Сам Лев Романович утверждал - и не раз! в том числе на шумном 60-летии - еще в приёмной перед тем, когда его ввели на первый допрос 19 октября 1951 года, но добавлял, что настаивал на содержание в внутрилубянской тюрьме, питании с спецкухни "ведомства" и с вином, непременном не менее двух раз в неделю медосмотре, ежедневном душе и т.д. Удивительные требования - человека удивительной судьбы, которые ,судя по всему, были соблюдены.
Лев Романович Шейнин родился 25 марта 1906 года в д. Брусованка Велижского уезда Витебской губернии в семье еврейского сапожника. В 1908 году семья Шейниных перебралась в г. Торопец, где и прошло его детство. В 1919 году он вступил в комсомол, начал работать в Торопецком УК РКСМ и в газете «Светоч». В 1921 г. поступил в Московский Высший литературно-художественный институт им. В. Я. Брюсова, окончив его в 1923 году. В феврале этого же года Краснопресненским райкомом комсомола г. Москвы был мобилизован в Прокуратуру СССР, где работал над детектором лжи в лаборатории психолога Лурия.
И он, пылкий провинциальный юноша, мечтающий о литературной славе в столице,изучающий - всю жизнь! - французский, читающий в подлиннике Бодлера и Сюлли-Прюдома - поражая своих новых коллег знанием, что это первый лауреат некоей Нобелевской премии!,- позже во время Нюрнбергского процесса он также поражал западных участников чтением Ларошфуко в подлиннике и упоминанием Авицеброна, позиционированием своей обвинительской деятельности не только как члена советской делегации,но и как еврея!,вот так без всякой подготовки становится следователем, получает право арестовывать людей, отдавать их под суд, распоряжаться судьбами человеческими. И одновременно сталкивается с самыми темными и грязными сторонами жизни, с пороками и жестокостью, превосходящей порой все фантазии, доступные молодому человеку. И все это в условиях "обострения классовой борьбы", когда любые собственные промахи и даже проступки ничего не стоит оправдать "классовым чутьем" и "революционным сознанием"
И в этой ситуации сообразительный, умеющий мыслить и сопоставлять факты Шейнин, скорострельно закончивший юрфак МГУ, становится настоящим профессионалом следствия. Это замечают и достаточно быстро назначают следователем по особо важным делам. Мало того, он не забывает о литературных пристрастиях и начинает публиковать в журналах рассказы, написанные на основе тех конкретных дел, которые он вел. Уже через несколько лет появляется ставшая знаменитой книга "Записки следователя". Было ему тогда 24 года. А спустя год Шейнин пишет... учебник по криминалистике.И одновременно вполне зрелый критический анализ драматургии Блока (те, кто много позже бывали в его кабинете главного редактора "Мосфильма" поражались, что украшали стены не фото вождей - а именно Блока, фотографии самого Льва Романовича с родителями, у гроба Кирова, на Нюрнбергском процессе,- Юрий Карлович Олеша , знавший о его показаниях, обвел стены пальцем и сказал, что там не хватает фото тех, кого уже нет и не без посредства хозяина кабинета; Шейнин приветливо улыбнулся, развел руками и повел автора "Трех толстяков" в буфет: за его счет Олешу кормили и поили пока не кончился коньяк, после привезли на Бережковскую набережную, заботливо уложили на лавочку и дождались,пока не прибыла "скорая")
Его жизнь складывается на редкость удачно - карьера, литературная слава... Чего еще желать? Но у каждого времени свои законы. В 1934 году его привлекают для участия в расследовании убийства Кирова. Шейнин становится помощником Прокурора СССР Вышинского, он работает на всех процессах того времени, участвует в разоблачении бесчисленных "врагов народа", руководствуясь порой совсем не теми методами следствия, которые сам описывал в учебнике криминалистики. Это, надо полагать, спасло его самого от участи многих прокуроров, немалая часть которых в те годы тоже попала под каток репрессий. Именно тогда он понял, что есть вещи, о которых ему лучше не говорить никому и никогда. Тем более что и сам он в 1936 году был арестован, его подержали недолгое время в лагере на Колыме, а потом оправдали и вернули на службу. Это было суровое назидание, которое он запомнил на всю жизнь.
Шейнин возглавил следственный отдел Прокуратуры Союза ССР в 1935 году и руководил им более 12 лет. Он вел тогда жизнь баловня судьбы. Получал награды, выпускал книги, по его пьесам и сценариям ставили спектакли и фильмы. Одновременно раскрывал громкие уголовные дела, сажал в тюрьмы людей, устраивал по ночам допросы с пристрастием. Много свидетельств, что он не допускал избиений, но мог вести многосуточные допросы, лишь бы у самого был тот самый "боржом" и в исключительных случаях вино "лыхны" - один из подследственных рассказывал, как на 12 часу допроса Лев Шейнин налил ему и себе , подчеркнув "Такое же как у Микояна! Хорошо держитесь,но напрасно!" Другие вспоминают, что когда на первом допросе не подписывали, их на несколько дней сажали на ржавую селедку с одной кружкой воды в сутки.
Жил он широко и роскошно, сполна пользовался всеми благами, которые ему предоставляли служба в прокуратуре и литературные занятия. Имел машину - сначала скромный австрийский "пух",а потом стал первым, может,в СССР владельцем японской иномарки - именно ему достался трофей с озера Хасан!как компенсацию за первый арест и недолгое пребывание в 1936 году в колымском лагере - главным тамошним воспоминанием было, что понадобившуюся операцию выполнил зэк-академик; великолепную двухэтажную дачу в Серебряном бору, был женат, но это не мешало ему заводить амурные связи. Как говорили про таких, был жизнелюб.
Из Нюрнберга Шейнин возвращается триумфатором. Работа на высоком посту в прокуратуре, книги, фильмы, Сталинская премия за фильм "Встреча на Эльбе", слава...Лев Романович вместе с ней получает еще служебную 8-комнатную квартиру и автомобиль и один из первых лмчных автомобилей ЗиМ - потом квартиру отобрали, а специально выкрашенный двухцветный "зим" остался до конца. Он не отказывал себе ни в чем. Один из приятелей сказал как-то, что Шейнин вел распутный образ жизни и делал это с таким цинизмом, что все выглядело, как "домашний публичный дом". Шейнин отрезал: "Я сожительствовал с рядом женщин, но в публичный дом свою квартиру не превращал".В послевоенные годы среди московских интеллектуалов была популярна такая стихотворная байка: "На берегах литературы пасутся мирно братья Туры, и с ними, заводя амуры, Лев Шейнин из прокуратуры".
Однако жизнь в это время закручивает сюжет, который даже он, мастер драматургических ходов, не мог предусмотреть. Его нюрнбергский знакомый Лихачёв становится заместителем начальника Следственной части по особо важным делам МГБ СССР и начинает заниматься делом Еврейского антифашистского комитета, намечая возможные жертвы. В 1949 году Шейнина неожиданно освободили от должности, не объяснив причин. Сказали, что назначат директором Института криминалистики, но...
Шейнин не считал возможным предать гласности тайны былых времен даже в ту пору, когда был к небу ближе, чем к земле. Он все равно молчал. Но и пружину молчания время от времени история приводит в движение...
Не назначили. Знак был, что и говорить, плохой. Шейнин сидел дома, выжидал, особенно не высвечивался, но при случае всегда "зондировал" почву. Он догадывался, что освобождением от должности дело не закончится. На одной из вечеринок подвыпивший сотрудник органов сболтнул: "Эх, Лева, Лева, старый уголовник!.. Умная у тебя башка, а все же мы за тебя взялись..." Через несколько лет сам он объяснит такой неожиданный поворот своей замечательной карьеры только одним словом: "Михоэлс..."
Это очень походило на правду. Накануне увольнения Шейнин был командирован в Минск в связи с загадочной гибелью знаменитого артиста Михоэлса. Для многоопытного Шейнина не представило никакого труда установить, что никакой автомобильной аварии, о которой официально было объявлено, не произошло, а имело место подготовленное убийство, следы которого вели куда-то очень высоко... Видимо, от авторитетного следователя ожидали, что он подтвердит факт случайной гибели Михоэлса. Но факты подсказывали Шейнину другую версию, и его немедленно отстранили от дела, а вскоре и уволили. И дело было не только в Михоэлсе. Тогда уже раскручивался так называемый "еврейский вопрос". Нужны были "заговорщики", которые могли сойти за организаторов заговора. Шейнин был для Лихачева находкой. Прокурорский работник, литератор, имевший обширные связи, особенно в еврейской среде, как нельзя лучше подходил на активную роль . К тому же было известно, что Шейнин, осторожный и хитрый, обладавший удивительной изворотливостью был очень боязлив. Многие его знакомые знали, что он панически боялся допросов с пристрастием и признавался, что он их не выдержит. После истории с Михоэлсом его никто из высокопоставленных знакомых не мог защитить.
Шейнина арестовали 19 октября 1951 года. Прокуратура даже не пыталась вступиться за своего бывшего сотрудника, отдавшего следственной работе более 27 лет жизни. Тогда-то едва не первой записью в деле появилось про сносное обращение,"боржом" и "подпишу всё"!
Это потом Шейнин связывал свой арест с происками главы МГБ Абакумова. Когда в январе 1949 года сгорела дача Ворошилова, Шейнин занимался расследованием. Была установлена халатность органов госбезопасности, охранявших объект, виновные были отданы под суд. После этого, встретившись с Шейниным, Абакумов обронил: "Все ищешь недостатки в моем хозяйстве, роешься... Ну, старайся, старайся..."
Но такая версия была притянута за уши - уж кому как не "детективщику" Шейнину этого не понять?. Ведь к этому времени Абакумов сам уже сидел в тюрьме и терпел пытки. Его даже одно время поместили в тесный холодный карцер без окон, без притока свежего воздуха, держали на хлебе и воде, включая беспрерывно холодильную установку. Описывая эти зверства в письме на имя Берии и Маленкова, Абакумов просил их только об одном: передать его дело в целях объективного расследования в Прокуратуру СССР.
В рамках дела, возбужденного против Абакумова, был арестован коллега Шейнина - прокурор отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности Дорон. От него добились показаний даже на Генерального прокурора СССР . Когда после смерти Сталина бедолага был освобождён, он признался, что били его "с оттяжкой" металлической пряжкой по обнаженным ягодицам, приговаривая: "Вот тебе материальное право, а вот тебе процессуальное право".
В постановлении на арест Шейнина указывалось: "... изобличается в том, что будучи антисоветски настроен, проводил подрывную работу против ВКП(б) и Советского государства. Как установлено показаниями разоблаченных особо опасных государственных преступников, Шейнин находился с ними во вражеской связи и как сообщник совершил преступления, направленные против партии и Советского правительства".
Почему-то дело Шейнина "тянулось" два года, хотя другие, куда более сложные и запутанные, заканчивались быстро. Видимо, "умная голова" умел тянуть время. Профессионал, он тонко чувствовал, чего от него хотят, высчитывал, пытался угадать по течению допросов, как меняется политика на самом верху.
Делом занимались в разное время семь старших следователей Следственной части по особо важным делам МГБ СССР. Его допрашивали не менее 250 раз, большей частью ночью, как правило, допросы начинались в 9-10 часов вечера и заканчивались далеко за полночь. Более года держали в одиночке, иногда в наказание "за провинности" лишали прогулок, книг, передач, во время допросов шантажировали, оскорбляли, грозили побоями. Однажды его даже заковали в наручники и не снимали их в течение шести дней. Все это довело Шейнина до такого состояния, что к концу следствия, по собственному признанию, запас его "нравственных и физических сил был исчерпан". Были периоды, когда его силы окончательно покидали, и он в эмгэбэшной одиночке ощущал холодное дыхание смерти и слышал, как в ночной тишине, она ему приговор читала.В то же время , согласно выпискам из дела, сам он читал исключительно на французском, пытался потребовать даже на идиш - но получил отказ.Ведь в
первый год ведения дела следователи усиленно "раскручивали" так называемый "еврейский заговор". На этом этапе Шейнин давал показания охотно и подробно, "выдавал" всех и вся. Он говорил о своих "националистических" беседах с самыми известными деятелями советской культуры и искусства. "Закладывал" он и своих бывших сослуживцев по прокуратуре. Кстати, и того же Бориса Ефимова тоже присовокупил к числу заговорщиков. Он с готовностью поведал о своих "националистических" беседах с Эренбургом, братьями Тур, Штейном, Кроном, Роммом, Рыбаком и многими другими известными деятелями культуры.
Вот только один отрывок из его показаний об Эренбурге. "Эренбург говорил, что в СССР миазмы антисемитизма дают обильные всходы и что партийные и советские органы не только не ведут с этим должную борьбу, но, напротив, в ряде случаев сами насаждают антисемитизм..."
Следователи, видя его готовность, требовали показаний на Утесова, Блантера, Дунаевского, и даже на Вышинского, руководившего знаменитыми процессами 30-х годов... На Вышинского, Утесова, Блантера, Дунаевского - никого из живых деятелей культуры! - Шейнин показаний не дал, но вот своих сослуживцев не пожалел. Так на вопрос следователя: "Вы все рассказали о своей вражеской работе против Советского государства?", последовал ответ: "Нет, не все. Мне нужно еще дополнить свои показания в отношении преступной связи с работниками Прокуратуры СССР Альтшуллером и Рогинским". Называл он и многих других лиц, например, прокурора Дорона, профессоров Швейцера, Шифмана, Трайнина...Причем "шил" Шейнин к заговорам даже тех, о ком его и не спрашивали.А с каким упоением описывал недельный запой Василия Сталина на его квартире, перечислив едва не всех "марух", побывавших в это время у сына генсека. Ошарашенный следователь не выдержал и позвал начальника, который (по протоколу) переспросил "Лев Романович, хочешь сказать, что генерал Сталин Василий Иосифович пил у тебя шесть суток и у него было 25 женщин?" - "Пил. Почти 100 бутылок коньяка, водки, вина и даже виски - знаете, такой американский напиток? А женщин больше 25.." Вот тогда его и заковали в наручники на тот же срок, что пил летчик Сталин,- потом привели на допрос:"Ну как? Всех подсчитал?" - "Да."Шмар" было 28 - как панфиловцев!"
Такой была его тактика, всячески демонстрировать готовность сотрудничать со следствием. А стратегия была одна - выжить, избежать пыток. Ради этого он готов был выложить любые подробности из личной жизни своих знакомых, включая самые интимные. Рассказывая об одной женщине, помощнике прокурора, описал, какие предметы женского туалета оставались в кабинете после ее визита к начальнику.
Через какое-то время "еврейский вопрос" стал терять актуальность, и следователи принялись усиленно "превращать" Шейнина в шпиона. Пошли вопросы о связях с заграницей. Однако здесь Шейнин держался стойко. Он начисто отрицал свою вину в шпионаже или измене Родине. Одновременно писал заявления на имя первых лиц государства. Вот такие:
"У меня нет чувства обиды за свой арест, несмотря на перенесенные физические и нравственные страдания. Скажу больше: тюрьма помогла мне многое осознать и переоценить. И если мне вернут свободу, этот процесс нравственного очищения и глубокого самоанализа даст мне как писателю очень многое. Слишком легко мне раньше удавалась жизнь".
После смерти Сталина, когда многие дела стали прекращаться, Шейнина держали в тюрьме еще более восьми месяцев. Он не мог не видеть, как меняется ситуация, узнал, что его личный враг Лихачев арестован, и резко изменил свои показания, многое из того, о чем говорил, стал отрицать. Кстати, Лихачёв в декабре 1954 года вместе с другими руководителями МГБ СССР за допущенные злоупотребления будет осужден и расстрелян.
Была у Шейнина памятная встреча и в родной прокуратуре, где ему и его коллеге Дорону вернули партийные билеты, хранившиеся там после ареста. Это было единственное, что можно было тогда сделать. Как сказал снятый в то же время с работы Генеральный прокурор Г.Н. Сафонов, "где начинался порог МГБ, там заканчивался прокурорский надзор". Впрочем, и сам Шейнин знал это не хуже. Он знал систему, в которой прошла его жизнь, которой он служил, и потому никогда и ничего не любил вспоминать из прошлого .Ведь многие тайны, в которые он был посвящен, были не только тайнами времени и системы, но и его собственными, глубоко личными тайнами.
В последние годы своей жизни Шейнин работал заместителем главного редактора журнала "Знамя", затем редактором на киностудии Мосфильм, принимал активное участие в создании знаменитого сериала "Следствие ведут знатоки". По его сценариям в это время были сняты фильмы "Ночной патруль", "Цепная реакция", "Игра без правил", поставлена пьеса "Тяжкое обвинение". Завершена трилогия "Военная тайна".17 января 1966 года ,не стесняясь, он плакал в Колонном зале у гроба С.П.Королева, которого знал еще с момента заключения будущего главного конструктора.
Свое 60-летие Лев Романович отметил очень широко - несколько дней, он отправил приглашения едва ли не всем, с кем хоть как-то соприкасался. Пояснял, что к старости времени менять друзей нет. Ираклий Андронников, попавший на одно из празненств в ресторане "Баку", был просто поражен обилию угощений и здравниц в честь юбиляра.. 24 мая 1966 года состоялась премьера его пьесы «Тяжкое обвинение». На следующий день Лев Романович практически переселился в больничный покой. Так он прожил еще почти год. Последней публикацией стала статья на смерть основоположника сюрреализма Андре Бретона в сентябре 1966 года. А в ноябре скончалась народная актриса Зинаида Игнатьевна Морская (когда-то у молодого ленинградского следователя Лёвы Шейнина был мимолетный роман с этой много старше его уже тогда примой) - доживала она в Алма-Ате, попав туда в эвакуации, и Шейнин полетел на похороны. Из Алма-Аты поехал на Иссык-Куль, объясняя, что всегда хотел этого,да не было времени - а теперь может себе это позволить. Именно там, согласно отосланной им новогодней открытки, было суждено пережить последний двойной роман бурной жизни - к прекрасному озеру и красивой женщине. Он вернулся опять в больницу..Когда в апреле 1967 года скончался престарелый первый канцлер ФРГ Конрад Аденауэр, Шейнин отозвался циничной остротой:"Глядите, я все-таки его обскакал - а он-то и десятой части моего не пожил,сотой не отшалил!" Последний раз Лев Шейнин на людях появился опять на похоронах - умер легендарный конник Второй Мировой Яков Шарабурко , приходившийся очень дальней родней.. Постояв у гроба, Лев Романович вместо прощания произнес "Скоро уже!" Не прошло и трех недель, как 11 мая 1967 года Льва Шейнина не стало. Похоронен он был на Новодевичьем кладбище.
--
Геннадий Орешкин
