Россия приняла и обустроила на своей территории около 1,1 млн беженцев с Украины,
заявил заместитель главы МИД России Геннадий Гатилов, сообщает ТАСС.
«В результате внутриполитического конфликта на Украине сотни тысяч людей были вынуждены, по сути, бежать за пределы своей страны», — сказал министр.
По оценкам ООН, в результате конфликта на востоке Украины с апреля 2014 года были убиты более 9,5 тыс. человек и свыше 22 тысяч получили ранения. Более 3,1 млн человек нуждаются в гуманитарной помощи.
29 августа премьер-министр России Дмитрий Медведев заявил, что Россия всегда была и будет «второй родиной» для беженцев с Украины. Об этом сообщает ТАСС.
Он также отметил, что они будут обеспечены всем необходимым.
«Они надеются на Россию, на ее поддержку, ее помощь и защиту. Для них, конечно, Россия всегда была, да и будет теперь второй родиной», — заявил Медведев.
Он также добавил, что Россия обеспечивает беженцев с Украины крышей над головой, работой, образованием для детей.
Так писал "ЭкоГрад"
№11(23) за 2014 год
РУБРИКА: ЗА ЛИНИЕЙ ФРОНТА
СТАЛЬНЫЕ БЕЖЕНЦЫ НОВОЙ ВОЙНЫ
Об украинской войне писать пафосно уже не хочется. Высокий стиль иссяк на фоне тотального беспредела и никого уже не задевает. Все участники конфликта — и комбатанты, и власти всех рангов, и мирные жители — усвоили прагматичный до циничности взгляд на ситуацию и управляют ею по мере сил. Демонтаж сложившихся структур логично приводит к сооружению новых. «Война — это мир» — это изречение Джорджа Оруэлла выглядело парадоксом когда-то, но не сейчас. Ужасы войны просто переместились на уровень фона. Но никуда не ушли.
Тогда ушли люди, не в силах находиться с этой войной в одном пространстве. Война отняла у них многое, у некоторых — почти все, но никого не сломала. Это беженцы нашего времени, с запасом прочности всерьез и надолго. Они тоже прагматики, ничего не забыли и очень многому научились. Эпоха быстрого реагирования не оставляет времени на релаксацию. Но когда эти люди вернутся домой, общение с врагом будет очень коротким и впечатляющим для возможного зрителя. Комплексы разного рода уже выброшены за борт навсегда.
«ЭкоГрад», война, беженцы… От этой связки уже никуда не уйти. Хотя бы потому, что экологические ареалы разрушены напрочь, и не только прифронтовой зоны. Просто жить по-прежнему ни у кого уже не получится. Беженцы это доказали своей судьбой. Нам же этот урок еще предстоит освоить.
«ЭкоГрад» планирует новый спецвыпуск, представляющий украинскую войну глазами наших корреспондентов. И тема беженцев из Новороссии, пунктирно начатая здесь, будет позднее представлена в полном объеме. Война теперь останется с нами даже при замолкнувшей канонаде.
ХРОНИКА
В Россию каждый день продолжают прибывать более 2 тыс. человек, сообщает ТАСС со ссылкой на замдиректора Федеральной миграционной службы Николая Смородина.
«От двух до двух с половиной тысяч человек в день», — так Смородин оценил количество въезжающих в Россию украинцев. По его словам, многие вернувшиеся домой украинцы сразу едут обратно в Россию: «Приехали, посмотрели, все разрушено, они возвращаются».
«В июне текущего года обращения граждан Украины за защитой и помощью приобрели массовый характер. В настоящее время в России находятся 2,6 млн украинцев, в прошлом году было 1,6 млн», — пояснил Смородин.
Ранее в Ростовском УФМС сообщали, что число беженцев, покидающих Россию, превышает число въезжающих. Об этом же сообщали эксперты ООН и глава Администрации президента России Сергей Иванов.
***
Президент России Владимир Путин выразил благодарность жителям Ростовской области за помощь, которую они оказали украинским беженцам. Об этом сообщает «Интерфакс».
«На Ростовскую область легла особая нагрузка в связи с тем, что люди на юго-востоке Украины вынуждены были покинуть свои родные места, перебраться, кто временно, а кто уже на постоянное жительство, в Россию», — сказал Путин на встрече с губернатором Василием Голубевым.
«Хочу поблагодарить вас и всех ваших коллег и людей всех, жителей Ростовской области, за человеческое, доброе отношение, за поддержку вынужденных переселенцев, беженцев с Украины», — добавил президент.
Голубев в свою очередь добавил, что в настоящее время в Ростовской области находится около 50 тыс. человек, обратившихся с просьбой предоставить временное убежище, причем 42 тыс. из них живут в семьях.
«Это работа, которая почти нам ничего не стоила, люди откликнулись на беду наших соседей», — отметил Голубев.
Уточняется, что остальные беженцы размещены в различных пунктах пребывания.
***
Среди беженцев растет число тех, кто приезжает в Россию не из-за боевых действий, а из-за отсутствия инфраструктуры — нерегулярного электроснабжения, отсутствия элементарных условий быта. Среди них часто встречаются многодетные семьи.
«В наш центр помощи беженцам в Новокосино в последнее время чаще стали приходить те, кто не пострадал напрямую от военных действий, а приехал в Россию из-за общей бытовой неустроенности: отсутствия регулярного электроснабжения, отопления, — говорит руководитель церковного пункта помощи беженцам в московском Новокосино Алексей Шашков. — Например, недавно приехала семья с маленькими детьми из Павлограда. Электричество у них включают на 2 часа с утра и на 2 часа вечером, дома очень холодно. Мы постарались им помочь».
Вместе с тем в Москве основную часть украинцев, у которых нет жилья и работы, органы ФМС уже направили из столицы в другие регионы. Несмотря на это, в церковном штабе помощи беженцам отмечают по-прежнему большое количество обращений за помощью.
«В нашем центре стали появляться люди, которые приходят в третий или четвертый раз, — продолжает Алексей Шашков. — Многие беженцы знают, что мы возмещаем расходы на оформление документов, на медицинские услуги, покупаем билеты в другие регионы, если у человека есть где там жить и где работать. Поэтому число таких обращений растет».
За последнюю неделю в церковный штаб помощи беженцам в Москве поступило 396 обращений (из них 84 — через телефон горячей линии, 7 — через электронную почту). В большинстве случаев люди обращаются лично — в комплексный центр помощи беженцам при храме Всех святых в земле Российской просиявших в Новокосино (ул. Суздальская, вл. 8б, время работы: с 10 до 18 по будням). 305 человек получили продуктовую и вещевую помощь, по 30 обращениям были приобретены билеты, 11 беженцам, у которых на руках билеты в другие регионы, оплачено временное проживание в хостеле.
Таким образом, с конца июля помощь в церкви получили свыше 3 тысяч человек (3041 человек): 350 беженцам приобретены билеты, 16 трудоустроены, 1493 человека получили вещевую, 1435 — продуктовую (в том числе лекарственную) помощь, 160 беженцам оплачено проживание в хостеле. В работе церковного штаба в настоящее время 200 просьб о помощи.
Телефон горячей линии церковной помощи беженцам: 8-800-200-4198. Телефон работает по будням с 12 до 18. Звонок по России бесплатный. По телефону можно предложить размещение и трудоустройство для беженцев, а также попросить о помощи.
Всего церковью в 22 епархиях размещено около 2 тысяч человек (около 500 из них — в церковных учреждениях). Еще в 33 епархиях открыты центры гуманитарной помощи для беженцев.
БЫТ БРАТОУБИЙСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
Временный лагерь размещения беженцев под небольшим городом Донецк, что в Ростовской области (не путать с украинским Донецком, где сегодня по-прежнему идут бои) рождает разные чувства. Печаль от осознания масштабов братоубийственной войны (бегут тысячами), удовлетворение от добротности палаток, запаха котлов с кашей и дыма полевых кухонь, беспокойство за будущее беженцев.
Донские степи видали многое, но это новый разворот колеса истории. Дети, женщины, старики и даже молодые, здоровые мужчины (интересно, почему убежали и сидят теперь в лагере, а не воюют или работают?) стоят в очереди за булками, кашей и молоком. На веревках между большими многоместными палатками сушится белье. Шерстяные одеяла (ночами уже слегка прохладно), бодрые МЧСовцы, следящие за порядком, незамысловатый походный быт.
Тысяча с небольшим беженцев из Донецкой и Луганской народных республик скоро разъедутся по России, в основном в Сибирь. Всего в Ростовской области три полевых лагеря, и они работают быстро, расселяя людей.
«Мы рассчитываем, что до конца сентября закроем все пункты, однако, если будет такая необходимость и если погодные условия позволят, то мы оставим некоторые из них», — заявил журналистам представитель Правительства Ростовской области Александр Титов.
Но пока беженцы с Украины продолжают прибывать в Ростовскую область. По данным региональных властей, на середину августа их число превысило 53 тысяч человек, из них 16 тысяч детей. При этом детей становится больше: 60 беженок родили детей, более 70 ждут их.
Жизнь продолжается. И это радует.
Игорь СИТЦЕВСКИЙ.
МАТВЕЕВ КУРГАН — ЛАГЕРЬ НА ДОРОГЕ СМЕРТИ И СВОБОДЫ
Дорога на Матвеев Курган началась с согласования. Особый режим приграничной территории, в сопредельном государстве — война... Во временном лагере для перемещенных лиц документы особенно не проверяют. Некогда. Народ приезжает разный. Сначала напоить, накормить, оказать медицинскую помощь. В УФМБА (Управление Федерального медико-биологического агентства. — Ред.) поездку согласовали без проволочек. Попросили перед публикацией показать материал. Сотрудник из пресс-службы замялся. У медиков, помолчав, все-таки решил поделиться сомнением: «Есть правило, принцип «не навреди». У журналистов с таким принципом рамс. Понапишете, поедут проверять, выяснять, устанавливать. И вся работа встанет разом. Пострадают люди».
Согласились соблюсти этот принцип.
Дорога на Матвеев Курган — сама среди степи и курганов. Поначалу заблудились, заехали в поселок. Обычный поселок юга России, скорее безлюдный. О беженцах в поселке ничто не напоминает, мы даже подумали, что ошиблись.
Набираю номер.
— Заблудились. Стоим в поселке.
— Вам надо к мемориальному комплексу… надо ехать дальше к границе.
Через несколько минут мы оказались у стелы Матвеев Курган — памятника времен Второй мировой войны. Справа от памятника расположился лагерь. Он аккуратно обнесен со всех сторон оградой. Компактно разбитый палаточный городок. Людей много. То и дело подходят автобусы, выгружают новые партии беженцев. Вещей у людей минимум. Кто-то приехал на машине. Мест в палатках хватило не всем. Кто-то устроился на раскладушках под деревьями. Кто-то постелил под себя одеяло. Жара. Усталость. В лагере оживленное передвижение. Многие гуляют по мемориальному комплексу. Чем-то напоминает картинку мирного времени. Экскурсия. Да, в сущности, беженцы ничем не отличаются от своих соседей в поселке. Проходя по лагерю, я вглядывался в лица. Обычные. Разве что тревоги в глазах чуть больше и общее ощущение томительного безысходного ожидания. Они готовы были ждать, вот именно ждать. Это сразу обращало внимание, бросалось в глаза. Подъезжали новые автобусы, люди выходили, выискивали взглядами, у кого что-то можно спросить.
В целом прием людей, обработка вновь прибывших, консультации по основным вопросам были организованы неплохо. В центре лагеря — медицинская палатка. Врач, который оказывал первую помощь, рассказывал, как вести себя в условиях жары. Тут же были инструкторы МЧС, которые помогали располагаться, находить места питания.
Куда сесть и как записаться, разъяснили, но людям этого было мало. Они хотели спросить что-то невыразимое. Они хотели наступления успокоения, обретения душевного спокойствия. Они ждали и страстно желали возвращения ушедшего, утраченного душевного счастья и спокойствия мирного времени. Им срочно требовалось рассказать кому угодно о своей беде, о своем горе. Они хотели, чтобы их поняли. Пожалели.
***
Разговоры в лагере короткие и по существу. Мужчина лет 30–35 подошел вплотную. Убедился, что я действительно журналист. Внимательно рассмотрел удостоверение.
— Не буду спрашивать, как вас зовут. Просто предложу вам условное имя, чтобы как-то обратиться. Допустим, вас зовут Сергей. Сергей, расскажите, как вы пересекали границу?
— Кстати, мое имя действительно Сергей. Саму границу я не видел. Пересек, как и все, как многие пересекают. Нам пограничники российские помогли. Забрали там, где нас бросила наша команда. Они нас, грубо говоря, спасли. Потому что нас осталось 7 человек.
— А сколько было?
— Нас было 49 человек, почти в полном составе. А остались только 7. Получается, они спасли наши жизни. От наших мы не дождались ни подкрепления, ни того, что обещали, ничего.
— Сколько в вашей части было местных, а сколько из других регионов? Знаете ли вы что-нибудь об ополченцах?
— Там были ребята ополченцы, с России были, в том числе 4 человека с нами перешли.
— А местных в ополчении много? Как бы вы оценили соотношение в ополчении местных и неместных?
— Местных — в смысле с России?
— Нет, я про Славянск, Краматорск…
— Да местные и воюют, там почти 90% местных.
— Вы ополченец? Или военнослужащий украинской армии?
— Не буду отвечать на этот вопрос. Я знаю, как записывались в ополченцы, если вас это интересует. Первая запись началась с блокпостов. Это самое начало. Многие говорили, что находили информацию на сайте канала 24 («Луганск 24». — Ред.). Еще с самого начала украинские военные и ополченцы особенно не бились между собой. Проверяли машины на предмет того, не вывозится ли оружие. Потом начались серьезные стычки с оружием. Тогда уже пошли боевые роты.
— Вы были пехотинцем, получается?
— Да.
— Если надумаете остаться жить в России, какой регион выберете?
— Хабаровск. Сейчас записался на Хабаровск.
— У вас там знакомые?
— Нет. У меня в Якутии жила знакомая. Показывала фотографии, что-то я сам в Интернете нарыл. Хорошее место. Работы много.
— Холодно там.
— Это не страшно. Главное — не стреляют.
— А другими регионами, поближе, не интересовались?
— Даже не рассматривал. Хочу куда подале да посевернее.
— Кто вы по профессии?
— Электрослесарь, сварщик, по строительству могу. Делал «под ключ» дома.
— Скажите, вам известны факты, что в занятых правительственными войсками Украины районах преследуют тех, кто помогал ополченцам?
— Да это точно, достоверно. Мне звонили с Константиновки (Донецкая область. — Ред.) много ребят. Сейчас их нет. Постреляли их там без всяких следов. Приехали, убрали, а утром приходят их искать — ни концов, ни известий. Это про ребят-ополченцев, которые помогали укреплять блокпосты. Они не воевали.
— А кто проводит эти расправы?
— Нацгвардия, «Правый сектор», ну, это все украинская власть. Она дала на это разрешение. И не только на войну. Казалось бы, воюй себе с ополченцами, так нет — убивают всех подряд, не смотрят, сколько лет, кто ты — мужчина, женщина.
— Вы сталкивались с наемниками?
— Да. Это в Константиновке было. 3 мая они попытались со стороны телевышки пройти.
— Это были иностранные наемники?
— Самые что ни на есть иностранные. С темной кожей. Негры, короче. Афроукраинцы. Там их около 30 человек были. Остались лежать, это видели многие.
— Как вы думаете, это противостояние какие может иметь перспективы? На что вы лично надеетесь?
— Я сейчас уже сомневаюсь, что ополчение сможет что-то сделать. Изначально было одно — никто за деньги не воевал. Теперь там рулят денежные интересы. Я с этим столкнулся. Темные личности просто-напросто наживаются на этом. Да вся война там — сплошной фарс. Командования никакого. Ни у украинцев, ни у ополченцев. Какой-то нынешний командир еще недавно стоял на базаре. Торговал помидорами, огурцами. А потом он залез в командование. Амбиции. Неподкрепленные. Я вот себе начну командовать, и что получится? Ничего хорошего. Все какое-то кумовство, а того, кто реально может командовать, или военный, да хоть рядовой, его никто и слушать не желает.
***
Главный врач лагеря, Сергей Луков, оказался плотного телосложения седым мужиком с прямым открытым взглядом. Он посмотрел на нас недоверчиво, на водителя и на машину с местными номерами. Буркнул, что, мол, говорили про то, что мы из Москвы. Увидев мой фотоаппарат, предупредил, что фотографировать можно только с согласия тех, кого фотографируешь.
Вошли в лагерь, и Сергей нас подвел к палатками ФМБА. Здесь деловито суетились люди в медицинских халатах. Поток посетителей не ослабевал. Они подходили, интересовались по поводу лекарств, им обстоятельно рассказывали, объясняли, давали лекарства.
На входе в лагерь сидели несколько человек, их также привезли на автобусе. И они ожидали своей очереди. Было жарко. Перед людьми стояли бутылки с водой, крикливо и деловито шастал офицер МЧС. Подошел к нам и забросал вопросами тоном верховного распорядителя судеб — откуда мы, есть ли у нас разрешение на съемку, есть ли аккредитация, из какого мы издания. Самый подробный ответ не удовлетворил крикуна. И неизвестно, чем бы закончилась история, если бы за нас не вступился Сергей. Он подтвердил, что мы приехали по согласованию, аккредитация есть, документы в порядке. Так мы были спасены.
Мы испросили разрешения осмотреть лагерь. Стоит повториться, что весь лагерь был построен вдоль дороги между двумя курганами-памятниками. Ровная площадка, а на ней палатки МЧС. В них на кроватях, на раскладушках и топчанах молодые и пожилые люди, много с семьями. Тем, кому не хватило мест в палатках, расположились под деревьями. Люди отдыхали.
Едва я оказался у палаток, меня обступили со всех сторон. Первым подошел Николай. Его взгляд был тяжелым, сверлящим. Он как будто бы просматривал меня изнутри. Его рассказ отложился в деталях. Он помогал ополченцам. Потом решил уехать, вывезти семью. Сам он из-под Краматорска. Теперь не знает, куда ехать. Собирается снять квартиру в Таганроге. Далеко уезжать не хочет, вместе с ним, было, приехали его дети, но потом вернулись. Вернулись в… — он не говорит «Украина» — «Донецкую область». Николай в лагере более 7 дней. Это много. Большая часть уезжает через трое суток. Машина его опять же с украинскими номерами. Ему примерно 50 лет. Коренастый, загорелый, с орлиным носом и печальными глазами.
Мы разговорились, и к нам подошла его жена Нина. Речь мужа она поддержала с полуслова, как будто знала заранее, о чем он говорит. «Там» все так было налажено, сетовала женщина, так понятно. А теперь куда ехать? Зачем? Там и машина, не какая-нибудь, а хорошая машина. Долго копили, чтобы купить машину. А теперь что с ней делать? Чтобы снимать эту машину с учета, надо ехать на Украину. А как туда ехать? А здесь ходят, покупают на металлолом, здесь в лагере кормят, поят, есть вода. Сил для того, чтобы устраиваться на новом месте, нет. И обратно — тоже нет пути. Нина говорит, что она носила ополченцам колбасу, воду, горячие коктейли. И все вокруг знают, что она помогала ополченцам. И что сейчас жители ее городка разделились — те, кто говорили «вот-вот придут наши», теперь восторжествовали, оппонирование в полемике без права защиты и оправдания — виноват, и все тут, просто потому что виноват, а раз виноват — то к стенке. Она плачет — «как там мои дети, что с нами будет?» Это самый главный вопрос, который она хочет задать кому угодно: «Что с нами будет?»
***
Сергей ПРЯЖЕНЦЕВ, полковник, начальник лагеря для вынужденных переселенцев Матвеев Курган
С начальником лагеря удалось переговорить в буквальном смысле на ходу. Сложилось впечатление, что цейтнот для него обычное состояние и даже по-своему комфортное. Яркие синие глаза на загорелом лице сияли насмешливой улыбкой. Выражение лица добродушное, располагающее. Обо всем, даже самом возмутительном, говорит спокойно, взвешенно.
— Значит, у нас количество прибывающих людей каждый день меняется, оно зависит от того, открыта или закрыта граница. В дни, когда граница открыта, у нас было до 1000 человек в сутки. Но когда из-за боевых действий граница закрывалась, то в течение суток могло поступать 200–300 человек, и разное количество же мы отправляем из лагеря в места приема. Сегодня, например, мы в ночь отправляем эшелон, 800 человек, но цифра плавает изо дня в день. То есть считайте: где-то от 200 до 1000 может прийти, столько же могут убыть. Это оценка. Прогнозировать мы не можем.
— Скажите, Сергей Борисович, в какие регионы в основном отправляют беженцев?
— Нет основных регионов. География настолько большая, что не перечислишь сходу, и зависит она не от нас, а от ФМС. Какие нам дают квоты ФМС, там мы и работаем. Плюс еще к квотам ФМС нам дают борты МЧС. Это отдельная история, мы отправляем уже бортами из Ростова тоже по всей стране.
— Как часто требуется медицинская помощь беженцам и как есть возможность ее оказать?
— Медицинская помощь оказывается здесь, это раз, и на станциях отгрузок, это два. Как поступает сигнал, «скорая помощь» мгновенно выезжает туда. Помощь действительно нужна часто. Особенно сложно, когда у нас там бывают груднички 5–6 дней от роду. Их мамам тоже требуется медпомощь. Тут люди приезжают в сложном психологическом состоянии. Тут и слезы, и истерики бывают, и все остальное. Плюс у нас были тут случаи инфекционных заболеваний, причем достаточно часто. Поэтому врачи здесь трудятся 24 часа в сутки. Поток людей сумасшедший. Инвалидов много, детей очень много, и роль врачей огромная, конечно.
— Как вам удается организовать специальные условия для лиц с ограниченными возможностями, инвалидов?
— Здесь инвалиды сами не присутствуют, их все больше сопровождают родственники. Ну в туалете свои оборудованные сидения. А так, конечно, в очереди нигде не стоят. Если купаются, то их в душ — в первую очередь, вместе с родней, оказывают помощь. В столовой то же самое. У нас три столовые. Две основные, а третья как раз и есть для инвалидов. Они могут без очереди прийти, покушать.
— А как организовано взаимодействие с медицинским подразделением?
— Ну у нас медицинское подразделение одно — это ФМБА, находится на территории нашего лагеря.
***
Столовая, о которой говорил Сергей Пряженцев, расположена сразу за палатками беженцев. Главный повар — старший прапорщик Николай КАЛЮГИН, из спецчасти Кулешово, — на вопросы отвечает охотно.
— Николай Николаевич, что вы сегодня готовите?
— Ячневая каша с тушенкой.
— Хорошая у вас печка, на сколько человек она рассчитана? Человек на 120, наверное?
— Верно, эта печка рассчитана на 125 человек. Но мы ее немного усовершенствовали и теперь готовим в ней на 750 человек, потому что людей много. На такое количество людей надо 10 печек, 10 кухонь, а я на всех разом на двух кухнях готовлю. А попробуйте еще 8 добавить — куда их поставить, где столько дров и угля взять, куда золу девать, сколько человек потребуется на обслуживание. Вот они меня сюда сослали, все умные сидят.
— Добавки кто в основном просит — дети, взрослые?
— Детям в основном даю сам. Соки они хотят и детское питание в баночках. Больше их ничем не накормишь. Ну, манные каши всякие. Яблоки, фрукты.
— Скажите, а нельзя сделать, чтобы «благотворители» привозили сюда яблоки, овощи, те же соки?
— Соки можно, яблоки нельзя. Это же один из продуктов, который очень опасен для заражения. Здесь возможен ограниченный набор питания. В первую очередь мы должны обеспечить безопасность.
— А в каком порядке можно привозить соки?
— Я думаю, что привозить сюда на кухню. Только единственное — если это массово, то должны быть сертификаты безопасности, то есть документы должны быть сопроводительные.
— Расскажите про весь рацион питания. Вы уже сказали про кашу ячневую, чем еще?
— Есть гречневая каша, рисовая, супы делаем. Гороховый суп делаем, если успеваю замачивать горох. Что есть на складе, из того и делаем. В основном надо, чтобы блюда с кашами совмещались, потому что каждый день каша тоже надоедает.
— Питьевой воды и для приготовления пищи хватает?
— Воды очень много пьют, помимо кипятка еще и чаи делаю по 6 раз в день. 360 литров только чая делаем!
***
Сергей ЛУКОВ, начальник медицинской службы лагеря для вынужденных переселенцев Матвеев Курган, главный врач клинической больницы № 50 Федерального медико-биологического агентства (город Саров Нижегородской области).
— О том, что именно происходит здесь, в Матвеевом Кургане, мало кому известно. Я все больше убеждаюсь, что люди в стране слабо себе представляют ситуацию и имеют отдаленное представление о том, что здесь происходит с беженцами. Здесь лагерь беженцев. А та информация извне, которая приходит, про нее даже и говорить не хочется. Там существуют какие-то свои легенды, какое-то свое понимание, представления, достаточно далекие и от происходящего, и того, что еще может быть. А сюда выходят живые люди. Часть людей выходит в состоянии жесточайшего стресса. У нас были ситуации, когда вот тут у медицинских палаток была истерическая реакция, и она переходила либо в судорожный синдром, либо во временное помутнение рассудка, то есть когда нужна не психологическая, а психиатрическая помощь. И, конечно, с такими людьми надо уметь работать. То есть должны быть профессионально подготовленные специалисты, я не работаю с ними в обычной своей практике. Надо сказать, большей частью наше медицинское подразделение работает успешно. Иногда требуется какая-то лекарственная помощь. Здесь нужен особый настрой для работы, особое представление. Что касается вот представления — очень большой разрыв между теми ощущениями, которые ты испытываешь, находясь в лагере, и ощущениями в общем-то в спокойных российских больницах. Недалеко, 5 км отсюда, граница, там идет война. Самая настоящая. И у многих в России и в других странах нет даже представления о том, что происходит с людьми. Не представляют, что такое жить в палатках, что такое питаться с солдатской кухни, что такое туалеты в выгребных ямах на улицах. И, к большому сожалению, каждый придумывает свою версию этой войны и начинает в нее верить. А на самом деле все гораздо проще, гораздо приземленнее, гораздо циничнее. Иногда все менее трагично или более трагично, чем мы себе это представляем. Это я поделился своим субъективным представлением о ситуации. К медицине это отношение имеет не очень большое. Это вот просто ощущение человека.
— Сергей Борисович, что касается медицинских аспектов, что бы вы назвали наиболее проблемным и какие из проблем удалось решить на сегодняшний день?
— Ну, вот смотрите, мы выполняем три задачи.
Первая — обеспечить инфекционную безопасность пребывания людей в лагере, то есть не допустить в лагере инфекционных заболеваний, тех заболеваний, которые могут вызвать массовую вспышку. Что для этого требуется — основной осмотр, осмотр на входе.
Вторая — это оказание экстренной помощи. Ну, вот вы видели, что там с ребенком случилось что-то и ему немедленно оказывают ему помощь, такие ситуации бывают и у разных возрастных групп в разное время.
Третья, тоже немаловажная — оказание помощи по устранению технических проблем. К сожалению, эту помощь мы в полном размере оказывать не можем. Потому что мы не занимаемся здесь лечением, оказываем только экстренную помощь. Мы вынуждены выдавать таблетки, пусть в небольших количествах, стало быть, мы должны обеспечивать хранение лекарств, допустим, в холодильниках. В полевых условиях это очень непростая задача. Мы должны обеспечить своевременно детским питанием нуждающихся, что особенно важно для грудничкового возраста. Самые маленькие здесь — переселенец или беженец 7 дней от роду. Самый возрастной — был 90 лет. То есть вот в этом диапазоне мы должны обеспечить всю медицинскую помощь, и это непростая задача.
Что пока не удалось добиться — это полноценного участия местных органов самоуправления. К сожалению, есть такие вещи как дезинфекция, обработка туалета, это в достаточной степени проблемное место, и всем этим должны заниматься местные власти. Они, конечно, занимаются этим, но неохотно. Я понимаю, что для них это очень сложная задача. Они в первую очередь должны накормить людей, обеспечить водой. Эти задачи выполняются, в большей степени успешно выполняются. Я понимаю, что мало у кого есть подходящий опыт работы. Есть определенное непонимание специфики работы лагерей для вынужденных переселенцев. Нет понимания, как организовывать слаженную работу. Нет понимания, что нужно работать всем вместе, слаженно. У нас есть проблема санитарных постов и санитарного контроля непосредственно здесь вот в лагере.
— Мне показывали старика, которого боятся перевозить по жаре. Потом показывала бабушка ребенка из интерната. Он эвакуированный, инвалид детства, она говорила о том, что боится за свою жизнь, и если что, ребенок останется без присмотра. И было очень много эмоций…
— Тут есть определенного рода неправильность. Для чего требуются такие вот лагеря? Сюда люди должны попадать на 2–3 дня для того, чтобы выйти из зоны обстрела. Ну, день осмотреться и выбрать место, куда переехать, куда-то в пункты временного пребывания стационарного типа, где есть какие-то условия. А здесь в Матвеевом Кургане сформировалась целая группа людей, 400–500 человек, которые живут здесь уже достаточно долго, пережидая войну на Украине. Вы видели, что в лагере есть очень много молодых людей, очень много, которые прячутся от армии, здесь вот в нашем лагере. Есть люди, вот сегодня решали вопрос, больные, с хроническими тяжелыми заболеваниями. Мы пытаемся им объяснить, что, выехав в центральный регион России, им будет легче устроиться. Ростовская область переполнена беженцами. Здесь проблемное место, потому что чрезвычайная ситуация коснулась всей области. Но люди не хотят уезжать далеко, они считают, что здесь они могут пережидать, а потом они смогут вернуться назад. Домой. И как бы МЧС ни старалось, а МЧС помогает и детям, и старикам, и малотранспортабельным, эти люди будут находить отговорки. Мое мнение — если бы они выразили желание уехать, то им бы давно организовали поездку, перевозку, все возможно. А здесь, я думаю, появление массы проблем в большей степени связано с тем, что люди боятся оторваться от родных мест. Их можно понять. Но я не знаю, как им помочь в этой ситуации.
— То есть требуется особая психологическая помощь?
— Да, наверное, психологическая. Осуждать этих людей, мягко говоря, преступно. Но понимать, что проблема существует, нужно. А дальше условия здесь будут ухудшаться. Лагерь находится здесь уже второй месяц. Накапливается масса инфекционных заболеваний. И, конечно, вы видели, в каких условиях живут люди. Скученность. Днем жарко очень. Ночью бывает прохладно, питание не полноценное, хоть и безопасное. Назвать это полноценным питанием нельзя, поэтому люди покупают продукты в магазинах, едят. А ведь жара, да и не всегда понятно, что продают в магазинах. Опять же покупки до момента потребления хранят в условиях неподобающих, продукты без холодильника. Сейчас вот осень начнется, мыши сюда придут с полей. Сейчас на полях еще зерно держится. Они возьмут зерно — это тоже переносчик заболеваний. Возможна большая проблема.
***
Сергей ЗАЯЦ, врач-терапевт Саратовского медицинского центра
— Нам «благотворители» привозят лекарства, медикаменты. Иногда приходится заворачивать, а того, что требуется, может не хватать.
В основном обращаются по поводу перегрева. Конечно, скачки давления у гипертоников, проблемы сердечно-сосудистой системы у пожилых, как правило, но на фоне обезвоживания, ведь в дороге люди страдали. После обезвоживания — подъем давления. В основном сердечно-сосудистые заболевания у пожилых, ну, а у молодежи сказываются нервные стрессы, вследствие чего появляется головная боль.
— Сергей Анатольевич, требуется ли прибывшим психологическая реабилитация или какие-нибудь особые формы медицинской помощи?
— Вы знаете, что касается реабилитации, то, на удивление, в последние по крайней мере дни тех, кто бы нуждался в неотложной помощи психолога или психиатра, нет. То есть, конечно, были несколько человек в состоянии глубокого стресса, которые конкретно нуждались в консультации психолога. Но в основном в большинстве случаев люди просто были утомлены. То есть вот каких-то там истерик, тяжелых таких состояний не было, по крайней мере в ближайшие дни.
— А как вы сами здесь оказались?
— Система ФМБА, приходится ездить. Наши сотрудники были и в Абхазии, им приходилось бывать и на Байконуре, теперь вот здесь.
***
ДЕТИ КУРГАНА
— Как тебя зовут?
— Максим.
— А кто это с тобой рядом?
— Друзья.
— А откуда ты приехал, Максим?
— Из дома.
— А давно сюда приехали?
— Да давно. У нас дома огонь.
— Что за огонь, расскажи?
— Потому что у нас дома бахают. Встаем утром, а там бабах. Я скучаю за моим крестным.
— А ты откуда, девочка?
— Харцызска.
— А вы давно здесь?
— Да, позавчера приехали из дома. Там стреляют.
— А ты, девочка, откуда?
— Тоже из дома.
— Тебе здесь нравится?
— Да.
— А домой когда собираетесь?
— Завтра
— А это что у тебя с ручкой? Поцарапалась или ударилась?
— Она упала сегодня.
***
Меня настойчиво потянули за рукав. Это Маша. Женщина лет 35, с ней девочка. Обе чумазые от пыли.
— Это моя дочка Маша. Она хотела вам стих рассказать.
Девочка, немного помялась, но потом уверенно отчеканила.
Посвящаю это стихотворение Президенту дяде Володе Путину.
—У лукоморья дуб зеленый,
Златая цепь на дубе том,
И днем, и ночью кот ученый.
Все ходит по цепи кругом…
Голос девочки растворяется в густых сумерках южнорусского вечера. Где-то в глубине души что-то корябнуло и заныло. Эта девочка в ситцевом платьишке, теплый ветерок, стихи Пушкина… уже через пару дней это все казалось нереальным. Сюжетом фантастического романа с плохим финалом.
***
Дети в лагере переселенцев оставались детьми. Они играли, мечтали, спорили, сдруживались на всю жизнь и неистово требовали возвращения украденного у них детства.
Антошка стал судьбой и душой лагеря. Ко мне он подошел запросто и немедленно попросил разрешения сфотографировать. И жал на кнопку, пока в батарее моего аппарата не закончился заряд энергии. Сам два вершка от горшка, он немедленно завоевал уважение и внимание сверстников, даже тех, кто старше и выше его ростом.
— А мы приехали сюда вчера. Нам нужно куда-то пристроиться.
Женщина лет 60 подтолкнула вперед мальчишку с несоразмерно огромными в суставах коленками и в толстенных очках на носу. За стеклами два сведенных в одну точку зрачка. Понимаю, что речь, наверное, идет об интернате для инвалидов — для мальчика.
Протягиваю визитку.
— Возьмите. Позвоните, может быть чем-то смогу помочь. Поговорю про вас с руководством лагеря.
— Пока мы устроимся с бабушкой, пока война идет, хочу быть пленником, — мальчик старательно выводит каждую букву, произнося слово. — Не примут, наверное, нас с бабушкой. Пока война идет, пусть нас возьмут в плен, чтобы мы не погибли, чтобы мы не были в опасности.
Стараюсь успокоить ребенка.
— Наоборот, вы теперь в безопасности. Вам хотят помочь очень многие люди. Вы, наверное, в интернат пойдете жить? Здесь в России есть специальные интернаты. Вас туда поселят.
— Здесь, в России, — завороженно повторяет за мной мальчик.
***
— Мой внук — чемпион Украины, ему в России дадут заниматься спортом?
Крепкий старик лет 60 подвел ко мне подростка.
— Я занимаюсь в Донецке, у нас есть клуб. Клубов вообще много было. Занимаюсь с шести лет. За это время стал 10-кратным чемпионом Украины, чемпионом Европы. И на международных, общих турнирах выступал, например, в Донецке. Я кандидат в мастера спорта. В Донецке проходят турниры, приезжал и в Россию. Взял первое место. Там сейчас война. Пришлось уехать. Я не могу в Донецке заниматься спортом, не могу продолжать свои турниры. Время жизни спортсмена в большом спорте ограниченно. Каждый день, потраченный впустую, замедляет карьерный рост. Для поддержания формы мне необходимо продолжать свое на турнирах. А какие турниры могут быть сейчас в Донецке? Хочется уехать подальше от этих мест. Приходится переезжать в Россию, создавать свою карьеру тут уже. Уже вряд ли вернусь на Родину. Такая ситуация.
— Вы обижаетесь на Родину?
— Просто такая ситуация, не скоро закончится все это. Даже если война стихнет.
— Почему?
— Ну потому что со стороны тех и других много погибших, большой раскол, большая обида. Потому что приезжаешь на Западную Украину — к России, к русским там неприязнь. Разговариваешь по-русски, а они тебя за это не любят. Да и у нас та же история. Если мы идем, слышим, как кто-то разговаривает на украинском языке, нам сразу неприятно. Мы помним, что говорящий по-украински — он против тебя. Это неприязнь. Личная неприязнь друг к другу. Я знаю, что многие, даже у кого родственники есть с одной и со второй стороны, начали ссориться. Потому что по одному каналу показывают одно, по другому — другое. Они не понимают общий ход событий. Они не понимают друг друга.
— Но почему так происходит?
— Мне кажется, что-то не поделили там, на верхушке. Они не поделили, а страдает обычный народ. Убиваем друг друга. Ведь был один народ, одна страна, а теперь убиваем просто друг друга. Это реально обидно. И еще потом, что и с одной стороны, и с другой гибнут молодые пацаны, которых только призвали, которым 18 лет. Опытные солдаты обычно выйдут пару раз, и все. Гибнут обычно молодые. Как мясо идут.
***
Он выделялся на фоне остальных беженцев — по пояс голый, веселый, дерзкий.
— Сфотографируй меня, журналист, — весело предложил он. — Хочу, чтобы Россия меня знала.
— Не боитесь? — уточняю.
— Нет, я ничего не боюсь. Живем, славяне.
Он стоял у палатки, скрестив руки. Молчал. Сухой, высокий, жилистый. Рассказал, что был ополченцем: «Я хочу посмотреть в глаза нашим командирам — разве так можно воевать». Он рассказывал про свою обиду.
— Поеду, буду жить в новом месте. А может быть, вернусь на Украину. Найду себе какую-нибудь работу. А может быть, поеду в Смоленск.
В тот день распределяли в Смоленск и еще несколько городов. Приезжали «покупатели» — так беженцы называют работодателей, приглашающих на работу. Правда, к работодателям здесь отношение недоверчивое. Были такие случаи, рассказала одна дама, брали на работу, собирать арбузы. Ходили, ходили, а потом все это ничем не заканчивалось. Заплатили какие-то копейки. А то и вообще ничего не платили. Говорили, что плохо работаем. Поэтому к предпринимателям здесь отношение настороженное.
Около стенда стоял Дмитрий, его жена Елена и двое девчушек, лет 12 и 14. Они смотрели на объявление и всех спрашивали: «А что там, в Смоленске? Какие города есть еще, когда отправка?» Всю информацию в местах приема только что изложил инструктор, но людям хотелось во всем удостовериться, а спрашивать у беженцев не имело смысла. Вот они увидели меня, и мне досталось отвечать на вопросы.
Дмитрий — шахтер, — рассказал, что поедет в Новосибирскую область, там есть соляные шахты, собирается работать по специальности: «Я больше ничего не умею. А шахтером у меня опыт хороший. Я собираюсь устраиваться в России, на всю оставшуюся жизнь. Может, мне наконец повезет». Жена Дмитрия только вздыхает: «Надо в школу девчонок определить, дадут ли жилье на новом месте или общежитие, будут ли нам помогать деньгами».
Вопросы сыпались со всех сторон. Пытался успокоить людей. Хотя какое тут может быть спокойствие.
Один из спрашивавших, Василий, сказал, что он хочет поехать в Хабаровск (как и незнакомец, которого я назвал Сергеем), но его не берут, говорят, что сейчас нет приема. Он бы очень хотел поехать в Хабаровск: «В Хабаровске мне сказали, что там все устроено. Я туда хочу. Там людей не хватает и есть работа. И там можно жить охотой и рыбалкой. У меня знакомый туда уехал, рассказывал. И мы туда очень хотим».
Я парирую, что из Хабаровска будет сложно уезжать, если что.
— Мы не собираемся уезжать. Сколько можно ездить?
— А я хочу поехать в Ханты-Мансийск, — подхватил тему Севера Георгий, он присоединился к разговору минуту назад, со словами «Север — спасение». — Там нефть, там работа, там мы можем устроиться. Ханты-Мансийск тоже пока не принимает. Так вот купить билет бы и поехать своим ходом…
На словах «своим ходом» оживился Дмитрий. Он стал горячо доказывать, что готов поехать в Новосибирск на соляную шахту за свой счет, если б у него были деньги на билет. А Смоленск, который ему предлагают, хороший город, но там нет шахт. «Что я там буду делать?» — сетовал он.
Мы подсчитали, что для семьи Дмитрия из четырех человек самые дешевые билеты до Новосибирска обойдутся в 30 000 рублей. Это если это плацкарт. «Таких денег у нас нет», — сказала жена Дмитрия.
Подъехал автобус. Что успели собрать, взяли и уехали. Нас бомбили. Мы ехали по дороге смерти. Этот участок дороги ровный как столб, примерно 6–7 километров. По обочинам стоят машины брошенные, разбитые. На этом месте работает снайпер, стреляет по проезжающим машинам, говорят, что не разбирает — мирные, не мирные. Стреляет, делает свою работу. Проехать по этому участку дороги необходимо, чтобы попасть в Россию. Но проезжают не все.
Игорь ПАНАРИН.
ЕЛЕНА БАЙЕР: «БЕЖЕНЦЫ — ЭТО ИСПЫТАНИЕ ДЛЯ НАС НА ВШИВОСТЬ»
Директор детского дома Азова Елена Байер стала известной на всю Россию после инициативы реорганизовать свое учреждение. Сама выпускница детского дома, Елена не понаслышке знает про то, о чем мечтают дети в казенных учреждениях, и предложила изгнать эту казенщину. Ее поддержали областные власти.
…Стандартная секционка Елены Байер запрятана в глубине городского квартала. Вокруг заведения — забор, высокие ворота. Внутри уютненько. Зеленые газоны, бассейн с плещущимися детишками. Внутри помещения ровный свет, на стенах картины и фотографии выпускников.
Елена — блондинка лет сорока. Хотя нет — она скорее женщина без возраста, так могут выглядеть и в 28, и позже. Идеальная мать. Стриженые светлые волосы оттеняют немного виноватый, но твердый взгляд уверенной в себе женщины. Она проходит по коридору вверенного заведения неспешно, но не расслабленно. Как говорила героиня из «Служебного романа» Эльдара Рязанова: «Пластика пантеры, готовой к прыжку». Залюбовался тем, как встреченные в коридоре детишки, не сговариваясь, потянули к ней ручонки. Обниматься. Кого-то обняла, кого-то взгромоздила на руки. Субординации нет. Макаренко, кажется, говорил, что детям нужна строгость воспитателей, но только после ласки. Про приезд журналистов она уже, кажется, забыла. Ну, во всяком случае, мы не на первом месте. Всех выслушала. Нарисовавшимся невесть откуда нянечке и воспитательнице дала короткие, но по существу рекомендации. Сделала замечания, назначила время для устранения.
Внимание вновь обращено ко мне. Для меня открывают двери детских комнат. В них уютные, с деревянными спинками кровати, строгие, но спокойных, не свирепых тонов шторы. В одной из комнат девочка лет 15 с грудничком. Мать, сама ребенок, кутает свое чадо. Увидев Елену, спешит рассказать ей что-то, заметив меня, осекается. Из обрывка фразы понимаю, что у юной мамочки проблемы с органами опеки.
Кстати, ни в коридоре, ни в комнатах не ощущается постылого запаха, характерного для приютских учреждений. Даже кислой капустой не пахнет.
В актовом зале — репетиция праздника. Заходим в библиотеку — компьютер, стеллажи, удобные диванчики.
— А, собственно, чего приехали? — вопрос прозвучал запросто, но без приглашения рассусоливать.
Отвечаю, что заинтересовались инициативой вверенного ей детского дома о пересылке пострадавшим на востоке Украины людям гуманитарной помощи. Конечно, благородно, замечаю, но разве у вас самих слишком всего много? И откуда бы в детском доме быть лишнему?
Понятно, ответила Елена, малышей тогда лучше на улицу. Кстати, поправляет она, мы — не детский дом, а Центр предупреждения социального сиротства. И это не просто смена вывески, изменились и функции учреждения — здесь не только заботятся о сиротах, но и работают с «трудными» семьями, стараясь предотвратить потерю ребенком родителей.
А еще — «мы учим строить семью, ну, те учат, кто сам умеет. Нам не хватает бабушек, тетушек, дедушек. То, что можно долго объяснять, можно показать на примере. Правда, примеры желательно положительные. Выпускники Азовского детского дома очень часто создают семьи, правда, нас это уже не особенно радует. Хотелось бы, чтобы хотя бы один из вновь созданной семьи имел навык проживания в настоящей семье».
Кстати, мне говорили, что Елена Байер помогает уже выросшим детям после того, как они уходят из детского дома. И не только советом. Добрые связи с попечителями позволяют, к примеру, выплачивать стипендии выпускникам детдома. Для справки: директором Азовского детдома Еленой Байер и ее педагогическим коллективом разработаны специальные методики и технологии работы со сложными семьями и детьми, оставленными без попечения родителей. Во многом благодаря им удается добиваться хороших результатов. Здесь разработаны 12 образовательных программ, которые проходят дети во время жизни в детском доме. Среди них есть, например, программа «Хочу в семью!».
Елена, которая видит свою жизнь успешной, считает, что ей помогли образование и тот психологический климат, который был в детдомовском коллективе: «Детдомовец — это человек, который умеет бороться с трудностями, самостоятельно планирует свой жизненный путь и отвечает за все решения. Детям дороги кровные родители. Например, один из наших выпускников, достигнув совершеннолетия, получил полагающуюся ему квартиру от государства и… вселил в нее собственную мать-алкоголичку. Он ее закодировал и верил, что все будет по-человечески. Дети часто сами разыскивают кровных родителей и пытаются наставить на путь истинный…Увы, не всегда это возможно».
Вокруг стола собралась стайка девушек лет 16–19.
— Меня зовут Катя, — сказала наиболее бойкая из них. — Учусь по президентской программе, буду работать в системе управления.
Интонации в голосе уходят в девический металл. Лицо наивно-сосредоточенно.
— У меня бабушка с Донецкой области…
Воспитанницу прерывает Елена:
— Когда бабушка была жива, я на свой страх и риск отправила Катю к ней на Украину. Чтобы она могла за ней поухаживать. Бабушка была благодарна невероятно. Но у нас Катя очень самостоятельный человек — поехала туда, вернулась.
— Бабушки больше нет, — говорит Катя. — У меня до сих пор еще остались там недоделанные дела. Памятник не поставила. У бабушки домик там, на Украине, был, она оставила завещание. Но я еще ничего не делала. Потому что я здесь должна получить жилье. А сейчас я не знаю, как там вообще. Сейчас как раз в тех местах война.
— Да, по разным сообщениям, там от 300 000 до миллиона жителей стали беженцами. То есть у них сейчас не осталось ничего — ни вчера, ни завтра, ничего…
— У них сейчас ничего нет, — жестко резюмирует Елена.
— Я слышал, что вы предоставляете беженцам работу? Но этого делать, наверное, нельзя по нашим законам?
— Почему нет, предварительные трудовые соглашения мы уже подготовили, согласовали. Одна девочка — кандидат физико-математических наук, она уже подготовила медицинские документы. На сегодняшний момент она уже передала документы, чтобы ей выдали разрешение на работу. И она будет у меня работать. И репетитором будет по возможности работать, и воспитателем. Правда, у нее своих двое детей. Для устройства ей требуется квартира, причем квартира желательно, чтобы была бесплатная. Потому что те деньги, которые она будет получать, по новому закону, по нашему закону, российскому — будут весьма скромными. Иностранцы, которые будут работать здесь, платят налоговый сбор 30%. Вот что с этой зарплаты она сможет иметь? Совершенно ничего, поэтому, если нужно, чтобы этот человек работал здесь, необходимо предусмотреть возможность где-то бесплатно проживать. Можно выйти на попечительский совет, который есть у нас. Он у нас хороший, состоит из мудрых и степенных людей. Думаю, что мы решим эту проблему. Главное, чтобы этот человек любил, хотел и желал работать на этом месте.
— Также к нам пришла девушка, женщина. Ты ее видела, Полина, хорошая девочка, да? — Елена обращается к одной из воспитанниц. — Учитель начальных классов. Пробовала уже на практику. Молодая, 28 лет, тоже с ребенком. Одинокая девушка. Она пришла и сказала, что, мол, я буду работать. Она уже нашла себе квартиру, временное жилье, решила вопрос с пропиской. С первого дня, когда она приехала сюда, устроилась на работу на кондитерскую фабрику, на упаковку. Так тут многие нелегально работают. Зарабатывают себе на жизнь. Я посмотрела на эту девушку и поняла, что этот человек сможет не только выжить, но сможет работать, и успешно работать. Я уверена, у нее все получится. Мне иногда необходимо просто увидеть человека, для того чтобы определить, на что он способен. Вот та, которая с физико-техническим образованием, мне вообще раза три перезвонила. Говорит, мол, скоро мой муж приедет, и если мы придем вместе, как вы к этому отнесетесь. Я говорю — вы приезжайте ко мне и с мужем либо без мужа, мы с вами на месте примем решение, будете ли вы работать, будут ли у вас какие-то проблемы, и сможем ли мы решить. То есть люди беженцы, их всех жалко одинаково, но история у каждого своя. Это ведь не секрет. Я несколько человек приглашала. У нас пункт был открыт для приема вещей, гуманитарной помощи. Работал пункт достаточно хорошо, очень помогли и администрация Азова и Ростовской области, и просто жители города. В Луганск мы отвезли груженную доверху машину, 2,5 тонны. Прямо в бомбоубежище.
Нас часто спрашивали, почему мы такую акцию осуществили? А разве неясно? — Елена слегка возмущена. — Потому что здесь люди, которые живут под мирным небом. А там, через 200 километров, все иначе. Каждый ребенок в нашем центре горд, что к тому, что людям в Луганске доставили все необходимое, он тоже приложил руку. Конечно, там страшно сейчас. И поэтому мы решили посильную помощь оказать. Мы раскладывали принесенные людьми вещи, чинили их, стирали, гладили. А как же иначе, ведь у них там война. В том-то и суть. На гуманитарной помощи не зажируешь, отправляют самое необходимое. Мы отправили семьям, мамам, консервы, мы отправляли принадлежности, как мы их тут называем «мыльнорыльные».
— Шампуни, — Катя деликатно поправила «маму Лену» и сложила губки в строгий бантик.
— Канцелярские товары, школьные принадлежности, — в разговор вступила еще одна из девушек за столом, Полина. — Я надеюсь, что эти дети пойдут в школу. Затем мы медикаменты послали, инсулин. То, что насобирали.
— Детский дом как пункт сбора гуманитарной помощи — звучит непривычно. Кому пришла эта идея сбора?
— Наш детский дом оказывает организованную помощь беженцам, — говорит Полина. — Мы на сегодняшний момент одеваем детей, которые сейчас находятся у нас здесь в Азове, из того, что у нас хранится на складе. К слову, в детдоме мы немного «зажратые», еще не каждый наденет на себя некоторые добротные, но не модные вещи.
— Да, это так, — подтверждает «мама Лена». — И, конечно, у меня много той одежды, которую с удовольствием сейчас берут беженцы, девочки 5–7 классов. Они сейчас специально приходят, и мы их одеваем.
— А как они приходят? Откуда?
— Ну, мы в Интернете даем информацию, и по телевизору есть бегущая строка, — говорит Катя. — Даже был звонок в выходной, я взяла трубку и сказала — «приходите в понедельник». А потом решила, что меня же не поругают за это. Побежала, догнала их. Им требовалась одежда.
— Опять хвастаешься, — в разговор вновь вступает Полина. — Я в нашем доме с шести лет. Сейчас я уже выпускница. Работаю в Москве. Сюда приезжаю часто. Сейчас я приехала отдохнуть.
— Полина лечится, я ее еще в больницу положила, — добавляет Елена. — С желудком беда. У нее все это на нервной почве, это тяжело.
— И беженцам и тем, кто там, на войне, требуются одежда, еда. Но в большей степени им требуется моральная, психологическая поддержка, — уверенно произносит Полина. — Это всем понятно. У них беда, требуется помощь. И раньше других это понимают те, кто знает на собственном жизненном опыте про то, что такое беда.
— Я тоже, кстати, — это снова Катя. — Уже скоро 4 года, как выпустилась из нашего детского дома. Я здесь прожила 12 лет. И теперь я скоро стану государственной служащей. Учусь в Ростове-на-Дону. Я тоже считаю, что беженцам требуется реабилитация. Вот и в кино американском показывают, что всегда приезжают психологи в горячие точки. Возможно, и нам нужно нанимать психологов. Я по телевизору видела, как в лагеря для беженцев приезжают специалисты.
— Нужно поделиться всем в откровенной атмосфере. Бедами. Заботами, — говорит еще одна девушка, Вера. — Рассказать, как мы прожили жизнь, и сравнить их жизнь с начала этой войны. И просто их поддержать добрым словом. Сказать каждому, что его понимают, что ему хотят помочь. Все будет хорошо. И как бы постараться помочь им влиться в наше общество, в мир, где есть мир, окружить вниманием. Внимание, забота — вот что самое главное. Можно даже не стесняться дорогих слов. Вот и мы уже, и другие люди, мои знакомые, говорят им, что они наши братья, сестры. Я думаю, это самое главное. Я тут в доме с малых лет. С самого детства, как я сюда попала, здесь уже были люди постарше. У нас было воспитание на взаимопомощи. Старшие помогали младшим. Потом мы росли, и уже помогали тем, кто помладше. Я и сейчас работаю в детдоме. Работала здесь воспитателем, получила педагогическое образование, потом ушла в декрет, сейчас я медсестра.
— То есть вы сестра милосердия. По-фронтовому.
— Можно и так сказать. Когда я оканчивала колледж, было желание получить военный билет. Всех, у кого есть военный билет, могут призвать в горячие точки.
— Как вы посоветуете помочь беженцам, тем 300 000 тысячам людей? Это самые разные люди, не ангелы во плоти, живые люди, со своими судьбами, со своими привычками, характерами. Что с ними теперь делать?
— Есть среди этих людей, беженцев, наглые, что самое страшное. Очень наглые. И у меня есть знакомые. Бесплатно пустила беженцев, ни копейки ни берет. А они такие слова говорят, что такая плохая Россия, плохой Путин. Вот в автобусе ехала женщина, ей на вид лет 60. Она там сидела развалившись и громко так на весь автобус вещала: «Вот с самого утра ничего не ела, я хочу есть, но не буду. Мне, конечно, предлагали покушать и то, и это, а я не стану есть, я брезгую. И кровать чистую давали, но я не буду там спать, мало ли кто там спал». Слушаю и думаю: ничего себе. Люди в ту войну ели друг друга. А главное — она бросила свою семью, у нее остались там дети, у нее остались внуки. Она рассказала, что поехала в Новороссийск к брату, но не доехала. Брат не принял. Тоже были случаи, в гостинице. Там работает мой знакомый электрик. И он что-то чинил в столовой, а люди в это время кушали. И он слушал просто такие разговоры, что нам это не нравится, мы к такой еде не привыкли. Тут вот нам не нравится, как нас здесь обслуживают. Вот такое бывает.
— Ну, это понятно. Вот, например, ваша «мама Лена» сталкивается с новым ребенком. Это может быть хороший добрый ребенок, а может быть вредный, но для нее все вы одинаковые. Всем надо как-то вырасти. Всем нужно дать шанс. Взрослые люди тоже бывают капризными.
— При желании у каждого беженца есть возможность интеграции, — говорит Полина. — Конечно, все люди разные. Вообще все россияне всячески стараются поддержать и помочь беженцам. Это поступок для нас. Война у них на Украине — это очень дико. А еще мы боимся за свои жизни. Конечно, мы и за них тоже переживаем, но и за себя боимся. Мы стараемся сплотиться и помочь всем. Мне кажется, что когда мы принимаем людей в России, это уже и есть первая поддержка, и моральная, чтобы люди не чувствовали себя одинокими, никому не нужными. А психологи, конечно, тоже нужны. Надо стараться нанимать психологов. Нанять специалистов, чтобы беженцам было комфортно. Мы тут за время работы с гуманитаркой многое наслушались. Бывают такие ситуации, что люди прямо сидят на улице и рассказывают, что им сны снятся, такие, что везде бомбят. Дети просыпаются среди ночи, кричат.
— Вы с этим сталкивались?
— Я нет, но вот в Харькове моего кума мама. Родственники созваниваются и рассказывают, как их сын выходил из этой ситуации. В Харькове спокойно сейчас. Но сначала все начиналось в Харькове. Люди на площадь выходили. Конечно, это переживания, это стресс, но как-то мама его зовет: «Ты приезжай ко мне». А он отвечает: «Я не могу приехать, я не могу приехать без семьи».
— А какая моя позиция, я ж уже объяснила, — вступает Катя. — Наше общество готово к милосердию. Воспринимаем, помогаем чем можем.
— Ну, вот вы отправляли продукты питания, вещи детские. А что в детском доме лишнее?
— То, что отправляли, принесли люди, — это Елена. — То есть из детского дома никто ничего не забирал. Мы стирали, приводили в порядок вещи, которые приносили люди. Приводили в хороший вид. И чистое все, наглаженное, передавали, это тоже значимо.
— Дети тоже принимали участие в процессе?
— Да, под руководством взрослых. Понимаете, я считаю это полезным и важным для воспитания. Мы сортировали. То, что нельзя носить, выбрасывали. Перебирали. Подписывали. Для детей игрушки чинили. А вещи бывали разные. С тараканами приносили. Потом все приходилось все вымывать, вычищать. Были разные люди, они по-разному понимали помощь, но мы с моими детьми им не судьи. Дети работали с гуманитаркой, и делали это с любовью, с желанием. Я думаю, пока есть такие дети, до тех пор и будет наша страна.
— Вы знаете, наши воспитанники анализируют и делают выводы, — снова резюмирует Елена. — И это хорошо, что они анализируют поведение других, взрослых людей. Соответственно они берут на контроль собственное поведение в отношении к другим людям, это здорово. Но действительно, этих 300 000 человек в России надо как-то устраивать. Кстати, на мой взгляд, это великолепный потенциал для России. Последние наши попытки увеличить рождаемость в России оказались не самыми удачными. Выдавая каждому второму ребенку 400 000, пока мы только потратили средства. Результатов-то пока нет. А у нас есть острый дефицит населения в России. Вот сегодняшняя ситуация, пускай такая вынужденная, дает возможность для России покрыть дефицит. И это русские люди, мы говорим на одном языке. Они востребованы нашей экономикой, остро необходимы на заводах и фабриках. Страна нуждается в этом рабочем потенциале. Мы имеем возможность погасить дефицит в готовых специалистах, квалифицированных кадрах, готовых работать на благо нашей страны.
Сейчас мы живем в важное время. Сейчас особый момент, я надеюсь на то, что это один из важных таких моментов. Надо уловить нюансы. Важно, чтобы наша страна смогла помочь реально этим людям. А они помогли бы и сами себе, встав на ноги, и смогли бы открыть новые страницы родственных связей. Приобретение этими людьми новой Родины — важный момент. Я считаю, что все наши беженцы, все беженцы с юго-востока — это для нас испытание на вшивость. Ростовская область постепенно, последовательно, систематически справлялась с потоком беженцев. Потом присоединились другие регионы. Вот сегодня поезд ушел в Самарскую область. Люди едут и желают жить в России, желают брать не только статус беженца, но и гражданство. Их можно понять. Всегда будет желание вернуться к себе на Родину, у каждого там многое осталось. Но время идет. Война не прекращается, и люди начинают задумываться над тем, смогут ли они вернуться в разоренное гнездо. Люди начинают понимать, что им нужно устраиваться на новом месте, нужно обязательно находить работу, нужно подыскивать жилье, надо устраивать детей в школу, в детский сад. Очень похвально, что федеральная политика направлена на то чтобы все сделать для социализации беженцев. Многие оседают в Ростовской области. На юге. В приграничных районах. Это проблема. Хотя лед тронулся, я вижу, что регионы забирают людей, что люди, пускай пока с нежеланием, но уже уезжают из приграничных районов, на те же фабрики. А если врачи, учителя, инженеры — то практически в любой регион на выбор. У беженцев появляется желание интегрироваться в российскую действительность вместе со своими детьми. Потому что у нас мирное небо. И хороший у нас президент, сильный. И мы все это ощутили, вот эти все политические громкие заявления говорят о том, что как бы то ни было, Россия — значимая для многих страна, и к ней прислушиваются. И какие они бы санкции нам не выставляли, все делается для того, чтобы наша страна стала сильнее. Мы поддерживаем всю Россию и наше руководство. И я думаю, что мы сплотились.
Игорь ПАНАРИН.
АНАТОМИЯ БОЛИ. БЕЖЕНЦЫ В РОССИИ
Вопрос о беженцах из Донбасса в Россию и обратно уже переместился на первые полосы газет, стал предметом спекуляций. Корреспондент журнала «ЭкоГрад» Галина СОЗАНЧУК, знаменитая ведущая «Дети нашего «Времечко», попыталась разобраться в сути проблемы. В качестве личного ответа она представила историю Андрея Малышева, беженца из города Харцызска.
— Андрей, расскажите, откуда вы приехали? Почему вы оттуда приехали? Какие обстоятельства?
— Я приехал из Донецка. Ну, обстоятельства вынудили меня приехать. По причине… Как же это правильно назвать...
— Ну, то, что у вас идет война, все знают.
— Ну да, война... Ну, я не беженец. Я уехал по другим причинам. Не нравится вся эта ситуация, которая там творится. Просто я не верю, что что-то будет из этого хорошее — уже не верю. Потому поехал. Попытался. Взял отпуск. Я не рассчитывался с работы — у меня очень много отпуска. И поехал в поисках лучшей жизни. В попытках поиска.
— Андрей, как бы вам нравилось или не нравилось слово «беженец», но фактически вы же убежали, чтобы сберечь свою жизнь. А это беженцы и есть. Хотя, может быть, политически этого статуса у вас и нет. Что предшествовало вашему отъезду? Какие там были события в городе? Были уже бомбежки, вы сидели в подвале?
— Да, было такое. Мы работали до последнего, и сейчас ребята работают вот.
— А в чем работа заключалась?
— Восстановление электроснабжения города Донецка.
— Восстановление? А почему его надо было восстанавливать? Давайте расскажем все как есть.
— Потому что происходили военные действия, бомбежки, минометные, ракетные, бомбовые удары по районам города. Из-за этого оборудование, линии электропередач, кабельные линии, вообще подстанции, естественно, выходят из строя. Вот что могли мы, то и восстанавливали, конечно, там. Самый минимум. Что-то пытались, что-то давали людям свет. Люди довольны были.
— Мне рассказывали наши общие знакомые, что выходили из подвалов и плакали, когда вы им свет назад возвращали.
— Да. Было такое. Ну, бабушки и вообще женщины. Бабульки чувствительные, говорят: «Спасибо». Приятно, конечно.
— Ну вот, вы возвращались после работы, что дальше с вами происходило?
— Я живу в отдаленном районе, в пригороде Донецка. Ну и там тоже происходят военные действия, там недалеко Иловайск. Как известно, станция там очень подвергалась большому ракетно-бомбовому удару. Ну вот я живу в Харцызске, и там — тоже.
— Харцызск — это пригород Донецка?
— Да, это тридцать километров от Донецка. Ну и то же самое, было бомбоубежище, даже не бомбоубежище — подвал. Ну так — слегка оборудованный. Чтоб туда добежать, это очень далеко. То есть либо постоянно жить...
— Ну а где вы ночи проводили?
— Сначала — несколько дней в подвале. Потом я уже плюнул на это дело и спал просто в коридоре на полу. На матрасе.
— А почему не в комнате?
— Стекла. Можно травмироваться, если попадет снаряд. От стекол, от разлетающихся. Ну, я там позаклеивал, конечно, окна.
— Скажите, вы вот человек, служивший в армии. Вдруг вы оказались в ситуации, когда идет натуральная война вокруг вас. Идут бомбежки. Вот какие ваши эмоции были?
— Страшно, конечно.
— Неужели мужчинам страшно?
— А людям всем страшно. Любому мужчине. Не верьте, кто говорит, что не страшно.
— Храбрятся?
— Как правило, говорят те, кто этого не видел, мне так кажется. Этого не может быть. Не бояться — это глупо. Куда-то выходить с открытой грудью на что-то... Не знаю. Просто тут такая ситуация: мы были на работе, и вот идет, там, с Донецка, обстрел в сторону позиций украинской армии, допустим, в сторону аэропорта. Украинская армия стреляет в ответ. А нас, коммунальные службы, никто же не уведомляет! Мы слышим — залп. Неизвестно, это летит с Донецка в сторону украинской армии, на позиции, либо летит обратно. Если ты — военный, то проще, потому что они знают, что куда летит и откуда. Просто у нас не было никакой согласованности, допустим, с армией ДНР.
— Что, вы сами по себе там были, да?
— Ну да, да, да... Вот слышим — залп. Ну так присели там, посмотрели: кто, куда, что там. Потому и страдает очень много гражданских лиц. Как правило, обстрел очень внезапно прилетает.
— А в какое время обычно обстрелы были?
— Сначала с утра, а потом — без времени.
— Как вы выбирались?
— На автобусе, как ни странно.
— То есть сели спокойно на автобус, как все люди тут, в Москве, на автобусе ездят?
— Ну, автобус ходит, Донецк-Москва. Есть единственная лазейка — через населенный пункт Марьинка. Это как сторона Мариупольского направления. Ну, это единственный такой более или менее безопасный выезд был. Вот все выезжают туда, кому надо попасть даже в Славянск, в Красный Лиман. Ну, тоже куча блокпостов — сначала ДНР, потом украинская армия...
— Проверяли?
— Да.
— Что проверяли, что смотрели?
— Ну, как правило, заходили просто с автоматами бойцы. Паспорт, паспорт. Хотя глупо совершенно, я считаю. Посмотрели паспорта, прошли по салону — все.
— А вещи смотрели?
— Вот мне повезло: когда я выезжал — вещи не смотрели.
— А когда вы выезжали — это как раз на перемирие пришлось, да?
— Ну так называемое перемирие...
— А почему «так называемое»?
— Да никакого перемирия, какое перемирие? Перемирие для политики. А на самом деле все то же самое продолжается — люди гибнут и каждый день обстрелы.
— То есть по сути-то никакого перемирия и не было, все было только на словах, да?
— Нет. Ну, чуть-чуть, правда, потише. Я вот еще работал последние дни...
— Очень хотелось бы понять портрет правосека: кто там воюет, кто там вас обстреливал? Или там не правосеки?
— Там позиции украинской армии. Это ж понятие тоже абстрактное. Никаких же спецопераций боевых нет, с участием людей. Просто стоит батарея...
— А кто воюет?
— Просто стоит батарея, обстреливает город. Это проще всего, чем войти в него и проводить, допустим, живой силой военные действия. Проще обстреливать. Воюет национальная гвардия, какие-то спецбатальоны.
— А фотографии вас попросили удалить, насколько я поняла, да?
— Да, да. Ну, украинскую армию я, естественно, не фотографировал, потому что военные не любят, когда их фотографируют. Да и правильно. Никому это понравится.
— Какие настроения вообще в городе, что люди говорят? И как на ваших глазах сформировались эти настроения, начиная с того момента, как Крым перешел России?
— Ну, сначала была эйфория. Русская весна так называемая. Март месяц. Митинги в поддержку референдума Крыма, потом появился Павел Губарев. Народный губернатор, как он себя позиционировал.
— А потом воодушевление постепенно проходило?
— Нет. Потом начались более активные действия, когда захватили облгосадминистрацию. Тихо-мирно. Тогда еще и оружия даже практически не было. Были ребята в мотоциклетных шлемах, в камуфляже. Потом, когда в апреле началась АТО, начало уже появляться оружие, опять же ждали подвоха, ждали вот этих провокаций. Ну, там были баррикады вокруг, вы же видели, вокруг облгосадминистрации. А потом уже закрутилось, уже все по-серьезному, когда начался Славянск — с него ж все началось. Потом уже там начали стрелять, уже началось все серьезно.
— Настроения людей как менялись? Что сейчас вообще люди хотят?
— Сначала было воодушевление. Надежда какая была у людей, что Донецкая и Луганская области станут субъектами Российской Федерации. Ну и постепенно это настроение переросло в упадническое. Потому что люди ни во что не верят, очень много людей уехало. Город пустой.
— Уезжают в основном в Украину или в Россию?
— Я не могу точно сказать, но мне кажется, что большинство все-таки в Россию.
— И в целом люди подавлены тем, что не получили желанной помощи от России?
— Да. Всем хотелось бы в это верить. Все 50 на 50, но тайная надежда всегда же есть.
— Что вы с собой взяли, что вы привезли?
— Минимальный набор вещей, по сезону.
— Одежды?
— Ну да. Зимнюю одежду.
— А все остальное бросили там?
— Ну да, у меня там мама осталась. Закрыл квартиру, взял сумку. Поехал.
— А семья? Жена?
— Семья у меня на территории Украины, в безопасном месте. Еще с июня месяца. У нас родственники во Львове, так получилось, предложили поехать. Я не верил, что начнут бомбить Донецк.
— Дочке сколько лет?
— Семь. Скоро будет.
— В школу пошла?
— Да, пошла в первый класс.
— Вы ее провожали в первый класс?
— Нет.
— Расскажите про дочку. Какая она?
— Пружина. По характеру.
— Бойкая?
— Да.
— Жалеете, да? Что в первый класс не проводили…
— Да, но съездил я к ним в июле месяце, проведал семью и вернулся опять на работу. До этого Донецк так сильно не обстреливали, ну только окраины, а в центр города ничего не прилетало. И надежда у людей была, что центр города останется целым.
— Андрей, но вот вы скажите: а вы сами-то понимаете, что в общем-то подвиг совершали? Человек мирной профессии, возвращая людям свет, вы, фактически, возвращали им жизнь, да? Или вы как-то вообще в этом разрезе не думали никогда?
— Я уехал. Там-то ребята еще и продолжают работать. А я здесь, безопасности. Я бы не сказал, что я совершал какой-то подвиг. Ну, работал — и работал, да.
— Какие прогнозы ваши, как человека, побывавшего внутри? Понятно, что мы здесь отслеживаем все новости, все читаем, всю аналитику. Но тем не менее наверняка изнутри какой-то взгляд другой. Это надолго?
— Да, мне кажется — это надолго. Я не аналитик, не политолог, мне далеко до этого. Но слишком много разрушено, слишком много заброшено всего. На шахтах можно поставить крест, на большинстве — это точно. На обесточенных, которые заливает водой. Кто это будет восстанавливать? Они и так сами по себе нерентабельные, а теперь, после того, как все стоит без напряжения, не работают насосы, откачивающие воду, это все придет...
— …в негодность, да?
— Я не профессионал горного дела, но мне кажется — оно придет в такой упадок....
— А какой оптимальный был бы путь для Юго-Востока, по мнению, вот, людей, которые там живут и которые там остаются сейчас все-таки? Независимость, юрисдикция России, вернуться к Украине... Хотя это уже невозможно, наверное.
— Вернуться к Украине — уже да. Хотя там пытаются, я так слышал, внести амнистию, какой-то особый статус. Большинство людей, я повторюсь, хотело бы быть субъектом, как Крым, Российской Федерации. Ну, к сожалению, ближайшие, наверно, пять лет этого не будет. Хотя Бог знает. Я не знаю, что будет через неделю.
— Ну удачи вам здесь. Хотелось бы, чтоб у вас все сложилось, и сложилось с работой. Приятно, что вы не позиционируете себя как беженец…
— Нет, не позиционирую.
— …а как человек, который приехал работать и жить здесь.
— Ну вот, у меня просто накопилось четыре месяца отпуска. Может — удастся даже заработать немножко каких-то денег. В крайнем случае. Если не получится ни с чем другим.
ИХ ДОГНАЛА ВОЙНА
Есть темы, на которые писать сухим языком официальных репортажей просто невозможно. Одна из них — тема беженцев с востока Украины.
Беженцы… Слово из других, самых страшных годов прошлого, как казалось, века.
Кто-то им сочувствует, кто-то ощущает неудобства, вызванные появлением большого числа людей со своими проблемами, СМИ рисуют самые разные картины.
Единственный способ составить собственное представление — это рассказы самих беженцев, так называемые «живые истории».
Корреспонденту «ЭкоГрада» такая возможность представилась во время посещения председателем партии «Справедливая Россия» Сергеем Мироновым подмосковного пансионата «Ласточка», ставшего временным домом для 150 взрослых и более 50 детей.
Вот практически без купюр рассказ молодой женщины, вынужденной с мужем и маленьким ребенком бежать от войны.
Небольшая комната, типичный гостиничный номер, вся уставлена детскими игрушками, на стенах рисунки карандашом. Усталые женские глаза напротив…
— Скажите, Светлана, из какого города вы сюда прибыли?
— Наша семья из Авдеевки. Это пригород Донецка, недалеко от аэродрома. Как раз там, где были самые жаркие бои… Там все лето был кошмар. Было очень страшно, по ночам практически не было возможности уснуть. Дочка спит, а ты наготове, чтобы быстро скрыться в подвал в случае приближения обстрела… Сидишь буквально на мешках, все необходимое чтоб было под рукою. Дочь должна была идти в первый класс, так школу, в которую ее хотели отдать, разбили снаряды… Уехали только тогда, когда стало совсем невмоготу.
— И вы сразу выехали в Россию?
— Нет, сначала мы думали переждать все это на море, между Бердянском и Мариуполем. Вот дочка нарисовала море, — показывает на висящий на стене детский рисунок с волнами и чайками, — но война догнала и там…
Россию выбрали потому, что позвали знакомые мужа. Первые дни жили по квартирам — пять-шесть человек в двухкомнатной получалось. Было тяжело. Но нам все помогали.
Как-то пришли с дочкой в магазин, она просит йогурт, а денег на него у меня не хватает. Продавщица услышала наш разговор и протянула его дочке… Бесплатно…
А потом нам предложили комнату в этом замечательном пансионате. Огромное спасибо России за помощь.
— Вы всей семьей выехали?
— Я, муж (он сейчас в Москве, пытается подрабатывать где удается) и дочь. Дома осталась 74-летняя мама… Не захотела оставить дом. Рассказывает, что там сейчас очень страшно, обстрелы, выбиты стекла, за водой ходят в частный сектор, к колодцу…
— А где сейчас дочь?
— Дочь взяли в местную школу. В поселке Чисмена (Волоколамский район Подмосковья. — Ред.).
— Проблем с устройством не было?
— Что вы! Наоборот. Там всего было 35 школьников, а тут добавились наши 16, кто школьного возраста. Они даже были рады, потому что школу хотели закрыть, а теперь она будет и дальше работать.
— Не было ли проблем, связанных с различными требованиям к подготовке первоклассников в России и в Украине?
— Нам было просто. У нас же дети идут в школу с семи лет, а в России с шести. Поэтому уровень готовности к школе у нас достаточный.
— Есть планы возвращения на Родину?
— Конечно, все хотят вернуться. Некоторые уже выехали после объявления прекращения огня. Но Авдеевка сейчас как раз на линии огня. Донецкий аэропорт же рядом… Правда, тут несколько раз УФМС приезжало. Требовали переезда в другие регионы России, говорили, что в Московской области квот для беженцев нет… Некоторые уехали. Далеко, не знаю точно, куда. Но сейчас вроде все успокоилось, не беспокоят больше.
— Понимаю, что не совсем корректный вопрос, но что самое страшное для вас было за время этой войны, из того, что пришлось пережить?
— Это дорога в Россию, как мы проезжали через все эти бесчисленные блокпосты. Представляете, в салон с автоматами наперевес заходят люди в камуфляжной форме. Кто это? Чьи это? Чего от них ожидать? Какие-то непонятные нашивки… На лбу, на рукавах… Небритые, злые…
Когда украинская армия, то спокойнее — вежливый офицер, дисциплина… А когда ополченцы или националы (отряды Национальной гвардии и добровольческие батальоны типа «Азов» и «Донбасс». — Прим. автора), то очень страшно.
Мужчин выводят на дорогу, заставляют раздеваться по пояс, ищут следы от автоматов, рассматривают руки. Кричат: «Почему ты не на войне?», наставляют оружие…
Нет, пока там такое творится, возвращаться просто нельзя…
— Ну, слава богу, Светлана, сейчас для вас это все позади. Надеюсь, что мир и порядок будут восстановлены. Желаю вам и вашей семье скорейшего возвращения в мирный город, встречи с родными и близкими. Большое спасибо за откровенное интервью.
Игорь ЕГОРОВ.
