Премьера оперы "Князь Игорь" прошла на исторической сцене Большого театра. Музыку Бородина взял за основу своей концепции режиссер Юрий Любимов. За пультом стоял музыкальный руководитель театра Василий Синайский.
Юрий Любимов не впервые ставит оперу: он много занимался этим в Европе, но в России – лишь второй раз. Любимов еще до премьеры назвал партитуру слишком длинной и рыхлой и объявил, что ее надо «почистить» — что и было сделано с помощью композиторов Владимира Мартынова и Павла Карманова. Основания для такого вольнодумства есть.
Александр Бородин, как известно, оперу не совсем дописал, оставив массу музыки в виде разрозненных фрагментов и не успев скомпоновать из них единое целое.
Этим после кончины композитора занялись его коллеги — Глазунов и Римский-Корсаков. Отсутствие авторской версии партитуры давало и дает большие возможности интерпретаторам.
Но, наверное, и в страшном сне Бородину не приснилось бы, что появится режиссер, который сократит его оперу на полтора часа.
Выбросив – по принципиальным соображениям – большую часть увертюры (написанной после смерти композитора Глазуновым по материалам Бородина), почти весь пролог, часть финала, часть знаменитого «Плача Ярославны» и почти всю любовную «лирику» (отношения Кончаковны и Владимира Игоревича), которая — по Любимову — отвлекает от главного.
Зачем это понадобилось? Да затем, что не может быть плаката длиной в четыре часа. Плакат – это целенаправленность, суживающая взгляд, но бьющая в одну точку. Любимов же во главу своей эстетики ставит театральную плакатную публицистику. И то, что это качество не выражено совсем уж напрямую, а завернуто в типичное для театра на Таганке метафорически-монументальное обобщение, не отменяет сути.
Но вот незадача: став короче, опера не стала внятнее — даже в области, которую Любимов посчитал своей.
Оркестр был корректен, но не более того. От певцов, если судить по их рассказам, Любимов сутками напролет требовал предельного артистического наполнения и точного сценического рисунка. Увы, первый спектакль прошел статично, даже вяло, особенно первый акт до половецких плясок; где результаты этой титанической работы, было понятно не всегда. Игорь (Эльчин Азизов) пел глухим голосом и был сдержан в эмоциях: видно, так передается горе настоящего мужчины. Ярославна (Елена Поповская) большей частью жалась по лавкам, но хорошо исполнила, стоя на галерее, свой плач, хотя немного напрягалась и вибрировала в верхних нотах.
Князь Галицкий (раскованный Владимир Маторин с его вечными гэгами) был предсказуемо хамоват и вульгарен: швырял скамейки, топал ногами, спал на столе и исходил злобой с похмелья.
Каватина Кончаковны у Светланы Шиловой — в момент фразы «Где ты, милый мой?» — сопровождалась ударами хлыста: пусть видят, какая она дикая и страстная. Ее папа-хан (Валерий Гильманов) любовно расправлял лисьи меха и хитро щурил глазки, пение тоже было хитрым – гильмановский бас регулярно «прятался». Сильнее ведущих солистов впечатлили исполнители малых партий: Марат Гали (Овлур), Станислав Мостовой (наглый гудошник Ерошка) и Нина Минасян (половецкая девушка).
Постановочная команда (сценограф Зиновий Марголин, художница по костюмам Мария Данилова) сделала все, чтобы публика в Большом почувствовала любимовскую условность. Черные плоскости на заднике – то ли крест, то ли древний солярный символ. Деревянные конструкции «вперекрест», с «древнерусской» резьбой поверху.
Громадные истуканы идолов в половецком лагере. Бутафорская белая лошадь, которую активно используют и наши, и враги. Перевернутые телеги, символ раздрая. Тени персонажей на заднике.
И ловкие черные воины, спускающиеся с неба по канатам, как ниндзя или акробаты в цирке: это мгновенный захват Путивля. Кстати, о половцах: у себя в стане они расхаживают в золотых одеждах, видать, много награбили. А вот русский народ сир и убог: все в черном и сером, и крой одежд специфический: и старина узнается, и современность, и военные мундиры, и повседневно-крестьянское.
Подтекста в опере Любимова не найдешь, есть текст на тему войны и мира.
Князь Игорь – кающийся грешник, а до того — неудачник, проигравший свою страну. Его подданные тоже не подарок: стоило начальнику уехать, стали, как всегда, делить власть и бесчинствовать, а то и вовсе сочувственно приплясывать, когда Скула с Ерошкой глумливо расписывают промахи князя. Хан Кончак – вообще прожженный бандит, который так уверен в себе, что даже не усыпляет бдительность пленника уверениями в приязни (ария «Сознайся, разве пленники так живут?» купирована полностью). Взамен добавлена обычно не исполняющаяся хвастливая песня о половецких зверствах: «Чуть что, так на кол, иль голову долой». И зловещий хохот. С половцами не может быть дружбы: они кровопийцы по природе. «Половецкие пляски» в хореографии Касьяна Голейзовского лишь подтверждают разбойные наклонности.
В общем, геополитическое и прочее положение Руси ужасно, а в будущем будет еще хуже: Кончак пророчески поет: «Мы скоро Русь заполоним».
И никакие официальные славословия рабского народа (начало и финал оперы) не скроют очевидного: мысль о том, что русским надо меньше воевать и больше заниматься внутренними делами, остается утопией. Именно об утопии и поет пленный Игорь в извлеченной из нотных архивов обычно не исполняемой арии: в ней лелеется мечта о союзе князей для борьбы против общего степного врага.
Режиссерское высказывание на редкость доходчиво. «Совершенно традиционный спектакль», сказал в одном из интервью сценограф Зиновий Марголин.
И за эту доступность публика легко простит Любимову то, чего не прощает, например, Дмитрию Чернякову: вольное обращение с первоисточником.
Черняков всегда с вниманием относится к авторскому объему музыки, не позволяя себе ее кастрировать, но часто ставит спектакли как бы перпендикулярно ей. Любимов покрошил музыку в капусту, зато не стал переодевать оперу в современные одежды и не посягнул на привычное литературное содержание, лишь сместил некоторые акценты. Но на деле этот «Князь Игорь» и есть в полном смысле слова режиссерская опера, в которой царит «филологический» а не музыкальный подход. Главное для Любимова – Слово.
Певец должен его активно осмыслить и внятно произнести: работа над дикцией заняла львиную долю репетиционного времени. И публике услышать Слово (или в крайнем случае читать запущенные для страховки русские титры) обязательно.
Сказать про любимовского «Князя Игоря», что это Бородин, нельзя. Что не Бородин, тоже нельзя. Это частное мнение Любимова по поводу Бородина. И Большой театрвсячески подчеркивает: это личный любимовский проект. Мол, если что, все претензии к режиссеру. С мнением любопытно познакомиться. А музыка… Слава богу, она никуда не денется. После спектакля зрители так и говорили: «Приду домой, послушаю».
http://www.gazeta.ru/culture/2013/06/10/a_5375177.shtml
