобби, увлечение. У кого-то это просмотр сериалов. Я очень много фотографировал. Все свободное время я тратил на фотографии нашей прекрасной планеты. И я же из этого полета привез 350 тысяч фотографий. Это было мое хобби. А космическое фотографирование — это такая фотоохота. Когда станция летит со скорость 28 тысяч км/ч, у тебя есть несколько секунд, чтобы увидеть объект, навестись, сделать кадр. В общем, это тебя занимает, 100%, и это прекрасная отдушина, ты перестаешь фрустрировать на какие-нибудь там другие неприятные темы.
Сложностей будет несколько. И на самом деле все они решаемы. В первую очередь надо, конечно, помнить о том, что нам нужна хорошая система профилактики. То есть, мы должны подготовить человека, предположим, к высадке на поверхность другой планеты, где ему еще придется работать. И если до Луны мы можем долететь достаточно быстро, то до Марса нам лететь, ну там, порядка 200-250 суток. Тут уже атрофия и все сопутствующие удовольствия раскроются в полной мере. Поэтому должна быть очень хорошо отработана система профилактики.
Второе, это, конечно, космическая радиация. Понятно, что у нас она присутствует и на станции, и дозы у нас повышенные, но не критично. Когда мы летим на Марс, придется пересекать радиационные пояса, там уже дозы достаточно большие. Понятно, что это все может быть решено с помощью баллистики, или с помощью инженерных средств защиты, может быть, с помощью фармакологических средств. Но на самом деле, именно этим и интересен полет к Марсу, тем, что будет достаточно большая технологическая отдача, очень много задач надо будет подготовить, решить, а все эти технологии прекрасно будут востребованы для жизни обычного человека здесь на Земле.
Я на самом деле очень рад, что появляются достаточно сильные частные игроки на вот этой вот космической платформе. Это не только Илон Маск, это и Джефф Безос, это и Ричард Брэнсон, это и Boeing, это и Lockheed Martin. На самом деле, за ними будущее, потому что частная компания априори эффективней, чем государственная машина — быстрей принимаются решения. Да, они делают ошибки, но они быстрее снова приступают к работе. Они заточены на зарабатывание, а не на освоение бюджетов. И понятно, что за ними будущее. И очень надеюсь, что именно они и станут одним из толчков все-таки в развитии человеческой космонавтики и в частности полета к Марсу.
