«А ведь благодаря армии я и стал оперным исполнителем. Служить мне выпало в 22-й стрелковой бригаде инженерных войск. Командовал ею бывший царский полковник Чернышов. Он понимал толк в музыке и убедил своего комиссара Найденова: боец Козловский - уникальное достояние республики, ему надо петь в опере.
Не сильно образованный Найденов взялся за дело с пролетарской ответственностью и достаточно жестко заставлял это «достояние» служить в Полтавском музыкально-драматическом театре.
А что вы хотите! Перекормленного монастырской строгостью, меня в то время гораздо больше занимали прекрасная половина Полтавы и то, какого коня мне дадут, чтобы проехать на нем через весь город так, чтобы девки млели и падали штабелями»,- так вспоминал о своем певческом дебюте на театральной сцене Иван Семенович Козловский.
Среди прекрасных украинских девушек нашлась бесподобная Александра Алексеевна Герцик, которая, не смотря на разницу в 14 лет, пленила юного ловеласа. И было время, когда не ее назвали «супругой самого Козловского», а его — «мужем самой Герцик». Александра Алексеевна собирала в Москве на гастролях аншлаги, а в родной Полтаве и вовсе считалась примадонной. Ей присылалось море букетов после спектакля, в которых порой можно было найти бриллианты.
Юный, вечно голодный красноармеец Козловский был для нее странной партией, но в хаосе революции все перевернулось с ног на голову.
После свадьбы в 1920 году Александра Алексеевна стала для Ивана и женой, и матерью, и наставницей. Кстати, в том, что Козловский, имея за плечами лишь два довоенных года в киевском музыкальном институте, вышел на сцену полтавского оперного театра, была большая заслуга его супруги.
По вечерам Козловский привязывал у входа в театр своего боевого коня, переодевался в манишку и фрак, выменянные на толкучке за селедку и сало, и выходил к рампе. В дни его выступлений первые три ряда партера по контрамаркам занимали однополчане.
Винтовки они ставили у кресел, и, бывало, в шутку замахивались гранатами на гражданскую публику. Козловскому кричали: «Давай, Ивасик! Задай им всем жару!». И Ивасик задавал, да так, как в Полтаве ранее не слыхивали.
После демобилизации Козловского позвали в харьковский оперный театр, и Александра Алексеевна, ко всеобщему удивлению, отправилась за ним, оставив и родной театр, и поклонников.
Потом они переехали в Свердловск и, наконец, в Москву в 1926 году. Звезда Козловского восходила, а вот карьера его жены клонилась к закату. Все-таки Москва — это была не Полтава, да и годы у Александры Алексеевны были не те. Теперь вся жизнь ее проходила в хозяйственных хлопотах — ее муж, как и все большие артисты, был напрочь лишен практической жилки, и за ним нужно было следить, как за маленьким ребенком.
Благодарный Козловский называл ее «идеальной женой». И очень страдал, что, полюбив другую, обижал этим Александру Алексеевну.
Три года он не мог договориться с собственной совестью. И, в конце концов, был добровольно отпущен супругой, уставшей делать вид, будто она ничего не замечает.
На то, чтобы оформить развод, ушло еще несколько лет. Но и потом, до самой смерти Герцик, Козловский не оставлял ее ни мысленно, ни финансово. Кто такой Иван Семенович в быту было удивительно подмечено ..на съемках короткометражки "Пес Барбос и необыкновенный кросс", проходившей рядом с габт-скими дачами в подмосковных "Снегирях": когда уже завершали съемку эпизода после взрыва Никулин и Моргунов лежали и отдыхали ,а Вицин (как был по роли Труса в копоти и саже) ходил в сторонке, рвал цветочки и напевал..Проходившая местная женщина с коровой удивленно спросила, что ,мол, происходит? И тут Моргунов ляпнул : "Да дача народного артиста Козловского сгорела, самого еле вытащили, видите - умом тронулся!" Молочница посмотрела и ответила:"Да он всегда такой!" - тут же надоила кружку парного молока для "блаженненького Ивана Семеновича"!
Хуже, что сам "блаженненький" узнал обо всем - с ним стало плохо, и он не раз жаловался, что нехорошей шуткой с дачей едва до больницы не довели. И добавлял, что парное молоко - это вкус детства, с которым пришлось рано расстаться!
Иван Козловский родился 24 марта 1900 года в селе Марьяновка возле города Белая Церковь.Первые музыкальные впечатления в жизни Ивана были связаны с отцом, который прекрасно пел и играл на венской гармонике.
У мальчика рано пробудилась любовь к музыке и пению, он имел исключительный слух и от природы поставленный красивый голос. Но родители прочили ему иную судьбу, и в восемь лет отправили в бурсу, в киевский Златоверхий Михайловский монастырь. Оттуда был один путь — в священники, даже став впоследствии солистом Большого театра, Козловский по великим праздникам пел в хоре московского храма на Брюсовском Торжке. В Михайловском Златоверхом монастыре он прожил около десяти лет.
В хоре этого монастыря пел и родной брат Ивана, впоследствии известный певец - Федор Козловский. В 1919 году Федор уехал на гастроли в Европу с хором Кошица, и когда пришло известие об оккупации Украины Россией, отказался, как и весь состав хора, вернуться на родину.
Этот факт долгое время оставался тайной Ивана Козловского и стал причиной того, что Ивана Козловского в будущем не выпускали за границу.Когда у Ивана началась ломка голоса, ему временно было запрещено петь. Юный Иван скучал по пению и сбежал из бурсы. Сначала он хотел попасть на войну добровольцем — в это время шла Первая мировая война. На полустанке он забрался в санитарный поезд, но был с него ссажен каким-то солдатом. Козловский после этого попал в Киев.
Ради пропитания он пел по деревням, а когда «прорезался» его дивный тенор, Иван пришел в Киевский музыкально-драматический институт, где сказал: «Послушайте меня, и сами убедитесь, что брать надо!» «Подумаешь, Собинов!», — усмехнулись профессора. Так Козловский впервые услышал о Собинове.
Матери не довелось увидеть Ивана артистом — она умерла во время гражданской войны. А отец Ивана в 1925 году, в первый сезон Козловского в Большом театре, наблюдал, сидя в ложе, как благосклонно внимала сыну столица.
Сам Шаляпин восклицал: «Здорово поет сволочь Козловский!».А тот самый Леонид Собинов, услышав, как Иван брал верхнее «си», передал ему в подарок собственные сценические костюмы. Как оказалось — вовремя. Вскоре Собинов покинул сцену — посреди спектакля он сорвал голос, и заканчивать партию пришлось Козловскому.
Много лет потом Иван Семенович вспоминал тот свой ужас: как, натянув влажный от пота собиновский парик, он шагнул на сцену — на растерзание «собиновской» публике, рассчитывавшей в тот вечер слушать отнюдь не Козловского. Но даже заядлые поклонники Собинова вынуждены были признать: новая звезда оказалась ярче.
И с тех пор статус русского тенора номер один закрепился за Иваном Козловским.
Тем временем в квартире Козловского, вызывая тайное раздражение сначала первой, а потом и второй жены, вечно жили какие-то дальние родственники, односельчане, а также дальние родственники односельчан и односельчане дальних родственников. Не говоря о родных сестрах и братьях.
Портрет любимого дядьки бравого усача Алексея Осиповича Козловского висел на почетном месте в гостиной.
Кстати, когда Алексей Осипович в 1958 году пожаловал в Москву, они с Иваном на радостях так отплясывали польку, что снизу прибежала ругаться балерина Подгорецкая.
В первый же сезон работы молодого певца в Большом театре Владимир Немирович-Данченко сказал ему после окончания спектакля «Ромео и Джульетта»: «Вы необычайно храбрый человек. Вы идете против течения и не ищете сочувствующих, бросаясь в бурю противоречий, которые переживает сейчас театр.
Я понимаю, что вам трудно и многое пугает вас, но поскольку вас окрыляет ваша смелая творческая мысль — а это чувствуется во всем — и виден везде ваш собственный творческий почерк, плывите, не останавливаясь, не сглаживайте углы и не ждите сочувствия тех, кому вы кажетесь странным».
А вот мнение Натальи Шпиллер: «В середине двадцатых годов в Большом театре появилось новое имя — Иван Семенович Козловский. Тембр голоса, манера пения, актерские данные — все в молодом тогда артисте изобличало ярко выраженную, редкую индивидуальность.
Голос Козловского никогда не отличался особой мощью.
Но свободное извлечение звука, умение концентрировать его позволяло певцу «прорезать» большие пространства. Козловский может петь с любым составом оркестра и с любым ансамблем.
Его голос звучит всегда чисто, звонко, без тени напряжения. Эластичность дыхания, гибкость и беглость, непревзойденная легкость в верхнем регистре, отточенная дикция — поистине безупречный вокалист, с годами доведший владение голосом до высшей степени виртуозности». Собственно, величайшим и легендой Большого , да и всего оперного мира Козловского сделал сезон 1927-28 годов - и две партии: Ленского и Юродивого (любимейшая его работа, с которой не расставался почти полвека!)
Никто до него, наверное, от бессмысленной песенки Юродивого «Месяц едет, котенок плачет» до знаменитого приговора «Нельзя молиться за царя-Ирода» не наполнял образ таким лиризмом и трагичностью, не у кого больше после не случилось, чтобы роль Юродивого так слилась с исполнителем - вот вам и "блаженненький" у молочницы в Снегирях!
Потом были Звездочет («Золотой петушок» Н.А.Римского-Корсакова) и Хосе («Кармен» Ж.Бизе), Лоэнгрин («Лоэнгрин» Р.Вагнера) и Принц («Любовь к трем апельсинам» С.С.Прокофьева), Ленский и Берендей, Альмавива и Фауст, вердиевские Альфред и Герцог — трудно перечислить все роли.
Сочетая философскую обобщенность с точностью социально-характерных черт персонажа, Козловский всякий раз создавал неповторимый по цельности, емкости и психологической точности образ.
На пике популярности в 1934 году в Мисхоре Иван Семенович познакомился с Галиной Сергеевой. В тот год в кинотеатрах смотрели «Пышку», и полстраны (имеется в виду мужская половина) были влюблены в исполнительницу главной роли — дебютантку Галину Сергееву, которая однажды приехала в Крым в Дом отдыха «Нюра», где каждое лето отдыхал Иван Семенович Козловский.
Морские ингаляции в этом заведении для укрепления голосовых связок ему порекомендовал министр здравоохранения Семашко. Галина Ермолаевна Сергеева была точно схвачена Михаилом Роммом за типаж (он сам увидел уроженку Нижних Котлов в полузабытой "Любовь Алены" и тут же утвердил на главную роль, даже не поинтересовавшись, что исполнительница не знает, кто такой Ги де Мопассан!) - фильм вынес ее мгновенно на такой гребень популярности, что человека в войлочной шляпе ,шортах и сандалиях на босу ногу ,который подхватил ее чемодан на остановке в "Мисхоре", она приняла за носильщика, подав пару копеек за труды.
И какого же было ее изумление в следующий вечер, когда толпа почитателей обоих полов едва не растоптала ее - саму "Руанскую деву" - прорываясь к своему божеству с благоговейным "Козловский" (помните, как у Высоцкого - "и растащили плиты прям со взлетной полосы": так вот степень обожания к Козловскому агенту 007 Коннери ,"он к нам решил приехать в одеяле -,мол, все равно на клочья разорвут!",- и не снилась!)
При этом двадцатилетняя Галя считала стариками всех мужчин старше тридцати.
Но Козловский в свои тридцать пять улыбался задорной белозубой улыбкой, поигрывал накаченной мускулатурой, ловко играл в волейбол и теннис, быстро плавал, прекрасно скакал верхом!
Галина решилась пригласить его на танец, а в одну прекрасную крымскую ночь прославленный тенор забрался к Гале в номер по водосточной трубе,сжимая в зубах чуть не пол-куста жасмина, она сказала: «Да вы, Иван Семенович, мальчишка!».«Мальчишка и есть!» — смеялась Галина на следующий день.
Это был день праздника: ровно 10 лет прошло с тех пор, как нога Козловского впервые ступила на Мисхорскую землю.
Из жердей, мочалок, подушек, одеял и кастрюль они соорудили памятник «юбиляру». Готовился и концерт. Разумеется, без участия Козловского. Гвоздем программы должен был стать певец детского музыкального театра Илья Терьяки. Когда Терьяки спел, зал захлебнулся восторгом: «Это же новый оперный гений!».
Аплодисменты были бешеные.
Но тут из-за кулис вышел сам Иван Семенович. Оказалось, пел он, выполняя приказ своей королевы, а Терьяки лишь открывал рот.
Кстати, на шутку Моргунова Иван Семенович обиделся - а вот какого было тем, кому он временами в гримерке приколачивал гвоздями калоши к полу?
И уж вовсе едва не стал трагичным розыгрыш на приеме в 1940 году в Кремле (Козловскому было присвоено звание народного артиста СССР), а он , углядев под накрахмаленной манишкой сотрудника охраны, запихнул бедолаге серебряные приборы с банкетного стола.
Вернувшись из Мисхора, Галина сразу разошлась с мужем, режиссером Габовичем — так же решительно, как когда-то, полюбив Габовича, бросила первого супруга — актера Демича.
Но Козловский ответной решимости не проявил, и законную жену оставлять не торопился. Галя сердилась и недоумевала: о чем тут думать? Сходил в ЗАГС, да и развелся. Козловский объяснял: «Ты не понимаешь! Александра Алексеевна не такая красивая, не такая молодая, как ты. Уйду — останется совсем одна!».
Только через три года влюбленным было суждено соединиться. В «Ласточкином гнезде» — так москвичи окрестили дом ВТО в Брюсовском переулке — свадьбу Ивана Сергеевича с Галиной не одобряли.
Соседка снизу — одинокая пятидесятилетняя Надежда Андреевна Обухова, прославленное меццо-сопрано Большого театра, волновалась: «Страсть к свиристелке, на четырнадцать лет младше, далекой от классического искусства, способна погубить самый мощный певческий талант! Оперный артист, как особа императорской фамилии, должен жениться только в своей среде!». «Напрасно Надежда Андреевна так волнуется, — шептались другие соседи. — Козловский по-прежнему сильнее всего на свете любит свой голос!».
Впрочем, все сходились на том, что прежняя жена — ответственная, самоотверженная и понимающая, подходила Ивану Семеновичу куда больше нынешней.
Но та подходящая жена не подарила ему желанных детей!
Он любил появляться на публике в смокинге, она — в вечернем декольтированном платье, в какой-нибудь роскошной меховой накидке, с цветами в пышных волосах.
Новый год они встречали у Буденного. Дни рождения отмечали в ЦДРИ. Летом отдыхали на даче у Поскребышева, личного секретаря Сталина.
Даже накануне рождения первой дочери, Анны, Козловские ездили в гости — на дачу к арфистке Вере Дуловой. Там Галина застряла со своим животом, пролезая зачем-то сквозь дыру в заборе — начались схватки, легкомысленную роженицу еле успели вытащить. Казалось, им все было нипочем. Легкие, праздничные, веселые, как дети.
Впрочем, когда супруги оставались дома, все становилось сложнее.
За глаза Галина называла мужа «Ванюрчик», а в глаза — Иван Семенович, и часто на «вы».
В иные дни, особенно когда Козловский готовился к ответственному спектаклю, жена не знала, «на какой козе» к нему «подъехать». «Вот так и живет перед каждым выступлением, — шепотом жаловалась она друзьям. — Пять дней репетирует, не ест, не пьет, не дышит!».
Галя постоянно пыталась стать мужу полезной, но часто попадала впросак. К примеру, решила утеплить окна, чтоб Иван Семенович не простыл, дала домработнице старые афиши... Козловский, увидев обрезки, сделался цвета моркови: «Это кощунство!».
В тот раз он ушел из дома прямо в тапочках, и Гале несколько дней пришлось вымаливать прощение.
К тому же Иван Семенович оказался весьма неверным мужем, который мог не стесняясь жены ,флиртовать с очередной приглянувшейся ему барышней.
Она по-прежнему имела поклонников, которые готовы были бросить все что имели к ее ногам..Но только не сам муж - тот самый жасминовый куст был в прошлом!
Он всегда кому-нибудь помогал, во время Великой Отечественной войны первым внес в фонд обороны 25 тысяч рублей, на собственные средства построил и содержал музыкальную школу в родной Марьяновке, двадцать лет давал концерты в пользу одного московского детдома.
Но на лишнюю норковую шубу для Галины тратиться не желал и говорил, что замужняя женщина должна быть скромной.
Он обивал начальственные пороги, выпрашивая для посторонних людей квартиры, оклады и ордена.
Иной раз даже сам на себя сердился: что ж я, мол, опять столько времени на NN потратил, ему ведь все мало: в следующий раз придет просить, чтоб я убил его тещу. Но на то, чтобы выслушать собственную жену с ее радостями и горестями, с ее обидами и нуждами, вечно не находил времени. «Я ему совсем не нужна!» — плакала Галина.
Однажды после очередной ссоры она собрала чемодан и ушла из дома. Как выяснилось — к своему поклоннику, сценаристу Алексею Каплеру. Две недели Козловский болел, а потом Галина вернулась, и он сразу выздоровел, целый день носил жену на руках по квартире.
Но мир в семье воцарился ненадолго.
Все стало совсем сложно, когда родилась вторая дочь Анастасия.
У девочки обнаружился врожденный сколиоз, со временем мог развиться горб.
И Галина Ермолаевна принялась месяц за месяцем, год за годом водить дочь по врачам. Девочке помогла операция, проведенная знаменитым профессором Чаклиным, и тогда импульсивная Сергеева бросила Козловского и ушла к Чаклину, который ради нее оставил и жену-красавицу, чуть не вдвое младше Галины, и троих детей.
Во время войны Козловский в составе концертных бригад выступал перед бойцами, давал концерты в освобожденных городах.
Его любили не только за голос с уникальным тембром и уникальными возможностями, но и за то, что никогда нельзя было заранее знать, что сделает Козловский из той или иной роли.
Он то «осовременивал» арии: «Откройте, а то сейчас объявят воздушную тревогу», — пел он в 1942 году в «Севильском цирюльнике». То вмешивался в режиссуру: в «Риголетто» знаменитое «Сердце красавиц» с некоторых пор он стал заканчивать, уйдя за кулисы. Режиссер сердился: «О том, что вы берете ре-бемоль третьей октавы, знают двое — уборщица и я!». А то напрашивался в партнеры к балерине Ольге Лепешинской и выполнял несложные поддержки — начальство попеняло Козловскому, что он ставит под угрозу драгоценное здоровье, занимаясь не своим делом, но он пригрозил, что в таком случае станет носить по сцене пудовых оперных примадонн.
В годы войны в 1944 году вместе с дирижером Свешниковым Козловский создал уникальный коллектив Хор мальчиков, который со временем превратился в знаменитое Хоровое училище имени Свешникова.Пять лет Козловский царил на оперной сцене безраздельно, но потом у него появился достойный конкурент: в Большой театр пришел Лемешев.
Оба были хороши по-своему.
Ценители говорили, что у Лемешева была русская манера исполнения, а у Козловского — немецкая. Это было дело вкуса. Но страна разбилась на два лагеря: «лемешистов» и «козловитян».
Главный ценитель искусств в СССР был «козловитянином» — к великому огорчению самого Ивана Семеновича. Потому что, стоило Сталину бросить фразу: «Что-то давно мы не слышали нашего хохла», — как Козловского среди ночи вытаскивали из постели и везли в Кремль.
Это было настоящим мучением. Иван Семенович сходил с ума от страха, что однажды из-за таких экспромтов сорвет голос — времени на распевку ему не давали.
Впрочем, отказываться было еще опаснее. Только однажды великий певец сослался на простуду. «Хорошо, — добродушно ответил Сталин, — пусть Козловский бережет свой голос. Мы тогда с Берией сами споем. А хохол пусть слушает».
Спели «Сулико» и даже с большим чувством.
Неожиданно его стали посещать мысли о монашестве: близкие люди знали, что неожиданно Ивану Семеновичу стало не хватать Гали! Козловский принимал теперь приглашения в любые гости, на любые приемы — лишь бы была надежды встретить там ее.
Самыми счастливыми днями для Ивана Семеновича стали те, когда Галина приезжала на их общую дачу в Снегири. При этом, когда Сергеева развелась с Чаклиным, Козловский даже не предложил ей вернуться — оказалось, простить ее он так же не в силах, как и забыть.
И из множества поклонниц он приблизил только Нину Феодосьевну Слезину и Ольгу Николаевну Андрианову.
Эти две замечательные женщины были, на первый взгляд, не похожими друг на друга, как небо и земля. Но их объединяло одинаковое отношение к отцу — жертвенное и бескорыстное.
Обе они были по-настоящему интеллигентными людьми, терпеливыми и, что порой было нелегко, умели держать себя в руках в любых жизненных ситуациях, были преданы Козловскому бесконечно; а Слезина так и не смогла пережить его уход!
До последнего почти он много ездил с гастролями по стране, трудно назвать уголок, где бы не побывал! Наконец, поехал с концертами в Великобританию - и загорелся новой идеей: поставить фильм-оперу "Снегурочка"! Ему было уже около 90, но он мечтал и находил выход, что Берендей - без возраста, а озвучать можно старыми записями, а Купаву споет Вишневская - сама вне возрастов.
Время было иное: и если он еще мог заниматься на кольцах на даче, то слово "спонсор" выучить не мог - фильма не состоялось (о затее воспоминанием камео в "И жизнь,и слезы и любовь" - вновь ощутить съемочную площадку, поделится планами с Болотовой и Губенко!)
Его еще одной настоящей страстью были лошади. Относился он к ним с какой-то до конца не объяснимой, непонятной увлечённостью, несмотря на то, что ещё в детстве конь ударил его кованым копытом. Да так сильно, что шрам на верхней губе сохранился у Козловского на всю жизнь. Это было особенно видно, когда певец брал высокие ноты.
Но он все равно любил лошадей и всегда восторгался этими прекрасными четвероногими. Уже будучи солистом Большого театра, Козловский на спор решил принять участие в скачках. Друзья полагали, что он пошутит и отступится от нелепой затеи, но Иван Семёнович на лошади Горислав взял первый приз и всю жизнь потом этим гордился.
На «лошадиной почве» Козловский сдружился с Маршалом Советского Союза Семёном Будённым, который часто гостил у певца. «Вот на этом стуле, маршал любил восседать, часто рассказывал Иван Семенович. - Бывало, примет несколько рюмок водки, возьмёт гармонь и пойдет в пляс, играя и припевая.
Семён Михайлович часто вывозил меня на приёмы, которые устраивал Сталин. На одной из вечеринок потребовал, чтобы я спел украинскую народную песню. А Сталин удивился: «Зачем такому певцу, как Козловский, навязывать, что он хочет петь. А он хочет спеть арию Ленского». Конечно же, я исполнял Ленского. Как будто для таких, как я, существовала альтернатива.
В другой раз жалуюсь вождю на то, что меня не отпускают за границу.
- А вдруг вы возьмёте и сбежите!
- Да вы что, Иосиф Виссарионович, - говорю ему возмущенно. - Да для меня красивее родной Марьновки нет ничего в мире!
- Как вы замечательно сказали о своей Марьновке! Вот и поезжайте туда и не майтесь дурью. Незачем вам эта ... заграница!
Ну, что я мог ему возразить?».Многим было и остаётся непонятным, необъяснимым то обстоятельство, почему достаточно независимого в суждениях и поступках артиста обошли сталинские притеснения, не говоря уже о репрессиях.
Сам певец по этому поводу тоже не распространялся. Только однажды, уже на закате жизни, обронил: «Вот если бы журналисты платили мне в валюте, я бы им такое порассказал, чего никто и никогда не узнает»
.Иван Козловский умер 21 декабря 1993 года
--
Геннадий Орешкин
