ОКНО ВО ВСЕЛЕННУЮ

• Печать

Вслед за публикацией подборки стихотворений Сергея ГУЛЯЕВСКОГО

предлагаем вниманию читателя воспоминания Татьяны Кадниковой об этом удивительном поэте.

 

Помнится, было начало лета. Пора тополиного пуха... Я шла по цветущему и благоухающему парку Белинского и листала на ходу журнал «Сура»... И замерла, когда глаза наткнулись на строчки:

 

У ног моих комета,
Как пёс, хвостом вильнёт,
Склонится ангел света
И шар мне поднесёт.
Завёрнут он в пелёнку.
И странно самому,
Что Землю, как ребёнка,
Я на руки возьму.

 

Стихи были настолько ощутимы и зримы, что я на какое-то время потеряла ощущение реальности, мне показалось, что я лечу по небу с лирическим героем навстречу неземному свету... Это было стихотворение «Ангелы» Сергея Гуляевского...

Позднее я встретилась с автором в редакции «Суры», на Кирова, в старинном здании с длинными извилистыми коридорами, с широкими подоконниками и стопками рукописей до потолка. Я принесла туда свою первую подборку стихов и потом заглядывала нередко.
Серёжа работал в отделе прозы. Помню в дверном проёме его благородный профиль. В поблескивающих очках, склонённый над письменным столом — он беседовал с начинающими авторами.
В каждой работе новичка отмечал лучшее, давал точные и деликатные советы по редактированию текста. В каждом его тонком замечании, размышлении вслух, даже в жестикуляции, подкрепляющей слова, чувствовалось: это — мастер.
Те, кому с первого раза не повезло с публикацией, уходили без обиды и с верой в свои силы.
Сам Сергей писал и стихи, и прозу. Помнится, мы обсуждали мои поэтические строки, он отмечал недостатки: «В конце каждого стихотворения должен быть космос, а у тебя вот здесь нет, понимаешь? Подумай над концовкой». Он никогда не льстил, говорил правду, не жёстко и не обидно. Его советы я навсегда запомнила и вот уже много лет цитирую теперь уже своим ученикам.
Знакомство в редакции переросло в долгую дружбу, вплоть до ухода Сергея. Помню, как он торжественно вручил мне свою книжечку «Пора тополиного пуха». Книжка была совсем маленькая. Думается, написанных стихов на самом деле было в разы больше. Он бережно держал ее в ладони, как маленькое живое существо. Я удивилась: «У тебя всего одна книга? Небольшая». Сергей кивнул и принялся горячо доказывать, что надо отбирать только лучшее, как это делал Лермонтов, надо строго относиться к своему творчеству, чтобы читатели тебя только с самой лучшей стороны знали. Для печати — самые сильные стихи, остальное не должно выходить за пределы «кухни» поэта. С большой благодарностью он говорил о Наталье Сюзевой, художнице, которая по своему желанию проиллюстрировала его сборник. Сергей был уверен, что у его книги будет долгая счастливая жизнь. Он редко кому её дарил, словно зная ей цену.
Никогда не слышала, чтобы он говорил о литературных премиях и наградах, не гнался за ними и не поддерживал разговоры на эту тему, считал главным даром поэта способность выразить чувства многих людей, тронуть стихами чью-то душу.
Он очень гордился своей узнаваемостью. Рассказывал, как однажды заглянул в кафе рядом с домом, и продавщица воскликнула: «Я знаю, вы поэт Сергей Гуляевский. Я люблю ваши стихи». Эту историю я слышала от него несколько раз. Он повторял с огромным воодушевлением: «Она знает мои стихи... Обычная девушка из магазина, читательница. Значит, есть ради чего писать... жить... Я подарил ей свою книгу».
В его светлой просторной квартире в Арбекове были чистота и порядок, хотя жил он один. А ещё, как мне помнится, было много солнца и облаков — в больших распахнутых окнах с белыми капроновыми занавесками. Я знала, что он иногда по нескольку дней не выходил из дома, голодал, пил лишь крепкий чай с хлебом, кропотливо заканчивая работу над каким-нибудь очень важным для него новым произведением. В такое время ему было необходимо держаться в стороне от суетного, ненужного, от всего того, что нарушает его внутреннюю гармонию и мешает сосредоточенности.
Сергей, как поэт, всегда ощущал свое высокое предназначение на земле и не раз говорил об этом в стихах. Приведу строки из стихотворения «Семечко»:

 

Как сладко в полумраке,
Пока душа дрожит,
Глядеть на лист бумаги,
Где семечко лежит.
Чудное, бесполезное,
Мне от него беда,
Но семечко небесное
Не брошу никогда.

 

Как-то Серёжа поделился своей мечтой: он хотел иметь книгу «Тысяча и одна ночь», но не тот сокращенный вариант, выпущенный огромным тиражом, который обычно читают дети, а настоящее — восьмитомник. В то время его трудно было купить. Был, как выяснилось, маленький тираж много лет назад, который давно разошёлся.
Однажды, к моей превеликой радости, мне удалось его мечту осуществить: я купила эту книгу на развале. Приехала к Сергею счастливая, с тяжёлой ношей — привезла все восемь томов. Сергей восхищённо охнул и потом надолго пропал, а когда вновь позвонил, выяснилось, что он запоем читает том за томом, делает пометки карандашом: «Всё исчи́ркал. Почти заканчиваю. Издание — просто клад!..» К тому времени он уже написал и опубликовал в «Суре» несколько сказочных историй, в том числе и так любимую мною «Азбуку в сказках и смешных историях», составленную из рассказов-миниатюр, живых и оригинальных. И был полон новых творческих замыслов...
Будучи профессионалом в своем деле — а Сергей окончил Литературный институт, — он часто говорил, что всю жизнь учится мастерству. «Кто мои учителя? — любил рассуждать вслух. — Классики, вот и ты читай классиков. Учись у них».
Он любил вести со мной по телефону долгие неторопливые разговоры о литературе, об искусстве. Его образованность впечатляла, после наших бесед всегда оставался повод для размышлений. В последние годы мы общались чаще: он уже не работал в редакции, и ему не хватало общения. Случалось, что я честно признавалась, что у меня нет времени на разговоры...
Мою постоянную занятость Сергей осуждал. Говорил так: «Чувствуешь, что-то не получается? Остановись и посмотри на облака. Долго смотри. И у тебя все получится. Я каждый день смотрю на облака».
Многие его стихи написаны словно с высоты птичьего полета. Лирический герой ощущает хрупкость Бытия, свою смертность, но вместе с тем его пребывание значимо для огромной Вселенной, которой нужны человеческая доброта, любовь, забота, согревающая безжизненные миры. Его лирическому герою открывалось то, что не видят другие.

 

Помедлив минуту,
С надеждой и верой,
В предчувствии чуда
Раздвину портьеры.
.................................
Полусвет, полутени —
Все сольётся в одно,
И, прозрачно-сиренев,
Хлынет воздух в окно.
И вокруг на мгновенье
Померещится мне
Голубое свеченье,
Как в морской глубине.
.................................
В душе от музыки темно,
И сердце мается,
И во Вселенную окно
Мне открывается.

 

Хочется привести один забавный случай, воспоминание о котором до сих пор вызывает у меня улыбку. Однажды муж сказал, что мне звонил какой-то мужчина. Говорил очень долго и эмоционально, перемежая русские слова с ... английскими. «Спрашивал тебя. Когда я сказал, что ты ещё не пришла с работы, ему это не понравилось, он, судя по интонации, начал по-английски возмущаться».
Всё объяснялось просто. Сергей увлекался художественным переводом и иногда настолько погружался в стихию чужой языковой культуры, что разговаривал на английском языке со всеми подряд, нисколько не смущаясь, что у кого-то это вызывает недоумение. Его блестящие переводы — особенные миры, куда хочется входить на цыпочках. Приведу одно, особенно любимое, из Вордсворта:

 

Как облако, печально тих,
Я брёл однажды поутру
Среди нарциссов золотых,
Что танцевали на ветру,
Приподнимаясь на носки,
Как бабочки и мотыльки.

 

Серёжа как-то говорил, что все самые лучшие произведения на земле написаны в приступе любви к миру. Какие именно произведения, не уточнял, но, думаю, что он говорил о себе, обо всём своём творчестве. Это сквозит во многих строках.

 

Чудесное рядышком дышит,
Покуда душа твоя спит.
Но слышащий да услышит,
Но видящий да узрит.

 

Сергею не удалось осуществить всё, что задумал. Он ушёл от нас навсегда. Тихо, ночью, во сне, словно стараясь лишний раз никого не потревожить... Мы прощались с ним серым мартовским днём, вся природа плакала, но как-то светло, по-весеннему. Голые ветки трепетали на ветру, дороги превратились в реки, людей было немного. Когда в небольшом ритуальном зале Сергея отпели, нестарый священник очень вдохновенно рассказал о том, как надо правильно поминать ушедших, как возносить молитвы. Об усопшем он говорил с такой любовью и теплотой, что у меня закралась мысль: не были ли они знакомы при жизни? Однако сестра Сергея моих догадок не подтвердила и задумчиво добавила, что к Сергею всегда тянулись люди, ему везло на хороших добрых людей, вот и после смерти тоже...
Когда наступает пора тополиного пуха, весь мир, как мне кажется, наполняют стихи Сергея. Словно его бессмертная душа после ухода приняла необычную форму лёгкой, наполненной солнцем пушинки и полетела к облакам, чтобы мы, живущие на земле, почаще поднимали голову и смотрели на небо.

...Пушинкой ввысь подняться,
Не прилагая сил,
Как будто я в их братство
Бессмертное вступил,
И в кресле, в сонной позе,
Прижав ладонь к плечу,
На крылышках стрекозьих
Над вечностью лечу.

______________________________________________________________________________________________________________________________

Справка об авторе текста. Кадникова (Авдеева) Татьяна Владимировна, член Союза писателей России. Автор книг: «Я – Незнакомка», «Когда звёзды падают», «Частное пространство», «Портрет дома №12», «Пьеса для воздушного шарика», «Чистое время года», «Сердца рыжих», «Обнимая город» и публикаций в журналах «Простор», «Волга XXI век, «Дитеrra Nova», «Москва», «Балтика», «Нижний Новгород», «Сура», «Менестрель». Лауреат литературной премии «Гранатовый браслет» (2002), Всероссийской литературной премии имени М.Ю. Лермонтова (2008), Всероссийского творческого фестиваля-конкурса «Русский лад» (2020). Награждена медалью «Патриот России» (2015). Руководитель литературного объединения прозаиков «Былина», творческого объединения поэтов «Литературная среда», группы молодых литераторов «ZЛитера». Живёт в городе Заречном Пензенской области.

Подготовлено к публикации Риммой ЛЮТОЙ

Подробности

Категория: ЭкоЛитературная страничка

Опубликовано 03.09.2021 13:14

Просмотров: 1737