Рождествено и Набоков

Предлагаю отправиться в неторопливую прогулку по этим местам, я веду, попутно цитируя восхитительную автобиографическую книгу Набокова "Другие берега", в которой отражены многие здешние впечатления.

Деревня Грязно, здесь мы гостим в укромном сентябре на романтичной даче подруги, калитка ведёт прямо на реку, а в этом роднике мы черпаем вкусную, наполненную жизнью воду.

Мы живём прямо на границе с обширным имением Набоковых, но его больше нет... Только старожилы знают, где в этих полях и лесах эти границы...

Но они тут, я чувствую то, что впечатлило меня много лет назад при прочтении этой живейшей книги: ходил тут мальчик маленький с сачком, разглядывал цветочки и грибочки, чувствовал естественную жизнь, а позднее складывал это в увлекательные строки...

В дождливую погоду, особливо в августе, множество этих чудесных растеньиц вылезало в парковых дебрях, насыщая их тем сырым, сытным запахом - смесью моховины, прелых листьев и фиалкового перегноя,- от которого вздрагивают и раздуваются ноздри петербуржца.

Река Оредеж, быстрая и целительная

Из деревни Грязно попадаем в село Рождествено, здесь располагается музей этой местности в усадьбе Рукавишникова, дяди Набокова, которую он унаследовал, но из-за революции потерял.

Храм Рождества Богородицы выстроен в 1883 году на месте сгоревшей деревянной церкви, давшей название этому селу.

Его александровских времен усадьба, белая, симметричнокрылая, с колоннами и по фасаду и по антифронтону, высилась среди лип и дубов на крутом муравчатом холму за рекой Оредежь, против нашей Выры.

В парке музея-усадьбы впитываем атмосферу.

Оставив мне миллионное состояние и петербургское свое имение Рождествено с этой белой усадьбой на зеленом холму, с дремучим парком за ней, с еще более дремучими лесами, синеющими за нивами, и с несколькими стами десятин великолепных торфяных болот, где водились замечательные виды северных бабочек да всякая аксаково-тургенево-толстовская дичь.

Мы встречались за рекой, в парке соседнего имения, принадлежавшего моему дяде [...] и мы с Тамарой безраздельно владели и просторным этим парком с его мхами и урнами, и осенней лазурью, и русой тенью шуршащих аллей, и садом, полным мясистых, розовых и багряных георгин, и беседками, и скамьями, и террасами запертого дома.

А затем эта живописная аллея уводит нас в самые чудеса...

Сад и опушка парка, пропущенные сквозь их волшебную призму, исполнялись какой-то тишины и отрешенности. Посмотришь сквозь синий прямоугольник - и песок становится пеплом, траурные деревья плавали в тропическом небе. Сквозь зеленый параллелепипед зелень елок была зеленее лип. В желтом ромбе тени были как крепкий чай, а солнце как жидкий. В красном треугольнике темно-рубиновая листва густела над розовым мелом аллеи.

Мать ехала с отцом со станции Сиверской, а мы, дети, выехали им навстречу; и вспоминая именно этот день, я с праздничной ясностью восстанавливаю родной, как собственное кровообращение, путь из нашей Выры в село Рождествено, по ту сторону Оредежи: красноватую дорогу, - сперва шедшую между Старым Парком и Новым, затем колоннадой толстых берез, мимо некошеных полей, - а дальше: поворот, спуск к реке, искрящейся промеж парчовой тины, мост, вдруг разговорившийся под копытами, ослепительный блеск жестянки, оставленной удильщиком на перилах, белую усадьбу дяди на муравчатом холму, другой мост, через рукав Оредежи, другой холм, с липами, розовой церковью, мраморным склепом Рукавишниковых; наконец: шоссейную дорогу через село, окаймленную по-русски бобриком светлой травы с песчаными проплешинами да сиреневыми кустами вдоль замшелых изб.

Помню один такой вечер... Блеск его рдел на выпуклости велосипедного звонка. Над черными телеграфными струнами веерообразно расходились густо-лиловые ребра роскошных малиновых туч: это было, как некое ликование с заменой кликов гулкими красками. Гул блекнул, гас воздух, темнели поля; но над самым горизонтом, над мелкими зубцами суживающегося к югу бора, в прозрачном, как вода, бирюзовом просвете, сверху оттененном слоями почерневших туч, глазу представлялась как бы частная даль, с собственными украшениями, которые только очень глупый читатель мог бы принять за запасные части данного заката. Этот просвет занимал совсем небольшую долю огромного неба, и была в нем та нежная отчетливость, которая свойственна предметам, если смотреть не с того конца в телескоп. Там, в миниатюрном виде, расположилось семейство ветряных облаков, скопление светлых воздушных завоев, анахронизм млечных красок; нечто очень далекое, но разработанное до последних подробностей; фантастически уменьшенный, но совсем уже готовый для сдачи мне, мой завтрашний сказочный день.

В некошеных полях за парком воздух переливался бабочками среди чудного обилья ромашек, скабиоз, колокольчиков, - все это скользит у меня сейчас цветным маревом перед глазами, как те пролетающие мимо широких окон вагона-ресторана бесконечно обольстительные луга, которых никогда не обследовать пленному пассажиру. А за полями поднимался, как тёмная стена, лес.

Карстовые каньоны в бурой осени...

Дорожка приводит прямо в пещеру, до самых глубин которых спелеологи не добирались: ходят легенды о призраках...

Виды вокруг намекают на самые древние сказки...

Когда, отряхнув погоню, я сворачивал с рыхлой красной дороги в парк, чтобы добраться через него до полей и леса, оживление и блеск молодого лета были как трепет сочувствия ко мне со стороны единодушной природы.

Воображение рисует гномов, хоббитов, гоблинов, таинственных тварей... Здесь есть где вести скрытую жизнь.

Над кустиками голубики, как-то через зрение вяжущей рот матовостью своих дрёмных ягод; над карим блеском до боли холодных мочажек, куда вдруг погружалась нога; над мхом и валежником; над дивными, одиноко праздничными, стоящими как свечи, ночными фиалками, темно-коричневая с лиловизной болория скользила низким полетом, проносилась гонобоблевая желтянка, отороченная черным и розовым, порхали между корявыми сосенками великолепные смуглые сатириды-энеисы.

Река местами подернута парчой нитчатки и водяных лилий, а дальше, по её излучинам, как бы врастают в облачно-голубую воду совершенно черные отражения еловой глуши по верхам крутых красных берегов, откуда вылетают из своих нор стрижи и веет черемухой; и если двигаться вниз, вдоль высокого нашего парка, достигнешь, наконец, плотины водяной мельницы - и тут, когда смотришь через перила на бурно текущую пену, такое бывает чувство, точно плывешь всё назад да назад, стоя на самой корме времени.

Заковыристые виды...

В начале того лета, и в течение всего предыдущего, имя "Тамара" появлялось (с той напускной наивностью, которая так свойственна повадке судьбы, приступающей к важному делу) в разных местах нашего имения. Я находил его написанным химическим карандашом на беленой калитке или начерченным палочкой на красноватом песке аллеи, или недовырезанным на спинке скамьи, точно сама природа, минуя нашего старого сторожа, вечно воевавшего с вторжением дачников в парк, таинственными знаками предваряла меня о приближении Тамары.

Слишком быстро возникает ощущение оторванности от внешней реальности, забываешь, когда пришёл, и не знаешь, как отсюда уйти...

Мы забирались очень далеко, в леса за Рождествено, в мшистую глубину бора, и купались в заветном затоне, и клялись в вечной любви, и собирали кольцовские цветы для венков, которые она, как всякая русская русалочка, так хорошо умела сплетать.

В тот июльский день, когда я наконец увидел ее, стоящей совершенно неподвижно [...] в изумрудном свете березовой рощи, она как бы зародилась среди пятен этих акварельных деревьев с беззвучной внезапностью и совершенством мифологического воплощения.

А вблизи есть и святой родник, вода которого НЕВЕРОЯТНА...

Парк, отделявший усадьбу от полей и лесов, был дик и дремуч в приречной своей части.

В беспокойной тьме ночи столетние липы скрипели и шумно накипали ветром. Из сточной трубы, сбоку от благосклонных колонн, суетливо и неутомимо бежала вода, как в горном ущелье. Иногда случайный добавочный шорох, перебивавший ритм дождя в листве при соприкосновении двух мощных ветвей, заставлял Тамару обращать лицо в сторону воображаемых шагов, и тогда я различал ее таинственные черты, как бы при собственной их фосфористости; но это подкрадывался только дождь, и, тихо выпустив задержанное на мгновение дыхание, она опять закрывала глаза.

Бесконечно интересны российские наши глубины ~