Впервые в Интернете - роман Владимира Гросмана
"Хроники незабытых дней". Часть 10
Владимир Гросман в баре отела Шератон, Бомбей 1984 г.
Шарж Нарасимхи Рао
Хороших людей он всегда изображал босыми
(продолжение)
О себе
В 1968 г. произошло важнейшее в моей жизни
событие – я, наконец, женился (конечно, на самой
лучшей девушке в мире) и переехал к ней в коммуналку
на Шоссе Энтузиастов. Мы стали жить, поживать,
да добро наживать. За пять лет, до отъезда в
Индию мы нажили старый, с трудом поддававшийся
ремонту «Москвич» и собрание сочинений В. И. Ленина
– подарки её родственников, а также тонкую
золотую цепочку для Иры – презент моих родителей.
Моим личным вкладом в развитие семейного благосостояния
были двенадцать томов Марка Твена.
Жили весело. Выходные дни, как правило, проводили
в Томилино с моими родителями, экономя на
обедах, и уезжали, не забыв прихватить у отца пять
рублей до получки. Раз в неделю ходили в кино, а
порой задержавшиеся у нас в гостях друзья, ночевали
на матрасе на полу. В отпуск большой компанией
ездили в Крым, где хипповали в съёмных курятниках
и тусовались с палаточниками на Кара-Даге.
Сейчас кажется, что единственным событием, омрачавшим
семейную жизнь в те годы был ежемесячный
ритуал уборки «мест общего пользования» – туалета,
ванной и кухни. Соседей в коммуналке было
меньше, чем в «вороньей слободке» Васисуалия Лоханкина,
но дисциплина не менее жёсткой, хотя до
телесных наказаний дело не доходило.
В начале 70-х годов стало ясно, что возможности служебного
роста в рамках Минвнешторга исчерпаны. Я начал
подумывать о научной работе, тем более, мой диплом
в МГУ – «Журнал «Советский Экспорт», как информационно-
пропагандистское издание» был отмечен деканом
Я. Засурским. Только сдал два экзамена в заочную аспирантуру,
как судьба, словно давно сжимаемая пружина
распрямилась, выбросив меня, из годами наезженной
колеи, в неведомое бездорожье. Этот очередной вираж во
многом предопределил дальнейший жизненный путь.
Опять счастливый Случай, хотя, как утверждают видные
марксисты-материалисты, случайность есть незнание
причины. Может быть они и правы.
Однажды пришлось брать интервью у одного некрупного
по рангу руководителя в Комитете по сотрудничеству
с развивающими странами. После работы,
как водится, выпили у него в кабинете, и чем-то
я ему понравился.
– Ты чего, с хорошим английским в редакции киснешь?
– спросил он, – махнул бы в Египет или Сирию
на заработки.
– Фамилия не созвучна эпохе, – признался я.
Собеседник почесал затылок.
– Ты по паспорту русский, член партии и пока
без выговора, женат… – начал он размышлять вслух,
перечисляя мои немногочисленные достоинства. При
этом он уверенно загибал пальцы, пока не собрал их в
толстый волосатый кулак.
– С родственниками всё в порядке?
В кристальной чистоте родственников сомнений не
было. Отец одно время служил в военной разведке, а там
всю родню до седьмого колена проверяли как рентгеном.
– Я слышал, нашим срочно нужны люди в Индию,
позвони через неделю. Порекомендую.
Мужик был большой, весёлый и рыжий и я ему
поверил. Дело завертелось и процесс, как говорится,
пошёл. Но шёл он с таким скрипом и скрежетом, что
сейчас я не решился бы повторить этот путь ни за
какие коврижки.
Узнав о предполагаемом отъезде, взъярился военкомат
и, присвоив звание старлея, срочно затребовал
на службу Отечеству на два года. Едва отмотался. Затем
неожиданно упёрся партком Минвнешторга, который
должен был дать выездную характеристику.
– Из нашей системы добровольно не уходят – заявили
там. – Будешь настаивать, обратно не возьмём.
Пришлось настоять и уволиться. С моей стороны
это была чистой воды авантюра. Работу потерял, а
Индию никто не гарантировал. Месяца два мурыжила
медицинская комиссия. В организме нашлось немало
болезней, о существовании которых я и не подозревал.
Особенно расстроили врачей некоторые анализы,
которые прежде их вполне устраивали. Какой-то
въедливый доктор особенно сомневался в моих почках.
Если в очередной раз этот анализ подведёт, придётся
долго лечиться и, прощай, Индия! Пошёл на
прямой подлог – позаимствовал материал у старого
друга Вити Шмуклера, обладавшего, по его словам,
прямо-таки раритетным мочевым пузырём.
– С моей мочой хоть в ЦК, хоть в ЧК – с руками
оторвут, – хвалился он, потрясая грязной майонезной
баночкой, в которой пенилась подозрительно тёмная
жидкость.
Анализ прошёл, а через пару лет Витя лез на стену
от боли – у него пошли камни.
Наконец документы были собраны и ушли в таинственную
«инстанцию». Теперь будущее решали какие-то дяди,
копавшиеся в моей унылой биографии.
Наступило время различных собеседований и прививок.
Через два месяца нас с Ирой пригласили в Тяжпром
и вручили заветные синие паспорта. Затем меня
направили в ЦК сдавать партийный билет на хранение.
Вылет назначили через два дня.
Закончился очередной этап моей жизни, я распрощался
с редакцией, с людьми, которым был многим
обязан. Как ни банально звучит, «Советский экспорт
» стал для меня не только школой творчества, но
и высшей школой исполнительской дисциплины, что
немало помогло в дальнейшей работе.
И вот, все мытарства позади. Замордованные инструктажами
и собеседованиями, плохо соображавшие от
радости, мы окончательно запаковали чемоданы и коробки
и устроили прощальный ужин для самых близких.
Утром следующего дня меня подозвали к телефону.
Казённый, неприятный голос потребовал привезти
паспорта обратно. Якобы не было билетов на ближайший
рейс. Кто же поверит! Сквозь треск и шорох плохой
телефонной связи явственно слышались удары
колокола, который звонил по мне. Несколько дней
сидели с Ирой в пустой комнате, переходя от надежд к
полному отчаянию. Думалось тоскливо и как-то отстраненно.
На чём прокололся? Припомнили приводы в
милицию в юности? Ляпнул что-нибудь по Ближнему
Востоку в Домжуре? Не зря говорила бабушка: «Подвед
ёт тебя твой длинный язык под монастырь».
Спросить не у кого, объяснений в таких случаях
не дают. Впереди маячили недели в поисках работы,
неизбежные объяснения с кадровиками и раздача долгов,
набранных в надежде на будущие немыслимые
заработки. «Не долго музыка играла…» – крутилось
в голове заигранной пластинкой.
Беспрерывно звонил телефон. Мы выбегали в коридор
первыми, но звали не нас. Кажется, никогда
прежде соседи не болтали по телефону так часто. И
всё-таки, через несколько дней подозвали к телефону
и меня. Тот же, но на этот раз, звучавший небесной
музыкой голос, приказал прибыть в Шереметьево через
два дня. Паспорта и билеты получим на месте.
Рано утром в день вылета вызвали такси. По законам
жанра автомобиль сломался, не доезжая несколько
километров до Шереметьево. Поймали другую машину
и, перекидав в неё двести килограммов груза,
примчались во время. Зря торопились, рейс перенесли
на ночь. Родина не спешила расстаться со своими лучшими
людьми. (Цековские работники заверяли, что
направляют за рубеж «лучших из лучших», в чём я
сильно сомневался). Видимо мне не везло. В дальнейшем
довелось немало поработать в разных «заграницах
» и, хотя, раздуваясь от гордости, я причислял себя
к «лучшим» с таковыми там был явный напряг. Что
касается МИДовских работников, намертво замурованных
в посольствах и консульствах, то о них лучше
промолчу. Ну, это так, к слову пришлось.
А пока, оставив багаж в камере хранения аэропорта,
вернулись домой под недовольное бурчание соседей.
И вот, свершилось, мы сидим в самолёте авиакомпании
«Индиан Эйрлайнс». Просторный салон
«Боинга» благоухал незнакомыми ароматами, смуглые
стюардессы в ярких шёлковых сари зажгли палочки
сандала и разнесли незнакомую советским людям
«фанту». Звучала тихая восточная музыка. Слегка
обомлев от такой благодати, немногочисленные
сограждане, включая меня, вмиг стали любезными и
предупредительными. Ведь мы почти за границей.
Начали прогревать двигатели, когда сидевшие впереди
подвыпившие молодые люди, явно индийские студенты,
вдруг стали шуметь и даже как будто драться
между собой. Один из них поднялся и, обернувшись к
нам, на хорошем русском языке громогласно заявил:
– Я пять лет прожил в Москве. Что вам сказать,
херовая эта страна!
Салон притих. Как все советские люди, я часто и
с удовольствием материл родимую власть, но, будучи
русским интеллигентом, не терпел, когда подобное
делали чужие. Как говорится, хоть я и некрасив, но
это моё лицо, и оно у меня одно. Чтобы прекратить
это красноречие, я отстегнул ремень и поднялся с
кресла. Зная мой характер, Ира повисла на руке.
– Сиди, выведут обоих. Опять не улетим.
Пока препирались, парня усадили его друзья.
«Боинг» взял разбег и взлетел.
Глубокой ночью самолёт сделал промежуточную посадку
в Тегеране. Чтобы не искушать судьбу, мы решили
не покидать салон. И вот, в раннее, но уже невероятно
знойное мартовское утро 73-го года мы, наконец, ступили
на древнюю и прекрасную землю Индии. И пока правящая
партия, напрягаясь, крепила систему швейковского
идиотизма внутри страны, я три года гордо нёс бремя
белого советского человека в джунглях Бихара.
P.S. Первое, что сделал, разместившись в гостинице
в Нью-Дели – послал в редакцию, конечно в
конверте, открытку с изображением одного, не самого
скромного барельефа, из всемирно известного
храма любви в Каджурахо. Скульптурная группа
состояла из нескольких пар мужчин и женщин в немыслимых
позах решавших демографическую проблему
Индии ХI-го века. В сопроводительной записке
я рекомендовал Пете Ступишину поместить открытку
в стенгазете под заголовком «Дело «гомобабелей»
живёт и побеждает». К сожалению, открытка
не дошла до редакции.
(Тем, кому интересно!
(Продолжение сделует. Но называться оно будет "Второе путешествие Синдбада")
Материал подготовила
Алёна Подобед
