В катакомбах ЭКОГРАДА

«Общество далеко не всегда удостаивает вниманием явление, современником и творцом которого само же и бывает – поскольку то рождается и существует, чаще всего, обыденно. 

Ярко и органично вошедшим в контекст воронежской культуры явлением безо всяких условностей можно назвать поэтический клуб «ЛИК», зарегистрированный более двадцати пяти лет назад.

Ещё с середины 1970-х годов в посёлке Масловка, в доме поэта и коллекционера Михаила Ивановича Болгова постоянно собирались стихотворцы, а в комнатах весь пол был устлан «газетами с поэтами». Собрания эти стали фундаментом возникшей впоследствии литературной группы.

Согласно клубной философии, «Если ты – Лик, то во всём, что бы ты ни написал, должно присутствовать единство». Достичь единства, даже осознанно стремиться к нему – задача не из лёгких...

За пределами Воронежской области в адрес клуба с уважением и не без лёгкой зависти говорят: «У вас там, в Воронеже, целый оазис». В клубе читают стихи и обсуждают книги, проводят презентации и краеведческие чтения... Клубная программа «Лика» – многоплановая и разносторонняя, уже одним этим он принципиально отличается от многих и многих «литературных посиделок». Одним из её магистральных направлений стало осуществление специальных клубных проектов. Весьма интересным оказался проект по публикации творческих опусов члена клуба поэта Валерия Исаянца, или Поэтарха Айаса, названного в учебном пособии для филологов «живой легендой андеграудной литературы».

По словам Болгова, сейчас Валерий живёт в иной реальности, а созданный им поэтический мир представляет собой осколки и обломки. Но его можно восстановить, и на фундаменте поэзии Исаянца возвести здание небывалой красоты, работая над словами, произнесёнными  Поэтархом Айасом, обрывками его мыслей, облечёнными в краткие фразы. Из получившегося материала делаются, образно говоря, «кирпичи», которые и составляют основу здания, каким его видят Лики»... 

 

 

Публикуемые «Экоградом» диктофонные записи бесед с Валерием Исаянцем середины 2000-х годов посвящены воспоминаниям его о замечательном воронежском художнике ХХ столетия Василии Васильевиче Белопольском (1912-1980), с которым он тесно общался. Записи были сделаны, расшифрованы, собраны в единое целое и обработаны Михаилом Болговым, бессменным президентом клуба «ЛИК». Ему принадлежит и идея раскрыть образ яркого живописца с помощью столь неформального метода, который позволяет воссоздать словесный портрет современника образно и эмоционально устами поэта – живого свидетеля и участника событий.

Слайды картин Василия Васильевича Белопольского из собрания Воронежского Музея изобразительного искусства имени Крамского любезно предоставлены директором музея Владимиром Дмитриевичем Добромировым.

 

 Художник Василий Белопольский в мастерской. 1970-е годы. Фото из архивов Михаила Болгова.

________________________________________________________________

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

...Именно по этой аллее, где мы сейчас делаем на диктофон эту запись, я проходил с Михаилом Михайловичем Ужанским, который учил меня поэзии в шестидесятые годы... И вот, однажды шли мы так – это было в 64-ом году – Ужанский был очень хорошо одет, и вообще был какой-то праздничный, к тому же в театре давали какой-то спектакль... Шли мы  и увидели человека, к которому он подошёл и почти обнял по-дружески: «Это наш воронежский Левитан!» (сказано это, правда, несколько упрощённо...). 

Мы познакомились, и художник сказал: «Если Вам интересно, то можете приходить в мою мастерскую!» – и буквально несколькими словами пояснил, чем он занимается в искусстве. Причём как-то сразу почувствовалось, что это был Мастер.

____

 

Слова Ужанского о «воронежском Левитане» отпечатались в моём мозгу, так что впоследствии все вещи Белопольского я, в первую очередь, начинал невольно сопоставлять именно с левитановскими, особенно если они близки были к ним по сюжету. Например, помню, была у него дорога, близкая левитановской «Владимирке», но колористически картина была явно посильнее Левитана... И как минимум был десяток, а то и два пейзажных работ, написанных с такой всепобеждающей силой, в совершенстве владения колоритом, каким владели русские классические мастера русского пейзажа, с самыми необыкновенными композиционными и цветовыми переливами!.. 

____

 

Можно, конечно, показать на множестве примеров, как он писал: и «сам, про себя», и «показательно», доверяя подсматривать на свой мольберт: в тайны того, какие краски и каким способом использует – чтобы всем было понятно, как свободно он ориентировался во всём многообразии палитры. Брал то один цвет, то другой, то ударял кистью по изображению, то по фону (хотя перед этим мог целый месяц волноваться и не знать, как взять кисть – когда она, ну никак!.. – не ложилась в руку!). Как привычка и как свидетельство дружбы это воспоминание осталось во мне... Можно сказать, стало как бы воспитующим началом в композиции всей моей поэзии. 

____

 

...Воронеж как система организованной культуры был как будто третьестепенным явлением в неких ангельских царствах у Бога. Но вот – ты сидел в его мастерской, осыпаемый мерцающими блёстками – и появлялось ощущение: какой-то здесь, вроде бы, карнавал, какой-то, вроде бы, праздник!.. Всё живописное, весь блеск традиций русских художников умещались у Белопольского в этой воронежской мастерской. 

____

 

12 января 2005г. 

Наши сегодняшние беседы очень лаконичны, и потому, думаю, при всякой возможности сто́ит рассказывать о человеке, который вдруг стал – по воспоминаниям, так невольно возникшим – какой-то «сокровенной душой» многих наших воронежских художников...

 Сегодня, в день немножко пасмурный, хочу вот что вспомнить о встречах с Василь Васильичем. Мы, молодые, куда более молодые художники, чем он, бывали у него. Заходили к нему и те, кто имел какое-то признание на союзном уровне, как, например, Василий Павлович Криворучко. До самых последних дней-недель жизни Белопольского все с удовольствием заходили к нему – как ученики, и Василий Павлович заходил – как ученик... Василий Павлович, сам уже блистательно владея кистью, приходил – и получал как откровенные, так и сокровенные похвалы за свои работы. Иногда они бывали, так сказать, ориентаргического значения, то есть были на грани глубинного религиозного видения русской былинности. В смысле: как Криворучко смог эту грань соблюсти, относясь к этой теме, как художник, самым сокровенным в городе Воронеже образом – наподобие священнического...

____

 

 Вспоминаются, конечно, также и их вполне естественные переходы на совсем простой уровень общения: в том числе и в застолье, если, к примеру, случался праздник (Василь Васильевич без этого не мог вследствие тяжёлой лёгочной болезни, наподобие туберкулемы)... И когда Криворучко в таких беседах заговаривал о более обширном колорите, он вполне примирительно отвечал ему: «– О, Василий! Я столь стар, что уже не могу так раздвинуть рамку, потому-то лаконичные пейзажи мне сейчас больше подходят – как по здоровью, так и по физическому весу моему...».

Хочется подчеркнуть, что в любой свой приход Криворучко буквально каждый лист, каждую бумажку Белопольского самым внимательнейшим образом просматривал с большим интересом, говоря, что такого нового рисунка, начиная с рождения в Острогожске Крамского, в Воронеже ни у кого нет... 

____

 

 В войну при эвакуации у Белопольского сгорело, по меньшей мере, листов триста такой графики. Художник ею дорожил, надеялся, что русский народ победит, а после войны он с этих листов сможет сделать работы уже и кистью... Мне вспоминается один лист. Кажется, он назывался «Портрет деда» – исполнено было великолепно, мастерски, карандашом да Винчи!.. Притом что он владел линией Коро-Сезанна настолько свободно – ну, как француз!.. И всё это в воронежском изобразительном искусстве, в воронежском «послевоенье» сохранялось, как и манера пуантилизма французского, и многое другое из мировых традиций живописи...

Я много видел у Василь Васильича с довоенных времён потёртых и полинялых живописных, графических вещей – ну, допустим, куда-то спрятанных, заложенных при эвакуации и там отсыревших или пропылившихся. Но желания восстановить это потускневшее заново, с энтузиазмом, так сказать, давних лет – желания такого у него особо и не было... 

____

 

О первом посещении мастерской поконкретнее?.. Напротив художественного фонда был рынок. Где-то на этом рынке мы и встретились – может, по простому поводу: ну, там, по сто грамм сухого вина... И он мне сказал: «О, Вы так красиво сегодня выглядите, не могли бы мне немного попозировать?» Я сказал: «Ну, хорошо, а я Вам стихи почитаю». Мы перешли через дорогу и на второй этаж поднялись, в его мастерскую. Ибо ему пришла мысль с меня Петра Великого рисовать... В общем, часа три ушло на это занятие, и он сделал довольно сильный эскиз для какого-то задуманного полотна: всадник, сидящий в исторической позе... Потом он сказал, что полотно предполагает, так сказать, значительно больший эффект. В тот же день он сделал ещё два эскиза – большего формата: изображения моей головы, и просил почитать стихи. Я начал ему читать книгу «Костёр» Николая Гумилёва, и прочитал всю её наизусть – ну, как помнил... 

____

 

А сейчас мне хочется прочесть своё первое посвящённое ему стихотворение 1964 года, потому что я его сейчас могу точно вспомнить. Стихотворение, в котором мне удалось выразить общее не то чтобы впечатление, а общее «исходное табло»: как он пишет пейзажи близкой осени, на основе сохранившихся у него с довоенных лет небольших этюдов маслом, предназначенных для воплощения в больших картинах, но и в этом своём малом формате представляющих большую художественную ценность.

 

Рыжий ветер сентября, 

Цвет укравшего поводья.  

Цвет ночами лешим бродит,  

Сказку вещую храня...  

А в полях ещё метели 

Окопаться не успели, 

И больной последний ливень  

Бьёт по сплетням...

 

Разрешая все напасти  

И прощая все грехи, 

К нам приходит добрый мастер 

С инструментом мастихин. 

Добродушный и коварный –   

Чем талантливей, тем злей – 

Декабрём узоры Пармы  

Он рисует на стекле.

Он рисует в свете вспыха  

Спички, данной на углу,

Открывающийся выход  

Белым заметям – во мглу. 

____

 

Заказов у него было немного, поскольку он не считался быстрым в исполнении пейзажей по заказу. Музей к нему присматривался всегда и – предполагал возможность что-то купить... Но лимитов, чтобы у живого художника что-то приобрести за достойную цену, не доставало; и сотрудникам музея, которые любили его работы, надо было положить немало сил, выколачивая нужные средства... И хотя это было затруднительно, я помню, музей приобрёл его холсты направлений импрессионистических. Причём несколько приобретённых работ было очень высоких достоинств...

____

 

Никто о нём плохо не говорил. Значимость его, мастерство – не подвергались сомнению. И Бучкури о нём хорошо говорил, и Лихачёв, председатель. Любили его похвалить, и заходить к нему любили не меньше – посмотреть, побыть рядом... А если живопись тянет к себе, задерживает у себя, воспитывает тебя как художника – это показатель, по-моему,  лучший того, что коллеги ценили его.

____

 

 Ну, да!.. была статья у меня (и мною, вроде, написана – слава Богу, что её нет!.. – создана по пути к тому, с чего я начинал, когда стал сам рисовать...), статья о некоем особом «магизме» скульптуры, рисунков, египетских барельефов. И тут вдруг у Белопольского я увидел, что вот эта, его «линия» имеет отношение к сакраментальному, сокровенному... К сокровенному человечеству – и осмысление имеет сакраментальное и сокровенное. 

Вот я с ним и поделился своим мнением. Изучением своего постоянного проникновения в древнеегипетское искусство, когда многие формы современности были очевидны ещё – в той «битве» барельефов, в её символике. А египетская самая мистическая сущность искусства – линия. И с какой трепетностью мастер относился к линии, что-то рисуя, или преодолевая ею поверхность!.. Здесь всё начало искусства для человека. Человек видит: вот, в этой линии (пусть хоть многое и неправильно), этой линией он может выразить впечатление большой красоты, и что больше так, в другой раз, может, и не получится... Вот с этого и началось, так сказать, неклассическое изображение чего-то... 

____

 

Я часто лето проводил в горах, в причудливых горах. Они сами по себе запоминались тебе – со всеми мыслями, о них сказанными... Это были разные горы: и Прикарпатье, и Крым, и Закавказские горы, и сам Казбек, на который я по молодости до половины заходил – посмотреть, чтобы знать, каким глаголом это обозначить. И в том числе – горы Арагац, Зангезур, Аргешат (рядом с Араратом). И горы запоминались. Они рисовались потом почти по памяти – точно, не точно – как мысли, которые они сами собою хотели сказать... Но это, по памяти, уже было другое: как добивание мысли – лингвистикой, синтаксисом... А тут – в карандаше – она получалась вольнее! И в отношении такой своей «линии», такого настроя я спросил Анастасию Ивановну Цветаеву, мою учительницу в литературе, в прозе, – и она очень хвалила меня, и просила: так и продолжать... В окружении её – особенно на Юге, когда она там бывала, и в Эстонии, на берегах Балтийского моря – были художники очень значительные (можно потом специально рассказать о людях, которых я встречал в её кругах в разных местах страны). Среди них много прибалтийских, эстонских, московских знаменитых, выдающихся художников. И я чрезвычайно благодарен им... 

Я всё это говорю, в том числе, и как бы о Василь Васильиче – значит и он, и эта среда тоже как-то подействовала на меня – на человека, который наговаривает сейчас на этот диктофон. И помогла мне понять, что я, в конце концов, не так уж значим в живописи (хотя выражаюсь её средствами с уверенностью), чтобы доучиваться писать, так сказать, антропологически выверено... 

Василь Васильевич тоже любил философию, которую я не уставал читать. Это были и Ницше, и Шопенгауэр, и Кант, и теория философии Гегеля – эти книжки были нам обоим знакомы. И он распространял на творчество эти традиции обобщений – вплоть до понимания «местного обобщающего пейзажа» и «обобщающих красок местной природы», или даже каких-то местностей природы, скромных или нескромных, чтобы сделать эти обобщения как бы новой традицией.

Для него это была, в общем-то, вещь несложная. Здесь он был мастер, абсолютный мастер: то или иное время преломить той или иной гаммой цветов; так же и в портрете – то или иное время – и цвет... И «пейзажистом» его называли просто по приоритету в умении. Пейзаж его выглядел – мастерски. И если бы он, так сказать, немножко не злоупотреблял, он получил бы и «заслуженного», и ещё какое-нибудь звание. Но как получилось – так получилось...

____

 

 

Сегодня на этой аллее, среди картин на стойке в первом ряду продаются картины Азовцева, несколько шедевров его. Валерий Азовцев жил не так далеко от Белопольского, от его Трудовой улицы, которая расположена на склонах в левой части города. У Азовцева был дом-мастерская. Я забыл, как называется этот переулок, который выходил прямо к Чернавскому мосту. А чуть по Набережной пройти (ещё тогда не был вновь построен Девичий монастырь) и подняться вверх – и там, буквально в одном километре, жил Василь Васильич. 

Это были наши студенческие годы, и мы всегда могли у него собраться запросто. И мы  собирались у Василь Васильича, сговорившись – к удовольствию его. И его семья нас не отпугивала – все всегда были приветливы. Ведь от таких посещений Мастера художниками очень много берётся при ориентации в процессе и в смысле своей работы. Например?.. Ну, вот, хоть я, к примеру: почти дописав небольшую рождественскую поэму, вспоминаю-вспоминаю и – вдруг беру книгу Пастернака. А как там у него в приблизительно такой тональности строчка прозвучала?.. Посмотрю, и как-то скорректирую – по стилистике взаимодействия. Белопольский всегда был рад творчеству своих молодых друзей, интересовался, насколько выразителен был их поиск, беседовал с ними об искусстве. 

____

 

Василь Васильич дружил также и со скульпторами. Вот, я вспоминаю мастерскую Савковича. Там не один Геннадий работал, там было несколько мастеров, которые владели, разумеется, и живописью и очень серьёзно относились к искусству. Это была дружба совершенно разных художников. 

У него в мастерской висело несколько рисунков – графики  такой очень ясной – Ксении Успенской (она была первой супругой Белопольского)... «Кто?..» – «Ксения Успенская». – «У кого она была первой супругой?..» – «У Василь Василича. А потом она была супругой Криворучко». – «Но ведь не была она первой супругой Белопольского!..» – «Ну, это кто как хочет, так пусть и считает, а что история говорит – то это правда! Он очень ценил творчество Ксении Успенской, очень её любил!»

____

 

 Были его друзьями и московские художники. У него была обширная переписка с ними, Белопольский мог много о них рассказать; были разные имена – он помнил и Шагала... Что именно он по этому поводу говорил – повторить мне сейчас трудно. Просто потому, что он намного искуснее меня мог пояснить: почему у Шагала та или иная картина написана; почему та или иная смесь колорита и воображения пришлась именно на этот холст... Он ещё до нашей встречи регулярно выезжал в Москву, в самую высокопоставленную «художественную семью», и со многими был там знаком. С кем, например?.. Ну, хотя бы с Лабасом – художником ничуть не меньше Шагала. Лабас был тогда сакраментальным официальным художником. Чтобы великому мастеру не мешали – он был председателем МОСХа – а это круг очень доверенный, во главе с Гончаровым, выдающимся русским живописцем, который никогда никому ничего плохого не сделал. Я говорю сейчас не о воронежском Гончарове, а о московском, Народном художнике СССР...

____

 

Я дружил с семьёй Белопольского. Дружил с его сыном Ильёй, который, как и я, болел в те годы тем, что Природа в такой Красоте существует. И он, учась у отца (Илья не художник, хотя, может и хотел бы им быть), видел, как мало от этой Красоты на кисть перепадает. Ну и, конечно, моим дорогим другом является вдова (хотя сейчас этого человека нет) Надежда Михайловна Белопольская. Его супруга – тоже Мастер, окончившая специальное художественное училище: станковое, но – в угоду производству. Это была очень трудная артель, и она выходила на моей памяти на работу – ведь богато не жили – когда была возможность. Потому что основная жизнь уходила на душевную и всякую другую заботу о Василь Васильиче, который недомогал. А лекарств – хороших, современных, которые сейчас всё вылечивают и, в общем-то, даже недорого по цене – тогда не было... 

____

 

Художественной опорой всех выставок 1970-х годов была живопись Василь Васильича. Это помимо духовной опоры – такой, что Василий Павлович Криворучко для своих картин имел мысль изобразить святого Серафима Саровского – с Белопольского!..

____

 

Часто вспоминаются мне встречи на втором этаже в его мастерской, где собирались по тому или иному случаю художники. Приходили многие: Лихачёв, Хорошилов, Криворучко и другие. И, по моему ощущению, он был в этом смысле как опора, как учитель – ну, никак не ниже Бучкури, учеником и другом которого Василь Васильич был. И не только он бывал у Бучкури, но и в его доме на старинной улочке –  ещё в той, большой России – у него бывал в гостях Бучкури... 

Вопреки распространённому мнению, он не считал Лихачёва «небольшим мастером». Хотя постоянно ему что-то говорил как духовно имущий человек. 

Про Криворучко я уже говорил. А Хорошилова, который был как раз (и во всех смыслах) на одном этаже с Василь Васильичем, вспоминаю как выдающегося русского художника, который обрёл очень мощную кисть, практикуясь в изображении далёких от нашей, чернозёмной полосы, но совершенно замечательных пейзажей, причём в самых драгоценных образцах... Вернувшись в Воронеж, он принял совершенно новую для себя манеру изображения, перестраиваясь на наш пейзаж, – и достиг очень выразительной живописи именно как русский живописец! 

____

 

Чем «линия» Белопольского отличается от «линий» других русских художников? Это как бы «высота второго плана» в русской живописи. Его линия отличалась каким-то своим, особенным, этическим отношением к окружающим. Она как бы чувствовала, передавала движение души – вернее, особую навигацию человеческой души вместе с природой, в стремлении понять: к чему идёт мир? какими силами? и с какими личностями?.. 

Всё искусство того времени как бы посыпано было какой-то беспощадной жёлтой ядовитой пылью. А он настолько широко, полифонически пользовался кистью, что проявлялась особая, внутренняя сила его мастерства. Для меня она связывалась с духом тех мест, где жил Василь Васильевич (и где сохранился домик Дурова, основателя русского цирка на сверхгуманистических началах) – освящённая эта земля давала ему какие-то иные силы... 

А в связи со смертью Белопольского было такое мистическое явление. Мне говорила Людмила Косогорова, что рос большой абрикос в саду; плодоносил – словно протягивал всем ветви и давал удивительные плоды – алычёвый крупный абрикос... Так вот: у этого абрикоса по направлению к окну Белопольского – вдруг засохла ветка! Причём не как-то постепенно, закономерно – а прямо на глазах!..

____

 

При нередком (хотя считается, что это само по себе редкость) появления на территории СССР талантов несколько неожиданных – всегда вставала проблема так называемого «лишнего человека», давно уже поименованного в русской литературе, человека, которого Андрей Платонов назвал точнее, создавая образ своего «сокровенного человека». Это человек души, который во всё, что он делает, вкладывает какую-то особую силу, помимо той, которая воспитана его мастерством. Этому Василь Василич придавал очень большое значение – и в живописи, и в языке, и в общении с людьми. Он, образно говоря, напоминает мне композитора Скрябина. С одной стороны – дирижирующего оркестром, с другой – медитирующего: сам-как-бы являющий схождение с горы, с проникновением воли Небесной в свои руки, с таким странным очертанием рук, что понятно, что если это дирижёр – тоже в известном смысле Художник – то волны Небесные его рук слушаются... Вот таков бывал Белопольский. И после этого он уже брал кисть. Но я почему-то чаще и охотнее вспоминаю его с семьёй...

____

 

Василь Васильич умел как-то так, изображая природу, положить мазок, что даже очень большие художники, знающие, владеющие манерой художественного её изображения, может быть, и больше него, – даже они с завистью на него смотрели. Ибо, действительно, что-то такое могли творить в русской живописи, пожалуй, только двое: Белопольский и Левитан! 

А заказы в то время были, в основном, на номинативные пейзажи для всяких городских и районных клубов. И хотя, конечно, деньги были очень нужны – помню, что он часто отказывался от заказов, причём – решительно.

 И, конечно же, невозможно не отметить его непререкаемую любовь к поэзии, к поэзии во всём! И его основное бытие в жизни: биться там, где эту поэзию обижают и оскорбляют. Это как бы служило неуязвимости его творческой субстанции, пребывающей вне зависимости от любого художника, от любой творческой манеры. Но с годами, с десятилетиями, к концу жизни от этого что-то такое накапливалось, в его высокой усталости, что было видно, что он выложился – как бы по большому счёту – полностью. Было видно: сил жить и творить к концу жизни у него почти не осталось...

Но то, что сохранилось на руках, и в коллекциях, и в музеях – все эти произведения, свидетельствуют о его художественном даре и своей манерой исполнения ставят Белопольского, зачастую, в один ряд с крупными русскими живописцами конца XIX века.

 Почему Ксения Николаевна Успенская говорит, что без Белопольского воронежская живопись была бы как бы мертва, что её бы просто не было? Я думаю, потому что многие, может быть, даже известные сейчас мастера ограничились бы в своих картинах какими-нибудь простыми стилистическими и композиционными решениями. А присматриваясь к самому существу стиля Белопольского, приходишь к осознанию, что он более углублённо, как бы на ином уровне клал мазок, чем иные это делали, что так же – неповторим и в работе со светом и тенью... И делал он в живописи много чего ещё, чему другие художники – как бы подучивались, придавая глубину своему же мастерству – и, может быть, для этого без Белопольского у них желания своего не возникало... 

____

 

На творческие дачи он, кажется, далеко не ездил. А был такой санаторий местный, названия не помню – где-то у нас в глубинке, несколько дачек для художников, куда и большие живописцы из Москвы приезжали посмотреть, писать – вот, туда... 

____

 

Василь Васильич себя считал русским живописцем. Когда человек так себя полагает и определяет свою позицию, это значит, что он отстаивает русскую манеру, манеру русской живописи. А это очень действующая, действенная манера, развившаяся, в основном, в XIX столетии за счёт героического подвига русских художников-передвижников – с их поездками – в бедности, в немощах – в поисках тех уникальных природных уголков России, которые давали новые впечатления и способствовали новой мощной выразительности изображению русской природы на холсте. 

____

 

Среди сотен и тысяч мастеров – иметь свою манеру. Как среди общего замечательного – иметь своё замечательное и уметь его выразить... Уметь выразить – это основное, что поддерживает художника в творчестве. А не скрепя сердце, не скрипя умом – приноравливаться и приноравливать, принижать и усреднять!.. 

____

 

 

Например, Василь Васильевич работает, и – вдруг! – возникает и звучит какая-то новая тональность!.. И на эту его, почти недописанную, картину – устремляются взоры. И – тезисы: а что из себя представляет сейчас вершина колористического искусства? От передвижничества – и так далее?... И начинают перебирать!... Ну, вот, мол, в таком-то городе такой-то – да-а!.. А вот у нас здесь Белопольский – продвинулся дальше!.. 

А как он рассказывал о Сезанне – как будто только что с другом расстался! Как будто Сезанн на минутку от холста отошёл, а Василь Васильич меня к холсту подводит и говорит: «Ну, вот – посмотри!.. Посмотри, что у него вот тут делается!.. Вот здесь, где оранжевое...».

Но и действительно, многое в его работах оставляло впечатление как бы недописанного... А он часто что-то специально не дописывал – исходя из своей новой цветовой теории!.. Теории – примиряющей импрессионизм с реализмом!.. Как собственно свет пишет природу? А мы природу – выражаем живописью на полотне – вот в чём дело! И эти мысли, эти размышления – никогда не покидали Василь Васильича. 

Любил он с художником Звонарёвым разговаривать о живописи холмов и травы. Говорил, что он пишет траву так, как будто он в этой траве родился!.. Также помню портрет Алексея Шкарпетина работы Белопольского... А с меня он сделал несколько этюдов. И собирался писать большой портрет – так, как он меня видел. А видел он меня – как Рембо́...

Кто писал портреты Белопольского? Великолепный портрет работы Василия Павловича Криворучко! Шикарный портрет был у Хорошилова – широкой пластики, замечательный портрет!.. 

Во время войны у Белопольского очень много работ пропало, в которых он уже тогда многое решил – мощным живописным решением!... Об этом Добромиров должен лучше меня знать – может, уже что и найдено, может, уже что и спрятано... или, может, у друзей где-то есть, где-то сохранилось – музейно законченное! Они же, картины его, для русской живописи – обязательны!.. И в Музее Крамского должен быть зал с постоянной экспозицией работ Василь Васильича!.. Художника, верного талантом и самому Крамскому, и синтезу неоимпрессионистической живописи – это было его манерой в 50-е-60-е годы, и так далее. Нужно собирание памяти об этом выдающемся человеке, интереса к нему... А он ни у тебя, ни у нас – не проходит!..

 

 

ПРИЛОЖЕНИЕ 1.

 

У Василия Васильевича Белопольского двое детей: сын Илья Васильевич и дочь Татьяна Васильевна (в замужестве Битрикова). Здесь несколько добавлений из наших кратких записей рассказов об отце Т.В. Битриковой.

 

 1. Со стороны отца. Предки отца Белопольского, Василия Николаевича – из приюта кантонистов в Белополье Сумской области. Отсюда и фамилия. Сам Василий Николаевич родился в Ельце, в мещанской семье, в феврале 1883 года. В японскую войну был полковым писарем, женился (есть свадебная фотография). К 1918 году у Василия Николаевича Белопольского и Клавдии Митрофановны Михайловой было двое детей: Анатолий (4900 гр.) и Василий (5200 гр.), и после – никого!..

В 1927 году переехали в Воронеж, дом на Трудовой улице, громадный, дьяконовский, трём дочкам в приданое выкупил Митрофан Иванович. Одна сестра Клавдии, Алёна («Баба Лена»), отказалась от своей части дома. А Ольге Клавдия выплачивала всю жизнь – и до войны, и после. Из дома в эвакуацию Клавдия не уехала. 

  2. Со стороны матери. У царя Алексея Михайловича был постельничий Михайлов, который получил в дар земли в Верхне-Хавском районе (Б.Приваловка, Михайловка).  Его потомок – Иван, дед матери Василь Василича, пьяница и игрок – всё проиграл, и даже младшую 16-летнюю дочь проиграл соседу по имению. А сын его, Митрофан Иванович, разорённый отцом, подался в город и стал егерем на нашем Воронежском ипподроме. Он имел 5 сыновей и 3 дочери. 

 У И.А. Белопольской есть фото трёх дочерей этого семейства. Жили в Приваловке. Потом переехали в Бобровский район, купили хутор Большая Яруга, ныне исчезнувший с карты. Жена Митрофана – обрусевшая казанская татарка – Арина Пантелеевна.

 3. 1933 год. После Саратовского техникума Василий Васильевич поступил в Репинку, к какому-то знаменитому акварелисту, но потом – ещё за саратовский кружок любителей запрещённых авторов (Гумилёв, и т.п.) – после нескольких «тяганий» в ГПУ – был отчислен. Тем более, что из дворян… (Дворянство по линии матери в Российской Империи не передавалось, так что формально Василь Васильевич дворянином быть никак не мог.– Ред.) И поступил на геофак в ВГУ (на картографию). Проучившись в ВГУ (и на филфаке ВГУ тоже!), опять поехал в Репинку. И опять был принят, и опять отчислен. В 1935 году у него оказался какой-то вялотекущий туберкулёз, и в этом же году он женился на Марине Васильевне Книжник. 1 мая 1936 года родился сын Илья. Дед, отец Марины – Василий Книжник – «хохол» из Тульчина, из мещан – сразу почему-то невзлюбил мужа своей дочери. 

4. Перед приходом немцев Василий Белопольский помогал художнику Бучкури закапывать его картины. Когда в Воронеж входили немцы, то спешно, не успев ничего спрятать сам, Белопольский ушёл с женой в эвакуацию (остаться не мог, немцы больных туберкулёзом сразу расстреливали). По возвращении ему рассказали, что немцы, отобрав лучшие картины, увезли их в Германию. 

В 90-х годах из Германии пришло какое-то письмо. Но оно не сохранилось, сын Андрей сразу отнёс его Косогоровой. Возможно, письмо было о картинах, об их экспертизе, но Андрей точно не помнит…

___________

 

ПРИЛОЖЕНИЕ 2.

От публикатора.

 

5. Да, письмо из Германии действительно уцелело у Косогоровой. Оно от 20 июня 1990-го года – из Лейпцига, от ответственного редактора «Всеобщего словаря художников» Р.Лемана, редакции, которая является наследником известных словарей Тиме-Беккер и Фольмер. В связи с подготовкой 5-го тома, в нём содержится просьба к В.В. Белопольскому заполнить анкету о себе и выслать её «и, может быть, другие материалы» в адрес редакции. Бланк анкеты на 2-х листах вложен в конверт. По поводу увезённых картин ничего не говорится. 

  6. По смерти Белопольского две его жены разделили между собой его наследие. 23 декабря 1980 года комиссия от Худсовета Союза художников составила Акт на предмет описи и оценки имеющихся работ художника Василия Васильевича Белопольского, находящихся в его творческой мастерской и которые на взгляд комиссии представляют художественную ценность. Таких работ оказалось 232 штуки (масло, пастель, акварель, и штук пять работ в карандаше).

 а) Весь архив, вся не учитываемая мелочь, плюс часть крупных работ – осталось у Косогоровой (Белопольской Надежны Михайловны).

 б) Мать Татьяны Васильевны – Белопольская (урожд. Книжник) Марина Васильевна – мелочь не забирала. «Только лучшее!» Ныне – у внуков Василия Белопольского.

 7. По поводу национальной принадлежности художника В.В. Белопольского. Итак, наш Василий Васильевич со стороны матери, Клавдии Михайловой, дочери Митрофана Ивановича Михайлова и Арины Пантелеевны: на четверть – из русских, на четверть – из обрусевших татар; со стороны отца, Василия, сына Николая Белопольского и елецкой мещанки – на четверть ельчанин, на четверть (за поколения – ещё меньше!) – из крещёных евреев, солдатских кантонистов. Следовательно – чистокровный русак, поскольку у всех нас за истекшие многие и многие столетия жизни наших предков содержится в крови не менее гремучая смесь!.. Если же ведущаяся в мире уже полтора столетия борьба за женское равноправие в вопросах дворянства победит и в России – то В.В. Белопольский окажется полноправным представителем именно русского дворянского рода. 

 

 

 

Подготовка текста и публикация – Михаил Болгов.

 

Добавить комментарий

Имя (обязательное)

E-Mail (обязательное)

Подписаться на уведомления о новых комментариях

Обновить

Отправить

Отменить