— Зойка, опять ты ревела? — отчитывала Нина младшую сестру. — Неужели не понятно: реви не реви, от нас теперь уже ничего не зависит. Всё, что могли сделать, мы уже сделали.
Заплаканная Зоя виновато хлюпнула носом.
— Легко тебе говорить, у тебя-то детей нет, — заступилась за нее Тоня, средняя из сестер.
Нина с удивлением взглянула на Тоню — неужели та всерьез?
— «Легко», говоришь? «Легко»? — воскликнула Нина. — Да как же ты можешь так говорить, Тоня? «Легко», — снова повторила старшая сестра, но уже тише, с горечью в голосе. — Это вы, дуры счастливые, ходили пузатые, рожали своих сыновей да дочек, грудью кормили, тетешкали. Вспомните, это вы, а не я, растили свое сопливое потомство, коленки разбитые зеленкой им мазали, пирогами кормили... Это вам Бог не пожалел такого счастья, а не мне. Да что говорить...
И отвернулась. Худые острые плечи стали вздрагивать. Мелко-мелко.
Зоя с Тоней переглянулись: что это с Ниной? Вроде не жаловалась никогда, что нет у нее детей, а тут...
— Нин, да ладно, я не хотела тебя обидеть, — Тоня обняла сестру за плечи. — Я же, глупая, завидовала тебе. Вот, думала, повезло сестре. Ты же вроде всегда такая довольная своей жизнью была: обеспеченная, веселая, нарядная. Платьев у тебя вон сколько всяких в шкафу висело.
— И спать тебе никто не мешал, не к кому было вскакивать по ночам, — вступила в разговор Зоя. — А еще мы с Тоней тебя промеж собой лягушкой-путешественницей звали, помнишь, Тонь? — улыбнулась она. — А что? Куда пожелала, туда и подалась: всю страну ведь объездила наша Нина, не то что мы, дальше родного города никуда.
— Ага, — подхватила Тоня. — И от зарплаты до зарплаты ты никогда не живала. И ела всегда что хотела. В холодильнике-то вечно деликатесов полно было. Колбаски копченой, шпрот, паштетиков. Даже этих, дорогущих, черненьких, как их? Маслины вроде. Я одну попробовала как-то: солонущая, косточка да кожица — и что ты в них находила.
— Платья, поездки, шпроты, маслины... — прозвучало словно эхо. — Завидовали они мне, клуши. Не понять вам, каково это, когда шифоньер от нарядов ломится, холодильник — от еды, и деньги на книжке есть, но нет и никогда не будет ни одного человечка, хоть хроменького, хоть рябенького, кто бы звал тебя мамой...
Тоня с Зоей снова переглянулись: обе подумали об одном и том же, об истории той давней вспомнили. Это еще до первого замужества старшей сестры было. Нина, в ту пору молодая, красивая, боевая, огонь-девка, с парнем одним гуляла. Любовь такая была, что ты. Ну и нагуляла. А парень-то возьми, да и женись. Но не на Нине. Она тогда чуть в петлю не полезла от горя. Может, и полезла бы, если бы не погодки Тонька с Зойкой. Отца-то уже в то время не было в живых, а мать вся насквозь больная. Одна была у нее надежда — на старшую дочь, на Нину. А тут позор такой. Вот и пришлось идти на подпольный аборт к местной знахарке. Ну, та и избавила от «позора». Причем, как стало понятно потом, уже позже, навсегда избавила. Постаралась лекарша, выскребла так, что Нина чуть кровью не изошла, еле откачали. Только детей, как ни хотелось, уже больше не получилось у нее ни с первым мужем, что в Великую Отечественную без вести пропал, ни со вторым, что от рака помер.
— Вот вы говорите «легко», — чуть успокоившись, уже миролюбиво произнесла Нина. — Да я ведь по молодости не особо переживала, что нет у меня детей. Это правда. Жили с мужем для себя, как теперь многие делают, ни в чем не отказывали. На всё хватало — и на еду, и на отдых. Первый раз жаль стало, что «пустая» я, когда мой Ванечка в войну пропал. Вот, думала, был бы у меня от него сынок или дочка, не куковала бы я одна. Ладно, сразу почти Федора встретила, заглушил он мою тоску. Хоть и не любила я его так, как Ивана, зато Федя готов был на руках меня носить. Да вы помните.
Сестры кивнули обе разом: помним, мол. Федя, на первый взгляд малосимпатичный, даже страшный, с черными лохматыми сросшимися бровями и маленькими глазками, оказался славным человеком, громким, добрым, гостеприимным. Песни любил петь, на баяне играл. Он стал для сестер жены вместо старшего брата, которого у них не было. Они даже полюбили его, как любили бы брата. Жалко, ушел рано — болезнь сожрала его в несколько месяцев, изменив до неузнаваемости, оставив прежними только черные кустистые брови.
— Но и с ним, вы-то знаете, не пожилось вдосталь, — продолжала Нина. — И снова я пожалела, что нет у меня детей. Особенно когда вы друг за дружкой замуж повыскакивали, когда детишки у вас пошли. Видела я, как вам несладко жилось: безденежье, мужья не дураки выпить, вы все в одном и том же платье, ни разу на курорт не ездили, а я завидовала. Как же я вам завидовала! В ваших небогатых домах пахло счастьем, потому что в них были дети. И все чаще стала я задумываться: отчего всё так? За что? Может, не убей я того, единственного моего ребенка, и в моем доме было бы счастье, а?.. — не то спросила Нина, не то подтвердила и так вроде очевидное.
Тоня и Зоя молчали. Каждая вспоминала свою жизнь. Как рождались и росли дети, а с ними вместе заботы-проблемы-радости-переживания. Что не было ни дня, когда бы они не думали о них, своих кровиночках, которые стали смыслом жизни, а потом и опорой. И всегда, кроме родителей, была рядом с ними Нина. Она переживала за своих племянников и племянниц. Помогала советом и не только. Никогда не забывала про их дни рождения. Была таким же родным и близким человеком, как мама и папа.
Вот и теперь, когда их, сестер, бренная, телесная жизнь уже завершилась, мыслями они по-прежнему о них — своих детях, внуках, правнуках. И все так же болит за них душа — единственное, что с ними навсегда, навечно. Она болит всегда, когда больно оставшимся там, на земле, родным людям. Но она же, душа, и радуется — их радостям, их счастью. Когда внуки встречают своих половинок, женятся, играют свадьбы. Когда у них рождаются детки, для них, сестер, уже правнуки, а для Нины правнучатые племянники. А еще радуются их души, что о них есть и будет кому помнить и поминать.
— Ты, Зоя, не реви и не переживай. Поправится твой внук. Не всё еще потеряно. Рано ему сюда. У него же твои гены, а ты у нас никогда не сдавалась, — подмигнула Нина младшей сестре. — А вообще, счастливые вы. И жизнь ваша — ну прямо как длинный-предлинный сериал, как «Санта-Барбара», помните? А судьба всё новые и новые сюжеты для вас пишет. И так до бесконечности. Ну а я, может, и эпизодом в нем была, но зато каким! — рассмеялась Нина совсем как раньше: весело, молодо, заразительно. — А за эпизодические роли Оскара тоже дают! Я знаю!
***
...«Удивительно, — подумал врач реанимации, стоя у кровати пациента, попавшего в аварию. — Еще вчера я собирался сказать его родным, чтобы готовились к худшему, а сегодня не могу не признать: появилась положительная динамика. Причем явная. Кризис точно миновал».
— Ну, парень, — произнес доктор уже вслух, — у тебя будто ангел-хранитель есть. Повезло! Теперь будешь жить! А туда, — он показал пальцем вверх, — не торопись, успеешь еще. Лет в сто, — пошутил он обнадеживающе.
А везунчику в этот момент почему-то вспомнилась бабушка Зоя. А еще странное то ли видение, то ли сон, когда он был в отключке: он видел всех своих бабушек вместе — Зою, Нину и Тоню. Они столпились вокруг его кровати, вспоминали свою жизнь и то плакали, то смеялись. Потом они неожиданно исчезли, словно растаяли в воздухе, а бабушка Зоя на прощание сказала: «Держись, внучек, живи за себя и за всех нас. И помни: я всегда рядом с тобой!»
Альфия УМАРОВА.
