Беседа главного редактора «ЭкоГрада» Игоря ПАНАРИНА с Министром регионального развития РФ Игорем СЛЮНЯЕВЫМ
Вместо предисловия. Приглашение к беседе.
…Я долго добивался этой встречи. И совсем не ради дежурного интервью с представителем высшего истеблишмента страны. За всю свою творческую жизнь (а она изобиловала удачами, в частности, фильмами о фельдмаршале Румянцеве, о несправедливо забытом реформаторе XVII века Василии Голицыне) меня больше всего увлекал биографический жанр как попытка образно оценить и художественно выразить всю человеческую жизнь. Жанр портрета — это самая легкая и приятная возможность двумя-тремя штрихами представить непередаваемый экзистенциальный феномен. Но, как всегда, рамки существуют для того, чтобы их постоянно переходить.
И плодом моих размышлений над жанром исторического портрета стал интерес к сильным личностям. Не поймите меня примитивно, речь идет об источнике этой силы — откуда крупный государственный деятель берет силы и вдохновение не только для своих креативов, но и для их реализации. Где источник персональной мощи государственного человека? Мы все или почти все знаем о русских титанах Сергее Витте, Петре Столыпине, Алексее Косыгине, но ничего не знаем о наших современниках, вершащих нашу повседневную — героическую и не очень — историю. В чем сила, брат? — этот вопрос к любому нынешнему лидеру становится все более актуальным и уместным.
И — теперь крещендо. Ключевой момент жизни — это сила. Сила личности и сила государства. Для апологетов последнего силы индивидуумов суммируются, для апологетов первого государство имеет вид раненого зверя. Либерализм как квинтэссенция экзистенциального генерирует Геростратов. С высоты собственных свершений и познаний уже не хочу бросать в них камень. Это гении поступка и действительно сильные личности. Но мне нет до них дела, как и им до меня. Государственники тоже не постоят за ценой. Но атлантам, на которых держится государство, нужна Великая Россия. И, в отличие от поджигателей храмов, не только им…
— Игорь Николаевич, портрет принято начинать с самого сильного и яркого мазка. Для вас, очевидно, это путь на Святую гору — Афон, личное духовное восхождение. Как начался для вас этот паломнический и подвижнический путь?
— Первая поездка была самой запоминающейся, не только потому что Афон произвел очень сильное впечатление. Для любого православного человека жизнь делится на два основных этапа: до Афона и с Афоном. Это сказано не для красного словца, это выражение искреннего ощущения. Так получилось, что на протяжении многих лет мои друзья паломничали на Святую гору. А я всегда был занят: командировки, совещания, дела… Но вот пришло и мое время. Думаю, что путь на Афон был предопределен.
В начале 2003 года на мою долю выпало решение сложнейшей задачи — возобновление строительства автотрассы Чита — Хабаровск, расстояние — 2165 км (в 2000–2004 гг. Игорь Слюняев был заместителем, первым заместителем министра транспорта Российской Федерации, руководителем Государственной службы дорожного хозяйства. — Ред). Решение о строительстве трассы было принято еще в 1966 году (кстати, это год рождения Игоря Слюняева. — Ред.), работы начались в 1977 году, но с развалом СССР стройка была свернута. Ежегодно раз в квартал я старался посещать все строящиеся объекты. Помню тогдашний первый полет на вертолете, когда мы с полпредом Константином Пуликовским потеряли маршрут, потому что под нами была непроходимая тайга. Как и многие объекты нашей страны, эту дорогу строили военные строители, Спецстрой в современной его ипостаси, но шли они по пути наименьшего сопротивления: военные высаживались на ближайшей железнодорожной станции и начинали буро-взрывные, строительные работы влево и вправо от станции высадки. Проблем было много — кроме непроходимой тайги еще и болотистая местность, включения вечной мерзлоты. Например, здесь мы впервые столкнулись с тем, что на 100-километровом участке строящейся дороги может быть до 50 видов грунтов. Это означает применение разных технологий, разных инженерных решений, даже разного проектирования. Строители бросали, обходили сложные участки и шли дальше. Трасса была не сплошной дистанцией, а нарезкой по принципу шашлыка — дорога то есть, то ее нет. А еще требовалось построить более 200 мостов. Некоторые объекты, попавшие в зону строительства, не имели собственных имен или географических названий. Идем, строим, устанавливаем дорожный знак — «река» или «ручей», и названия у этой реки еще нет, не придумали, потому что никто и никогда не добирался до этих глухих мест. Доходило до анекдотов: в Сковородино (город в Амурской области, в 915 км от Читы. — Ред.) 37-летний глава района был очень удивлен, когда появились дорожники. Он испытал настоящий шок, потому что был уверен: в Сковородино невозможно добраться, кроме как поездом или вертолетом. А мы перемещались по тайге, пробивали себе путь со скоростью 4–7 км/ч! И вот под впечатлением от этого труда, по какой-то далекой ассоциации между дорогой, которую мы прокладываем, и жизненным путем человека у меня и возникло ощущение, что мне предстоит путь духовного очищения, катарсиса.
Потом у меня было довольно много командировок на Северный Кавказ — мы ликвидировали последствия наводнения 2002 года, в Сибирь, на Дальний Восток, одним словом, страна большая, проблем много, задачи громадные стояли и перед страной и перед нами.
Мои друзья, пока я мотался по стране, радостно осваивали мир за границей, путешествовали, паломничали, иногда присылали фото с Афона. И вот выдался случай. Нам было поручено передать в дар итальянскому городу Бари статую Николая Чудотворца работы Зураба Церетели. Мы полетели в Бари чартером, а по дороге решили передать помощь для Русского Свято-Пантелеймонова монастыря на Афоне. Маршрут выглядел следующим образом: Москва — Салоники (Греция) — Бари. Но оказалось, что на момент согласования маршрута вместо того, чтобы совершить посадку в Салониках, мы прилетели в Афины. Такие казусы иногда случаются с чартерными рейсами. А в это время мой друг, один из старейших паломников на Афон, сказал: «Друзья мои, это Божий промысел!» Кстати, в группе нас было человек семь, все, кроме меня, уже совершали паломничество на Святую гору, и многие неоднократно. Мы приняли решение — раз ночевать предстоит в Греции, то почему бы не поехать на Святую гору Афон. Так я впервые оказался на Афоне. Это случилось на праздник Похвалы Пресвятой Богородице — Афон называют уделом Пресвятой Богородицы.
Афонская служба очень долгая, бывает 8–16 часов. Я впервые отстоял всенощную службу, причастился Святых Христовых Тайн. Вот так, не думал — не гадал, что окажусь на Святой горе.
А дальше начался второй этап в моей жизни — с Афоном. Я никогда не считал количество поездок, потому что это не важно. В первые поездки много фотографировал храмы, живописные места, святыни. Потом стал беречь молитвенное состояние, все меньше и меньше увлекала фотография, и хотя фотоаппарат всегда при мне, фотографирую значительно меньше.
Мы неоднократно поднимались на вершину Афона, 2027 метров, подъем сложный. На высоте полутора километров стоит часовня, такой маленький домик (храм Панагия) для паломников. Здесь перед восхождением на гору есть возможность отдохнуть, собраться с мыслями. Самый трудный путь, который я проходил на Святой горе, — от Панагии до вершины. Причем каждое восхождение отличается от предыдущего. Видно, грехи тянут — иногда передвигаешь ноги с большим усилием воли. Это всегда искушение, но и молитва, мысли о том, как ты живешь, чему служишь, зачем ты на этой земле. Афон — это большая и очень важная часть моей жизни.
— Вы поддерживаете связь, состоите в переписке с кем-то из обители? Если переписываетесь, то какие вести считаете важным донести до Афона и наоборот, какая информация оттуда волнует вас?
— Наверное, редкая неделя проходит, чтобы я не получал весточку с Афона либо благословение, святыни. Постоянная незримая связь устанавливается между каждым афонитом и Святой горой. Переписки я не веду. Иногда отправляю поздравления с праздниками. Кто-то приехал на Афон, кто-то вернулся, бесконечная череда контактов с разными людьми, с мирянами, монахами, братьями во Христе. Иногда общаюсь со своим старцем — отцом Иоанном. Это происходит, когда к нему в келью приходит мой друг и дарит мне радость общения с духовником, пусть даже это простой разговор по телефону через перевод. Иногда мне звонит отец Николай из Русского Свято-Пантелеймонова монастыря, но тоже нечасто. Бывает, какие-то заказы размещаешь, вот, например, написали список чудотворной иконы Богородицы «Млекопитательница» для Свято-Троицкого собора Ипатьевского монастыря в Костроме. Писали эту икону долго, и я переживал, беспокоил отца Никодима, но все хорошо: сегодня икона в храме и дарит радость людям.
— Я хотел бы перевести разговор на светскую тему, от вечных ценностей к мимолетным иллюзиям и трендам. В частности, что вы думаете о повальном увлечении современников псевдоклассикой? Чингиз Айтматов в одной из бесед в моем присутствии использовал этот термин в том смысле, что набор примеров и аналогий, навязанный человеку информационным обществом, оказывается губительным и вредным в момент принятия важного решения, требующего адекватной оценки состояния окружающей среды, любого контекста. Очень часто — опять-таки тренд — используется термин «постмодерн» как оправдание бездеятельности. И действительно, что и зачем делать, напрягаться, если живем в постмодернистскую эпоху? Мы с вами как люди другого поколения и воспитания понимаем, что без нас ничего не будет. Там, где есть мы, результат может быть, а может не быть, но там, где нас нет, результата не будет гарантированно. Сидя в министерском кресле, вы обязаны просчитывать все свои шаги, обязаны быть шахматистом и раскладывать сложнейший пасьянс из реальности, планов на будущее и непредвиденных обстоятельств. То есть вы видите реальный срез, феномен, а не его псевдоклассический образ. Но мешает ли вам псевдоклассика как лишняя оптическая иллюзия?
— Для меня термин псевдоклассика — это из мира художественной литературы. Есть классика, есть псевдоклассика. Впрочем, начнем с того, что классическое или неклассическое восприятие мира — будь то живопись, литература, музыка — это и есть отражение многообразия нашего мира. В формировании каждого человека как личности принимают участие не только семья, общество, но и ежедневная пища. Взять пример школьного курса литературы: я, как и каждый учащийся образовательной советской школы, много читал, по программе и за ее рамками, и понимаю, что для моего мироощущения, для понимания жизненной сути, наверно, рано было в 8–9 классах изучать творчество Достоевского, Толстого, Карамзина. С годами взгляды меняются, мы становимся старше.
Искусство и искуситель — слова однокоренные, и это тоже не случайно. В одном случае искусство воспитывает человека, в другом случае ведет его к порокам, возвращает к первородному греху. Говоря о литературе, я — поклонник классики, и для меня много поменялось в тот момент, когда я припал к Богу. Я всегда верил в Бога, но, как большинство людей, обращался к Богу либо в болящем состоянии, либо в проблемах. И конечно, особое состояние, когда у тебя все хорошо, и ты веруешь, и ты живешь своей верой. Очень люблю эту мысль Антона Павловича Чехова: «Человек должен быть или верующим или ищущим веры, иначе он пустой человек».
Очень давно мне подарили книгу богослова Михаила Дунаева «Вера в горниле сомнений» («Православие и русская литература»), основанную на его курсе лекций в Духовной академии. И вот чем больше я погружался в лекции профессора Михаила Михайловича Дунаева, тем больше понимал, что литература, классическая литература — это свод очень разных религиозно-философских величин. Есть Лев Николаевич Толстой со своей богофилософией, близкой к миру материального. Есть Федор Михайлович Достоевский с его глубоким пониманием веры, но при этом с некими нюансами, до которых я еще тоже не дошел. Есть Александр Сергеевич Пушкин, человек, глубоко верующий, но почему-то в советский период его считали чуть ли не главным атеистом поэзии. Есть Сергей Александрович Есенин, который точно так же всю свою жизнь шел к Богу и не всегда его находил. Говоря о литературе, я для себя установил некоторые правила. Первое — если есть время, хотя бы час стараюсь читать литературу духовную или классическую. Мне это интересно, это соответствует моему внутреннему состоянию.
Отец Поликарп из Иерусалима прислал мне в подарок книгу «Нил Мироточивый». Жил этот святой отшельник на Афоне. После смерти он являлся одному иноку — насельнику Святой горы, наставляя его и расстраивая козни дьявола, помогал обрести душу, обрести себя и спастись. Я скажу, это очень поучительные вещи, хотя некоторые привычные истины Нилом Мироточивым толкуются совершенно иначе. И даже способ передачи информации изумителен — не напрямую, не через святоотеческое наследие, собственноручно записанное или надиктованные, а явление из Горнего мира. Много полезного я почерпнул у Льва Александровича Тихомирова, человека удивительной судьбы, настоящего русского философа. Это борец с царизмом, ненавистник режима, который не только разобрался в сути демонического происхождения всех революционных движений, но нашел в себе силы покаяться перед царем и вернуться в Россию. Творчество Ивана Александровича Ильина — также бесконечная кладезь мудрости, и оно не теряет актуальности на протяжении десятилетий. Все, о чем писал Иван Александрович, характерно для современной России, и я черпаю духовные силы в его творчестве.
Одной из первых серьезных работ в области духовной литературы, которая мне попалась на пути к Богу, были «Слова» старца Паисия Святогорца — знаменитый четырехтомник, написанный по воспоминаниям и записям бесед со старцем. Я его ставлю в один ряд с самыми великими классиками литературы, духовной и классической. Простым языком, понятным для современного человека, он говорит об очень сложных вещах — о вере, о душе, о спасении. И есть его жизненный пример — он наш современник (годы жизни: 1924–1994. — Ред.). Еще «Миссионерские письма» Николая Сербского. Он практически наш современник (умер в эмиграции в США в 1956 году. — Ред.). Кладезь мудрости, человек, который познал Бога и жил с Богом, сохранил чистоту веры, несмотря на то, что он долгое время провел в США, в Европе, «все более отпадающей от Благодати Святаго Духа».
Классическая литература — это такая безграничная бездонная чаша, из которой мы черпаем сегодня и мысли, и вдохновение, и знания. Читаю каждый день, хотя при нашей работе читать много не удается. Часто бывает, что находишь ссылку на какого-то автора, ставишь перед собой задачу найти и прочесть. Вот посмотрите (показывает. — Ред.) — то, что я просил подобрать в текущем месяце. Книга Александра Зеньковского «Правда о Столыпине» — совершенно потрясающий труд, который мало известен в России (автор — «особый порученец» премьер-министра, записавший его «Проект о преобразовании государственного управления России», брат автора «Истории русской философии» богослова Василия Зеньковского. —Ред.). Вот этой книгой очень дорожу, мне ее принес друг, — «Большой словарь латинских цитат и выражений». Интересная вещь, часто приходится обращаться к этой книге. И вообще, завершая тему, я скажу, что в современной литературе классикой можно признать в основном литературу духовную.
В живописи я не понимаю многих направлений. Люблю русский пейзаж, русский портрет, люблю историческую живопись. Мне нравятся работы Константина Горбунова, это из современных художников-реалистов, из плеяды учеников Ильи Глазунова, Олега Молчанова, Андрея Захарова. Это люди, эстетический взгляд которых совпадает с моим, с тем, как я вижу мир через призму своей субъективности. Что касается музыки, то у меня не сложилось каких-то особых предпочтений. Я особенно никогда не увлекался иностранной музыкой, не был поклонником Beatles, Scorpions. Я не могу воспроизвести ни одного мотива поп-короля Майкла Джексона. Я просто не знаю его совершенно. Но я очень люблю творчество наших музыкантов, ту же группу «Любэ». Интересная история — встретил своего однокурсника с химфака Диму, он подсел ко мне в машину, я включил диск, и товарищ поразился: «Слушай, старик, прошло 20 лет, а ты по-прежнему слушаешь «Любэ»! Я люблю классическую музыку: Баха, Бетховена, Генделя, Паганини.
Что такое классическое?! Это вопрос мироощущения. Для меня классическое то, что соответствует моим канонам. Вообще, все искусство говорит о величии Бога — и тогда возникает благодать Святого Духа, либо оно вступает в богоборчество. Не спешите записывать меня в ортодоксы, это не моя мысль — это мысль Чезаро Ломброзо. Прекрасная мысль.
— Мне, собственно, и не хотелось бы углубляться в противопоставления, и тем более в формулу преступной пораженности Ломброзо. Упростим задачу. Мы с вами понимаем, что у любого человека должен быть стержень. Этот стержень определяет приоритеты, ходы. Или, наоборот, человек может быть полностью непредсказуемым, объявить весь мир своим убеждением или даже порождением. Вы уже говорили о многообразии. В поисках ключа к правде? Да, один человек интуит, другой — философ, третий человек подвизается на какой-то теософской линии. Есть совершенно замечательная книга Германа Гессе «Игра в бисер», где три последние строки опровергали всю идеологему всей книги. Это к вопросу о многообразии путей поиска. А вообще мой вопрос как раз был о коммуникациях. Конечно, есть традиции, например, такое стройное православие, или ислам, они между собой взаимодействуют. А есть коммуникация, т.е. как у тех героев из «Осеннего марафона» — «вы цельный человек, я цельный человек, и я вам как цельный человек цельному человеку скажу — я за грибами не пойду». Как вы себе представляете начало коммуникаций, то есть как мы можем понять друг друга, как мы можем понять тот мир, в котором мы живем?
— Это вещи очевидные. Во-первых, понимаю, что Россия страна многонациональная, многоконфессиональная, мы тысячу лет жили в мире и согласии со многими нациями и народами. «Сколько народов Россия приняла, стольких и соблюла, никого насильно не воцерковляя». Важно идти от идолов к идеалам. Каждый человек находится в поиске своего идеала. В чем проблема современного общества? Мы часто подменяем понятия, уходим от сущностных вещей к внешним формам, к внешним проявлениям. Мы забываем о том, что такие внешние проявления иногда бывают болезненны. Эти болезненные проявления потом трансформируются в стандарты, законы. Мы себя противопоставляем человеческому естеству. Возможно, это и отражается в феномене «псевдоклассики», о котором вы упоминали. В этом проблема нашего современного мира. Вот очень хорошая работа Макса Нордау «Вырождение» — там сказано о литературе, о живописи, об их влиянии на современного человека, к чему это приводит. Ведь жизнь современного человека — это поиск истины. Вот для человека верующего, будь то иудей, мусульманин, христианин, истина — это не что, это кто. Истина — это Бог.
— Но пока мы не сможем друг друга понять на бытовом уровне, мы не можем самоидентифицироваться как общность. Вот понимаешь, например, что стыд — это мир, приходящий в жестокости всей своей бесконечности. Это коммуникация…
— Систему коммуникации выстраиваем мы сами.
— Тогда противоречие? Как же мы можем выстроить свою систему коммуникаций сами, ведь это промысел Божий…
— Да, это исходит из воли Божией, но мы либо идем в храм, либо в кинотеатр. Мы либо читаем духовную литературу, либо смотрим мыльные оперы. Это вопрос мироощущения. Господь даровал человеку волю, но коммуникации человек выстраивает самостоятельно. Не навязывая свой выбор. Человек вправе решать сам. Поиск истины — в этом смысл жизни любого человека. Человек должен постоянно думать о том, где он, что из себя представляет, куда идет, как мыслит. К каким последствиям приведут его поступки, дела. А система коммуникаций — это лишь способ выбора существования. Вот вы можете прожить сегодня без общения со СМИ, Интернетом? И насколько вас обогащает такое общение?
— Легко.
— Я тоже легко. А возьмите человека, который избрал для себя образ жизни в качестве блогера. Можете себе его представить вне глобальной сети, вне компьютера?! Чем он занимается в обычной, не виртуальной жизни? Кто он без ника?
— Сложный вопрос. Когда вы утром встаете в воскресный день, вы думаете, куда пойти — на вернисаж в Измайлово, пойти в храм, или просто поспать. Это ваше право выбора, нет?
— Так вот смысл православия в том, что все творится по воле Господа либо по попущению Господа. Если Господь попускает, тогда человек творит. Для того чтобы избежать греха, в православии и вообще христианстве существуют каноны, которые как верстовые столбы — может быть, и не нужны, но именно они указывают путь к Богу.
— Нет в такой позиции попытки уважаемого министра переложить свою ответственность на ответственность простых граждан?
— Конечно, нет. Я же не рассуждаю как министр, я рассуждаю как человек. И то, что я министр, — это сегодня мое должностное положение и мой статус на социальной лестнице. Это никак не влияет на мое мироощущение. Да, это включает дополнительные ограничения. Да я должен быть примером для подчиненных, я должен быть мотивирован на результат, я должен задавать некий стандарт, но это никак не меняет меня как личность. Я при этом остаюсь Игорем Слюняевым, независимо от того, какую должность я занимаю — министр, сенатор, губернатор, просто инженер, преподаватель — не имеет значения. Важно всегда оставаться самим собой.
— Вернемся к вопросу об ответственности. Вы не так давно говорили, что только 5% общества — активные люди, обладающие предпринимательской инициативой, остальным необходима защита, покровительство. Раз уже мы заговорили о коммуникациях — для масс важно, чтобы за нас кто-то взял ответственность, но сохранил свободу выбора. Такое бывает?
— Способен ли Игорь Слюняев нести ответственность не только за себя? Я скажу так, что моя жизненная стезя — это служение человеку, обществу, государству. И я настроен на то, чтобы это служение нести как крест, как послушание, и выполнять его изящно, честно.
— Место вашего рождения, по биографиям судя, — город Исилькуль Омской области. Есть такая расхожая фраза — «все мы родом из детства». Какие картинки своего детства, своего Исилькуля, вам особенно важны и дороги?
— Так сложилось, что в Исилькуле я только родился. А детство сначала проходило в селе Водяное Исилькульского района. Это маленький поселок, в котором компактно проживали русские немцы. И какие-то первые обрывочные воспоминания связаны с этим селом. Запах керосинки, на которой готовили кушать, большое количество цветных машин, которые я видел при поездке в райцентр. Бабушка, которая присматривала за мной, потому что отец служил в армии, мама работала в школе. Первый опыт общения со сверстниками — доброжелательного, но преимущественно на немецком диалекте. Село было немецким, и у меня была немецкая няня. Более поздние воспоминания связаны с Казахстаном. Туда переехали родители, там были целинные земли, а целинников обеспечивали жильем. Отец работал мотористом в машинно-тракторной мастерской, потом инженером, мама, как и прежде, — учителем. Самое важное ощущение, которое я вынес для себя, — село способствовало радостному восприятию мира. Теперь понимаю, что нас было много, мы были разные, разных национальностей в том числе, очень много русских, немцев, казахов, татар, украинцев, белорусов, и никто не придавал значения «национальному вопросу», этого вопроса попросту не было в нашем детстве. Потом началась обычная жизнь с обычными впечатлениями.
— И небольшой блиц. Ваше определение друга?
— Переехав в Москву в 1986 году, я спросил у мамы — почему у меня есть приятели и знакомые, но практически нет друзей. Моя мама — женщина умная, мудрая, и по сей день помню ее ответ: дружба — это как любовь, не каждому дано ее познать. Встретишь — будешь счастливым человеком. Да и что такое дружба? Можно ли дать определение Богу, можно ли дать определение точное православию или вере? Нет. Можно ли определить любовь? Сложно. Друг — это логическое продолжение меня, дополнение меня, это сочетание всего, что мне необходимо в этой жизни — хорошего, правильного, доброго.
— Ваше слово об отце.
— Отец мой, слава Богу, жив, я глубоко уважаю и люблю своего отца. Он настоящий мужик, который всего добивался в жизни сам своим трудом, своим талантом. Отслуживший в армии, в ВДВ, для меня он всегда был примером. Он прошел путь от моториста до главного инженера совхоза. Первое воспоминание из детства об отце: машина ГАЗ-51, начало 70-х, посевная, уборочная, отец объезжает производственные бригады, иногда поливные станы, и мне доверяет управлять машиной. А наибольшую гордость вызывает то, что, когда поломался комбайн, он, сняв с себя пиджак, засучив рукава рубашки, вспоминал свою первую специальность и начинал прямо в поле ремонтировать сельхозтехнику. И меня распирала гордость оттого, что мой отец на такое способен. Он больше делает, чем говорит, и для меня является примером. То, что он жив, и сегодня вдохновляет меня.
— Лучший город планеты.
— Для меня это Москва. Я очень люблю Москву и себя вне Москвы не представляю. Хотя я люблю и Лондон, и Париж, и Омск, и Хабаровск, и Владивосток. Но Москва — это мой город, мой любимый город.
— Ваши любимые блюдо, спорт и жизненная авантюра.
— Если говорить о любимых блюдах, то опять же — с детства — мамины пельмени, мамины котлеты с картошкой ни с чем не сравнятся. И опять же я имею счастье сейчас вкушать эти мамины блюда, причем переживаю, что нет рецепта. Надо посмотреть, как мама это делает, и срочно записать. У нас с мамой особое отношение к мясу, к его приготовлению. Если говорить о спорте, я легко отжимаюсь 30 раз, но делаю это нерегулярно, 2 раза в неделю. Сейчас пытаюсь системно заниматься практической стрельбой из огнестрельного оружия и практикуюсь в метании ножей, плаваю. Повесил себе турник, когда закончится ремонт, начну подтягиваться регулярно. Когда-то очень активно занимался рукопашным боем, бегал, боролся, прыгал с парашютом, увлекался дайвингом. Но времени, к сожалению, мало. Я считаю, что его необходимо находить, потому что наступает тот рубеж, когда запас прочности, который дала тебе жизнь, служба в Вооруженных силах, работа в правоохранительных органах, иссякает, надо пополнять копилку — и только тренировками. И наконец, самая авантюрная история в моей жизни произошла из-за огромного желания служить в ВДВ. Я помню, пришел в районный военкомат, и по всем медицинским показателям у меня не было шанса. Аритмия, проблемы с зубами, артериальное давление, склонное к повышению. Вердикт медкомиссии был жестким — стройбат. Авантюра заключалась в том, что я, наверное, впервые в жизни совершил нехороший поступок ради великой цели. Я пошел в магазин, купил бутылку водки, две бутылки коньяка (это был 1984 год — покупал из-под полы, потому что страна уже готовилась бороться с пьянством и алкоголизмом) и начальнику строевой части сделал подарок. Увидев мой дипломат, наполненный алкоголем, он сказал сразу: «Вижу — настоящий десантник». И вот так, проходя и преодолевая разные препятствия, оказался в ВДВ. И очень этим горжусь — наверное, это был самый авантюрный поступок в жизни. Хотя были и другие способы отсечь меня на пути к ВДВ — например, когда «покупатели» (на призывном пункте. — Ред.) собирали всех призывников и начали изучать личные дела. Первое требование — это наличие трех прыжков (была такая могущественная организация ДОСААФ, которая готовила к службе в Вооруженных силах, и такие прыжки — ее прерогатива). У меня трех прыжков не было, и я должен был покинуть эту аудиторию с первой партией. Но я остался, тихо промолчал. Дальше подняли на выход тех, у кого не было спортивных разрядов. Дело доходит до меня: «Слюняев, а вы должны были покинуть зал с первой партией — у вас нет ни одного прыжка». Я отвечаю: «Товарищ майор, не было, но будут». Реакция меня поразила: «Наглый! Будешь старшим в самолете во время движения к воинской части». Вот так я попал в ВДВ…
— Вот сейчас в канун праздников — Нового года, Рождества — что бы вы пожелали читателям «ЭкоГрада»?
— На Новый год и на Рождество Христово важно говорить добрые слова, делать подарки. Сейчас начало Рождественского поста. Я хочу пожелать всем подумать о том, как мы живем, что нам не хватает, для того чтобы страна жила и развивалась, как мы можем подарить счастье себе и близким, подумать о друзьях, подумать о тех, кто нас не любит, попытаться найти мостик, чтобы выстроить добрые отношения, восстановить отношения. Главное — понимать, что мы все одна большая семья и от мироощущения каждого зависит благополучие общества в целом. Чего пожелать в Новом году? Конечно же, успешной Олимпиады, потому что мы много сил, энергии, потратили на подготовку к Олимпийским играм в Сочи. И хотелось бы, чтобы наша команда была в лидерах на ней. Хотелось бы, что бы мы по-хозяйски подумали об объектах Сочинской олимпиады — как этим наследием распорядиться в дальнейшем. Важно, чтобы эти объекты, инфраструктура стали полезными для страны в целом. Хотелось бы пожелать всем нам стабильности, потому что опять замаячил мировой финансовый кризис, который так или иначе ударит по России — ведь мы часть большого экономического мира и рыночная конъюнктура влияет на всю нашу жизнь. И самое главное — подумать о том, как обрести Бога для себя. Наверно, это очень важно, потому что вера, традиции, культура, образ жизни — это цементирующая основа для любого общества и для государства. Нам надо вернуться к традиционным ценностям — человек, семья, государство. Как сказал великий русский писатель Валентин Саввич Пикуль в романе «Честь имею»: «Да возвеличится Россия — да сгинут наши имена!» Это и мое кредо, и моя жертва — как министра, как христианина, как гражданина нашего великого государства.
