«ВЕРИТЬ В ОТЧИЗНУ И БОГА...» Духовное преодоление в стихах Александра Ромахова

«ВЕРИТЬ В ОТЧИЗНУ И БОГА...»  Духовное преодоление в стихах Александра Ромахова - фото 131 августа 2021 года исполняется шестьдесят лет со дня рождения Александра Ромахова – уроженца воронежского края и замечательного русского поэта, в творческом наследии которого есть стихи пронзительной силы и чистоты. Уже четырнадцать лет прошло с тех пор, как его нет...

Внутренняя зрелость и поэтическая свобода неотделима в ромаховском поэтическом мире от чувства сопричастности событиям эпохи, от сознания органичной принадлежности к великой русской культуре, от сердечного внимания к судьбам отчего края и своего народа, а каждая строка окрашена глубоко личным, до боли обострённым восприятием окружающего и ощущением трагизма современного бытия:

Все мы – дети дорожной пыли,

Зачинавшей от вечного праха...

Мы в обочины насмерть вросли –

И корнями сцепились от страха.

Подлинная поэзия с огромной силой воздействует на человека, заставляя нас радоваться и страдать, открывая глаза на красоту мира и побуждая размышлять над вечными вопросами. И в случае со многими ромаховскими стихами это, несомненно, происходит. Но то, что творческий путь поэта оборвался так рано, так внезапно, по-прежнему вызывает боль. Хорошо, конечно, когда творение переживает своего творца. Однако хочется, чтобы и сам поэт – как правило, более растворённый в художественном замысле, чем озабоченный накоплением материальных благ – был бы в жизни покоен и благополучен, чтобы обстоятельства давали ему время для досуга и сосредоточения, для философствования и для собственно «художества». И, главное – для «стяжания духа мирна», после чего, по знаменитому высказыванию святого преподобного чудотворца Серафима Саровского, «тысячи вокруг... спасутся». Когда художник счастлив и беззаботен, душа его, отвлечённая от земных тягот, почти невесомая – во вдохновенном творческом созерцании как будто парит над замершим миром, с высоты наблюдая за его таинственными изменениями, и взгляд его – зорок, а слово – точно. Так и у Ромахова: «В озёрах родины черна вода крещенская, глубокая»...

Увы, время исторических переломов редко совместимо с манящей лёгкостью и возвышенностью бытия. Немного пришлось этой легкокрылой радости на душу поэта Александра Ромахова, смолоду трудно существовавшего на излёте советской эпохи в райцентре полунищей среднерусской провинции, словно забытой у обочины жизни столичным политическим бомондом... Что ж, на Руси и один в поле воин; и в лице Ромахова при рубеже двух тысячелетий на обширном поле отечественной словесности принял свой духовный бой за усталую, унывающую человеческую душу неутомимый воин-поэт – беспокойный странник и вдохновенный певец.

Никогда в своей недолгой жизни не занимал он заметных в социальном плане постов – но и после ухода в мир иной остаётся неповторимой фигурой в пантеоне воронежских поэтов.

Не был Ромахов и автором научных трудов – лингвистических, литературоведческих либо иных теоретических, посвящённых творческому процессу. Но, самостоятельно и увлечённо освоив огромное количество книг своих бесчисленных литературных предшественников и современников – создал собственный стиль письма, вложив полученные обширные знания в эксперименты со стихотворной формой, призванной то в сложности, то в естественной простоте своей максимально точно передать правду мысли и чувства.

Духовное странничество поэта не прекращалось никогда – но все последние свои годы он, прикреплённый к дому сыновним долгом, ухаживал за тяжелобольной матерью, которая прожила после скоропостижной смерти Александра совсем недолго...

Чувствуя сопричастность личной судьбы драматической участи родины, на сломе эпох Александр Ромахов обратился к глубинам национальной исторической памяти. По примеру древних стоиков и мифологических героев фольклора он научил свою душу, обременённую многими заботами и печалями и одновременно стремящуюся в необозримую даль – двигаться к заветной цели лишь силою воли, силою мысли. И – воспарять, вопреки бытовым привязкам и земному притяжению, словно в надрывном крылатом усилии поднимая с собою в небо плотное, вязкое человеческое бытие:

Я ушёл по забытым следам,

Где меня загадала вода,

Где меня отражала земля,

На закатное солнце пыля...

...Не один только я здесь плутал,

на камнях свою кровь оставлял...

Дай увидеть закрытым глазам!..

Моя память плывёт по холмам.

  

Надо сказать, что при очевидном демократизме в общении по своему духовному складу Александр Ромахов, в дружеском кругу просто «Ромка» – элитарный поэт-одиночка, испытывавший радость от книжного слова, восхищавшийся красотою форм и хранящий свой внутренний мир в своеобразной «башне из слоновой кости». И это неудивительно: юность его прошла во времена, по преимуществу, безбожные, государственно-атеистические; тогда мало кто прилюдно обнаруживал свои духовные устремления, хотя они неизбежно прорывались в творчестве. В мятущемся естестве поэта жила душа-христианка, билось открытое и честное сердце, мгновенно отзывавшееся на беды и радости ближних. И когда перестроечным хаосом в очередной раз на русском пространстве прервалась связь времён, а пóтом и кровью воплощавшуюся, но год от года меркнущую мечту о царстве справедливости на земле сменили смрадные идеи дикого капитализма, Ромахов с горечью напишет:

Я новую повесть поведал им,

Пришедшую в странном сне –

Что всех догоревших отечеств дым

Сегодня в большой цене...

Жить ему оставалось лишь несколько лет, и, быть может, какое-то тайное знание о всё плотнее сжимающейся пружине личного времени наполняло ромаховские строки особой эмоциональной силой, образы – яркостью, поэтическую речь – чистотой. Как будто усталый путник на последнем издыхании, он льнул к отчей земле в поисках древней силы. Чтобы, сжав в горсти осенний прах родного пепелища, окунуться в жухлые степные травы, в грибной и лиственный запах прели русских окраинных, пригородных полесий, забыться в полусне – и пробудиться внутренне обновлённым от предчувствия зарождающейся в неведомых глубинах новой жизни. А потом снова и снова поднимать в дальний путь свою душу-плоть – тяжкую, израненную, в общем-то, не вкусившую досыта ни отдохновения, ни покоя. И с упрямым постоянством – и смехом, и криком, и стоном, и стихом – запускать её в низкое, покрытое тучами небо: искать его высоты, стремиться к далёкому горизонту, следуя за таинственным надмирным зовом.

Я услышал, как время поёт:

«Только отчина вечно зовёт,

Только родина светит в тумане;

Что иное навеется – канет! –

Да и самую память сметёт».

... видно, Русь и своими камнями

От нерусской тоски бережёт.

Отвращения к нерусской тоске поэту не простили. И после его смерти изворотливый стихотворец – мастер перечисления случайных деталей, наследник чужого рода – на правах былого знакомца с неким внутренним превосходством написал о житейской безалаберности Александра Ромахова, о его привычке гасить невероятное нервное напряжение алкоголем, о раздражающей бытовой неустроенности – как о главных личностных приметах поэта. Со сходной менторской и притом скандальной интонацией, достойной «жёлтой» прессы, не единожды – и прежде, и теперь – неумолимо обличали и смаковали «явные и глубокие червоточины» гениев русской литературы дотошные мелкотравчатые исследователи. То им есенинское житьё-бытьё неправильно, то печальное пристрастие к азартной игре и питию Достоевского портит портрет писателя, то покаянное гоголевское обращение ко Христу в последние годы существования заставляет задуматься о психической аномалии... Как тут не вспомнить пророческие строки из пролога блоковской поэмы «Возмездие» (1911): «Да будет взгляд твой твёрд и ясен. Сотри случайные черты – и ты увидишь: мир прекрасен. Познай, где свет – поймёшь, где тьма...».

Поэтическое наследие Александра Ромахова ещё ждёт своего глубокого анализа, освобождения от наносной шелухи «подлинных деталей его реальной жизни», избавления от душных навьих чар. И тогда откроется в чистоте, сердечном накале и духовном преодолении его строк большой русский поэт. Так сумбурно бытовавший – но так упрямо искавший смысл бытия!.. До боли остро ощущавший его земную конечность – и, одновременно, воспевший его прекрасную полноту... Принявший как достойные лишь самые высокие жизненные цели, самые неизбывные, непреходящие для человека смыслы:

Если верить – в Отчизну и Бога,

Если знать – то любовь и печаль...

Римма ЛЮТАЯ

Александр РОМАХОВ

***

Август…Дни твои настоялись –

Солнце тихое

напролёт.

Что ж тебя так сжигает зависть

к той, которая настаёт?..

Расстаёмся… Прости, не помню,

по листвяной бродя золе, –

чоб мне было когда бездомней

на остывшей твоей земле.

Не держи ты меня, такого.

Холод зорь твоих – словно зло…

Дай губам

вкус тепла земного,

а потерям моим – число.

И, спокойный, пойду я в осень,

в мокрый шелест опавших дней…

Ничего…

За меня не бойся,

хоть и ночи теперь темней.

Ну, а станет бедней зенит

на одну лишь звезду – не внове! –

пусть упавшая прочертит

путь к единственному изголовью –

где любовь моя

тихо спит…

***

Посреди бесконечных затей                                

жизни, старой, как имя планеты,

льдинку я растопил – и над ней

прошумели высокие ветры.

Будто время текло через край –

на ладони росинка дрожала...

Русский крик из души – не замай! –                                            

вырастал, поднимался помалу...

Я в ладони пронёс серебро

то ли мёртвой воды, то ль живой,

и насквозь мою руку прожгло –

так вода притянулась землёй.

***

Вот она,

               по неведомым тропам,

по мою, как по душу,

                                  по грусть –

тёмным полем бредущая тополь...

Тополь – женского рода, клянусь!..

Долго ей шелестящей листвою

горько в памяти пахнуть моей.

Я осеннюю женщину – вдвое

полюбил, слишком схожую с ней:

так же

           той на роду написалось

в глубине моего существа

терпко жить,

мои боль и усталость

хороня,

           будто землю – листва.

***

Я не смахну из кладбищенских глаз

слёзы карманною ветошкой...

Где вы? –

             и вправду ли нет больше вас,

милые бабушка с дедушкой?

Господи Боже! как хочется мне

вновь возвращаться с работы

в дом, где за вишнями в позднем окне

так беспокоится кто-то.

Так ожидает, из старческих сил

выбившись,

                     ужином гретым...

Нет ничего...

Я и дом схоронил,

пущенный смертью по ветру.

Только во сне ещё прежний покой,

свет, не сгорающий в пепел, –

бабушка крестит сухою рукой,

ддушка просит, чтоб не́ пил...

***

Нет, не будет мой дом опустевшим

и печально меня окликать,

вспоминая в потёмках нездешних

мю молодость, песни и стать.

Мне – как ветру в полях, не улечься.

Потому вот отныне и впредь –

принимаю Отчизну за вечность,

где нельзя… да! нельзя умереть.

***

И вот уже третья,

до смерти знакомая смерть

в семье, где я вырос

шестым и последним;

носила по свету

меня круговерть –

и вынесла

к заупокойной обедне.

И к деду стучится,

на крышку плывёт

суглинок промозглый –

погост не подводит...

Как всё-таки кровь моя

плотно идёт –

не дождь и не снег,

а сквозь землю уходит, –                                  

как будто сквозь пальцы...

Прости меня, дед,

что завтра уйду

одиноким и трезвым –

четвёртым десятком мелеющих лет,

тебя догоняя,

шататься над бездной.

***

Не верю, что земля не видит снов.

Ах, поле, поле!

                     Русское. Ржаное.

Измотанное яростью боёв,

как губы раненых,

потрескалось от зноя.

Бинты берёз присохли к ранам рвов.

А в глубине,

                 под этой тишиною –

тяжёлые –

                 звучат шаги врагов...

Земля

         больна ещё

                   последнею войною!..

Она полна ещё

                  кошмаром

                               своих снов.

***

У горчащих костров обогреться,

оглядеться кругом не спеша...

Это Родина – чуткое сердце

дрогнет, русской печалью дыша.

Вот по сих! Дальше будет чужое,

где и хлеб не вкуснее золы,

где берёзы – и те, как изгои,

незнакомо, фальшиво белы.

***

По метёлки листвой засыпая,

травы сушит сентябрь на корню...

Эту память осеннего края,

словно редкость какую, храню.

И нисколько не кажется странным

видеть дальнюю, давнюю близь,

где, как в штиль, серый парус тумана

в тополиной оснастке обвис,

где стеклянной прозрачности вечер

долго-долго стоит над землёй,

и деревьев высокие свечи

оплывают, сгорая, листвой.

Там, в лимонной заре пролетая

на погасший закатный костёр,

тридцать лет – как растаяла стая

медных птиц,

в тёмный канув простор...

 

Подготовила Римма Лютая

Добавить комментарий


Защитный код
Обновить