Матильда была «рыбкой», обожала воду и уплывала, выскальзывая из рук, всякий раз, как ее пытались заманить в сети. И не важно, в какие: любви, привязанностей, долга. Не терпела она никаких сетей. Ни сетей, ни клеток. А еще не любила, когда на нее давят. Все равно — чем. Как только ощущала лишь намек на такое давление, как тут же, вильнув хвостиком, бывала такова.
Имя свое в детстве Матильда ненавидела. Невзлюбила его с тех самых пор, как совсем крохой поняла: Матильда — это не рыжая кошка, что жила в их семье, или ничейная блохастая собака, прибившаяся ко двору. Матильда — это она. Что уж говорить о коротких вариантах имени: Матя, а особенно Мотя звучало до обидного обзывательно. Не зря мальчишки не отказывали себе в пацанской радости поддразнить обидчивую девчонку с чуднЫм именем: «Тетя Мотя-бегемотя».
Матильда, возвращаясь домой часто зареванной, жаловалась бабушке на гадких мальчишек, доводивших ее до слез. А бабушка, бывшая балерина, с красивой осанкой и все еще легкой, несмотря на преклонные годы, походкой, успокаивала внучку: «Глупенькая, пройдет несколько лет, и эти мальчишки будут спорить между собой, кому нести твой портфель». Внучка смотрела на бабушку недоверчиво, не понимая, как такое может быть: сегодня обзывают, а завтра — станут драться из-за ее портфеля, но та обещала: «Да-да, деточка, именно так и будет», и Матильде почему-то хотелось ей верить.
Именно бабушка, которую и саму-то звали не как-нибудь, а Клеопатрой Августовной, при рождении внучки настояла на имени своей любимой балерины — Кшесинской. «Может, и наша малышка когда-нибудь станет такой же знаменитой», — мечтала она. Но у девочки, к огромному сожалению бабушки Клео, не оказалось нужного для балета типа сложения. Матильда, с правильными чертами выразительного лица — ну вылитая испанская инфанта Маргарита с картины Веласкеса, копия которой висела в их гостиной, но в отличие от маленькой принцессы нескладная, с длинными руками и ногами и короткой шеей, была похожа на куклу-марионетку. Казалось, натяни ниточки, и ее руки-ноги станут дергаться беспорядочно и смешно. Педагоги, отбиравшие детей для обучения танцам, как ни уважали Клеопатру Августовну, отбраковали девочку сразу же. И только бабушка видела в этом гадком утенке будущего прекрасного лебедя.
— Запомни, девочка моя, — говаривала она, — Матильда в переводе с древнегерманского значит «опасная красота». Ты еще расцветешь и сведешь с ума не одного поклонника. Как я когда-то в молодости... — добавляла она, улыбаясь собственным воспоминаниям. Потом произносила еще одну фразу, и вовсе загадочную: — Может быть, ты найдешь свое счастье в Испании.
Маленькая Матильда едва ли что понимала в бабушкиных словах. И почему это она будет кого-то сводить с ума... Зачем? Ведь все вокруг боятся их и не любят. Даже взрослые. Она знала одного сумасшедшего — Гену-паровоза, который приходил иногда в их двор. Большой, неуклюжий, в неизменной солдатской шинели и шапке-ушанке, которые носил круглый год, Гена обычно крутил будто колесами всегда черными от грязи руками, пыхтел, пускал кольцами дым из носа и рта, в углу которого как приклеенная торчала папиросина, «чух-чухал», словно набирая скорость, потом громко кричал: «Задавлю, малявки!» и начинал гоняться за детворой.
Девочка его немножко боялась, но больше жалела. Матильда видела: Гена совсем не страшный и понарошку пугает детей. А еще думала: не будь она такой трусихой, поиграла бы в поезд с Геной и с другими ребятами. Он бы был паровозом, а они — вагончиками. «Чух-чух-чух-чух, чух-чух-чух-чух, ту-туууу...» — это же так весело!
Безобидный Гена-паровоз однажды пропал, потом забылся, как многое забывается, когда взрослеешь, а Матильда превратилась в прелестную девушку, с тонким станом, нежным лицом с атласной, словно светящейся изнутри кожей и дивными миндалевидными глазами. Сначала мальчики, а потом и юноши стали бороться за ее внимание, как и предсказывала Клеопатра Августовна. И Матильда сводила-таки их с ума — задумчивой нездешней красотой, неприступной холодностью, доставшейся в наследство от бабушки походкой, когда шла, будто не касаясь бренной земли. И даже имя, не как у всех, когда-то так нелюбимое ею, перестало раздражать. Наоборот, теперь Матильда была благодарна своей бабушке, давшей ей не просто имя, а Имя, индивидуальность, а может, и судьбу.
Клеопатра Августовна умерла, когда за плечами внучки осталась учеба в институте, несколько лет стажировки за границей, в Испании, и измотавшая ее сердечная история. Матильда, чувственность которой не удалось разбудить даже самоуверенным сокурсникам, проспорившим друг другу, что сумеют затащить эту недоступную красавицу в свою общежитскую кровать, встретила в чужих краях свою. Она была страстной, со сценами ревности, театральным обещанием поклонника покончить с собой, если bella перестанет отвечать на его чувства. И всё это притом что Густаво, так звали возлюбленного Матильды, был женат, имел троих обожаемых им детей и не собирался разводиться. Просто жажда жизни и страсть к женщинам переполняли его. Стоило только Матильде понять это, как она тут же прекратила отношения и «уплыла» из сетей опытного «рыбака».
Матильда вернулась домой. Устроилась работать экскурсоводом — возила группы по пригородам. И как ни любила она свой родной Петербург, все же скучала по теплому мягкому климату Испании и местам с названиями, что звучат как музыка: Валенсия, Севилья, Мурсия, Пальма-де-Маойрка... И по Густаво скучала, конечно. Забыть пылкость его горячей натуры было сложно. Да и не хотелось. Часто вспоминала настойчивые ухаживания, напор и совершенно ураганный темперамент жгучего брюнета, чем-то похожего на Антонио Бандераса. Они ее поначалу слегка напугали. Но, осмотревшись, Матильда поняла, что на эту звезду Голливуда похожи как минимум половина мужчин Испании и все они обожают женщин. Для спокойной и сдержанной Матильды, родившейся в северных краях, это было открытием. Ее собственный темперамент можно было сравнить с темпераментом размораживающейся тушки курицы: изо всех сил сопротивляется, но все же потихоньку тает...
Текла ли в венах «рыбки»-Матильды холодная водичка вместо теплой крови? Порой ей именно так и казалось. Вечно зябнущие и даже летом ледяные конечности наводили на мысль, что когда-то они были не пятипалыми и точно не нуждались в перчатках и обуви. Особенно мерзли ноги — ее Ахиллесова пята. Матильда никогда, даже в самую жаркую погоду, не ходила босой по полу, не терпела сквозняков и обязательно простужалась, когда ее «нижним плавникам» становилось холодно.
В одну из таких простуд, уже не такая слабая, чтобы лежать, но еще недостаточно здоровая для работы, Матильда взялась перебирать бабушкин архив: письма, фотографии, бумаги, и наткнулась на дневник — пухлую книгу в пурпурном бархатном переплете с металлической застежкой. Удивительно, стоило взять его в руки, как послышался аромат французских духов: у бабушки Клео был изысканный вкус.
Матильда открыла дневник. Под его обложкой, на первой странице, лежала фотография красивого молодого мужчины. Темные вьющиеся волосы, тонкая полоска усов под крупным породистым носом, огромные черные глаза под сенью густых ресниц, стройное мускулистое тело. Судя по облегающему трико на нем — танцовщик. Странно, этого мужчину Матильда никогда не видела. Она знала это точно. Но отчего-то ей казалось, что ей знакомы эти глаза — глубокие, жгучие, смотрящие прямо в ее сердце и завораживающие взглядом. И форма губ – четко очерченная, чувственная — тоже была знакома.
«Моей любимой Клео от Арсенио. Твой навсегда», — было написано на обороте снимка изящным мелким почерком. Матильда снова посмотрела на фотографию: «Интересно, кто этот Арсенио? И почему он называл бабушку любимой? Она ничего не рассказывала об этом человеке».
Забравшись с ногами на кушетку, Матильда погрузилась в чтение дневника, напрочь забыв о времени. Оно перенесло ее в пору молодости бабушки Клео, тогда еще конечно же совсем не бабушки, а юной особы, балерины Клеопатры Берг. Клео описывала, как после окончания балетной школы она поступила на службу в театр. О своих первых шагах на сцене. Об интригах по поводу распределения ролей, которыми бурлила труппа. О своих маленьких победах. Гастролях...
Вот и первое упоминание о загадочном незнакомце с фотографии: «В театре – переполох! На стажировку к нам приехала группа танцовщиков из Испании. Особенно понравился один из них. Его зовут почти по-русски — Арсенио. Арсенио Альварес. Он божественно красивый. Мне даже страшно, как он красив!»
«Надо же, — подумала Матильда, — Арсенио Альварес. Красивое имя. И фамилия звучная. Кстати, очень распространенная в Испании.
А вот еще: «Все наши девочки влюбились в испанцев. И в Арсенио конечно же. Но он никого не выделяет и одаривает своей белоснежной улыбкой всех подряд. Не жалея «жемчуга зубов».
О-о, а это уже интересно. «Сегодня Арсенио неожиданно подошел ко мне и спросил, откуда у меня такое имя, не сценический ли это псевдоним. Очень удивился, что меня зовут как египетскую царицу. Шутливо предложил быть моим пажом или слугой, чем немало смутил меня. Кажется, я покраснела... Боже, ну почему я всегда краснею в самый неподходящий момент???»
О да, Матильда помнила об этой полудетской особенности бабушки — краснеть при смущении или неловкости. Бабушка Клео шутила по этому поводу: «Я просто обречена говорить правду всегда. Мой предательский румянец не дает соврать даже в малом. Выдает».
Дальше можно было сбиться со счету — так часто мелькало имя Арсенио на страничках дневника: «Сегодня мы гуляли с Арсенио по Летнему саду. Он смотрел на меня так, как никто до него... Кажется, я снова покраснела... Ходили в кино. Арсенио держал меня за руку, а потом... он... поцеловал меня... Боже мой, я влюбилась. Влюбилась в первый раз. Он самый лучший на свете.... Арсюша такой милый, заботливый: спрашивает, тепло ли я одета... Мне ужасно стыдно. У нас было ЭТО. Я стала женщиной. А если он не женится на мне? Но я люблю его... И он меня...»
Судя по датам, на некоторое время Клео забросила дневник. Потом как гром средь ясного неба: «Я беременна. Делать аборт поздно. Нас разлучили. Арсенио вернулся в Испанию. Я хочу умереть. Жизнь без него не имеет смысла...»
Следующая запись датирована тремя годами позже: «Как хорошо, что у меня родилась девочка. Я не смогла бы видеть каждый день копию моего Арсенио. У меня не осталось слез. Все выплакала. Арсенио не ответил ни на одно мое письмо. Возможно, он их не получал. А может, он просто разлюбил меня? Встретил другую, женился, завел детей. Забыл о своей Клео. И даже не знает, что у него растет дочь Аннушка...»
«Вот это да! Так моя мама — дочь того самого испанца Арсенио? А я его внучка? Надо срочно позвонить маме в Австралию. Представляю, как удивит ее эта новость. Хотя нет, торопиться не буду. Надо сначала разузнать всё поточнее. А вообще это здОрово! Получается, во мне есть немножко испанской крови. Может, как раз поэтому мне так легко далось изучение языка? Интересно, жив ли он сейчас — дон Арсенио Альварес? Думаю, это будет нетрудно выяснить. Уверена, хотя в Испании людей с таким именем наверняка куча народа, но вряд ли среди них много танцовщиков», — рассуждала Матильда, включая ноутбук и желая во что бы то ни стало найти информацию о своем свежеобретенном родственнике.
Пыток не потребовалось, Интернет с готовностью выдал: да, такой сеньор есть. Ему восемьдесять три года. Живет в Мадриде. Вот и фото: седой, но все еще красивый патриарх в окружении своего большого семейства. Дети, внуки, правнуки.
«Должно быть, он очень счастливый человек. Вокруг родные люди. Все его любят, наверное, — подумалось Матильде. — А вот бабушка так и не вышла замуж, хотя предложений было много». То, что она хранила какую-то тайну, об этом Матильда догадывалась. И даже интуитивно связывала ее с рождением мамы, хотя по официальной версии ее отец был летчиком-полярником, погибшим во льдах. Ну, это обычная сказка, которой хочется верить. Ведь приятнее думать, что росла без отца-героя, чем без отца-пьяницы или отца-дворника. Мираж, как и мечта, должен быть красивым.
Матильда представила, как приедет в Мадрид. Разыщет дом, где живет дедушка. Как, волнуясь, позвонит в дверь. Откроет, наверное, прислуга или кто-то из родных, например дочь или внучка. «Могу ли я увидеть дона Арсенио Альвареса?» — спрошу я.
Наверное, моя просьба удивит. Но я буду настойчива.
— Только недолго, — предупредят меня.
Да и понятно — возраст.
Дон Арсенио встретит меня в гостиной.
Худощавое лицо. Аккуратно подстриженные усы. Крупный нос. Совсем белые вьющиеся волосы. И удивительно молодые черные глаза — таким я его вижу.
— Кто эта очаровательная девушка? — спросит он, близоруко щурясь.
— Она приехала из России, — ответят ему.
А я скажу, что я из Санкт-Петербурга, города, где он когда-то проходил стажировку.
— Помните? — спрошу я.
Старик встрепенется, нащупает руками очки, наденет их, посмотрит на меня и вдруг произнесет:
— Клео, это ты?..
— Сеньор Арсенио, бабушка Клео умерла пять лет назад. Я ее внучка Матильда, — скажу я. И дон Альварес удивится нашему сходству с бабушкой.
А я расскажу, что узнала о нем из дневника бабушки, и фотографию там же увидела. И решила разыскать и увидеться.
Наверное, он захочет узнать, где его дочь, как сложилась ее судьба. Я отвечу, что мама уже давно живет в стране кенгуру и счастлива со своим австралийским мужем.
Потом, может быть, он признается, что всю жизнь любил свою Клео. Как несбывшуюся мечту. Как мираж.
Мне так хочется, чтобы он ее помнил. И все еще любил. Хотя это абсолютно нереально.
Потом он обнимет меня. И мы будем долго сидеть так, плача и радуясь, что нашли друг друга. И я позвоню маме в Австралию. И она услышит голос своего отца...»
Фантазии убаюкали Матильду, и она не заметила, как задремала. Ей снилось, как она знакомится со всеми своими многочисленными испанскими родственниками. Как они, темпераментно жестикулируя, принимают ее как родную, обнимают, целуют. Удивляются сходству с дедушкой. А еще тому, что у нее чисто испанское имя, которое означает «могущественная в сражении»... «Матильда, — говорят они наперебой, — ты наша, Альварес. Ты — прирожденная испанка. Мы любим тебя!»
Матильда проснулась с улыбкой на губах.
«Вот ведь размечталась. Может, и не признает никто, знаться не захочет. Но что остается фактом, так это то, что у меня многочисленная родня... Вот бы увидеть их всех, познакомиться. А почему нет? Куда ехать в отпуск, я еще не придумала, а он вот-вот начнется. Виза есть. Думаю, бабушка была бы только рада, если б я разыскала дедушку Арсенио. Всё, решено, еду к своему испанскому дедушке».
Через две недели Матильда спускалась с трапа самолета в аэропорту Мадрида «Барахас». Такси довезло ее до гостиницы «Меркадер», где она забронировала себе скромный номер. Приняв душ, переодевшись и наскоро перекусив в ресторане отеля, вызвала такси и отправилась в район Саламанка. Там, в квартале Реколетос, судя по данным Интернета, и проживал сеньор Арсенио Альварес.
Матильда страшно волновалась. Визит без предупреждения, к старому человеку, который, возможно, забыл о том, что произошло когда-то в далекой России, не только из-за давности лет, но и потому, что помнить не хотелось. Может быть, встреча с Клео была для него лишь эпизодом, одним из многих. И стоит ли та история напоминания? Ведь с тех пор прошло больше полувека. В последний момент Матильда чуть было не раздумала, но все же решительно позвонила в дверь нужной квартиры.
— Могу ли я увидеть сеньора Арсенио? — спросила она у открывшей ей красивой пожилой сеньоры в черном кружевном платке на голове.
Женщина с удивлением посмотрела на молодую незнакомку.
— Вы разве не знаете? Дон Арсенио скончался неделю назад.
Матильда растерялась. Как же так? Она так спешила, надеялась на встречу, и...
«Не успела...»
— Какая неожиданная и печальная весть. Примите мои соболезнования, — пробормотала она.
— А кто вы такая, сеньорита?
— Я внучка дона Арсенио. Из России.
— Внучка? Из России? Вот только русских наследников нам не хватало! — произнесла сеньора и захлопнула дверь прямо перед носом Матильды.
Мираж рассеялся.
Альфия Умарова
