Мыс Опук-золотой песок и скалы-корабли

Печать

Мыс Опук-золотой песок и скалы-корабли - фото 1 Черное море и Кояшское озеро отделены друг от друга узкой полоской суши, которая носит название Кояшская пересыпь. Ее ширина составляет около 100 метров, а длина – примерно 3 км.

Вдоль этой пересыпи протянулся пляж с необыкновенным золотым песком.Состоящий из из мелко перемолотых прибойной волной ракушек он блеститт под жарким южным солнцем как настоящее золото. Шторма выбрасывают на него следущую порцию ракушек и раковин рапанов, изредка попадаются сушёные крабы, мидии и необычной формы яйца скатов, называемой в народе-"кошелёк русалки".

Мыс Опук-золотой песок и скалы-корабли - фото 2

С берега открывается вид на группу скал,напоминающих силуэты кораблей. Расположенные в 4 километрах от берега,они представляют отдельную загадку этого места. Скалы Элькен-кая или скалы-корабли.

Известна легенда о Скалах-Кораблях, повествующая о богатом купце Ерги Псарасе, жившем когда-то в Пантикапее (нынешняя Керчь).

Его дворец считался самым красивым в Пантикапее, а его склады в гавани, содержащие различные товары, — самыми богатыми. Но самым большим своим богатством Псарась считал своего сына. Рос сын без матери. Отец и мать ему заменял, но женской ласки малыш не испытывал. Вырос таким красавцем, таким ладным парнем, один взгляд его заставлял лица девушек покрываться румянцем.
Наступила пора выбирать для сына невесту, и отец выбрал. Он стал часто посылать сына в Кафу к одному купцу, у которого была красивая дочь, и с которым Псарась хотел породниться.

Но сын полюбил другую. Та, другая, жила в дальней деревне, куда сын Ерги Псарася ездил покупать пшеницу. Морщинки уже побежали по ее лицу, и голос уже не звучал по-девичьи звонко. Но в глазах ее жил веселый смех, и каждое движение сулило радость.
Встретив её, юный Псарась почувствовал, как сильно забилось его сердце, как крепко опутали его цепи любви. Да, что говорить, каждый человек в своей жизни переживает то, что называют первою любовью, чувство ни с чем несравнимое, когда в предмете любви никаких изъянов не замечают. Не замечал их и юноша.

А она, приковавшая цепями любви юношу, познала в прошлом и радость любви, и еще большую горечь от потери ее, не надеющаяся на повторение всего ушедшего, поняла, что поздний призыв жизни сильнее смерти.
Вспоминала она объятия сильного молодого мужчины, так похожего на этого юношу, но чаще все же перед нею вставал оскаленный в злобе рот, когда он вырывал из рук ее ребенка.
И думала несчастная женщина о своем мальчике, которого отняли у нее в давние дни, и вспоминала о муже-рыбаке, который бросил ее, так жестоко расправившись с нею. Звали его так же, как и этого, Ерги, но он был беден, и ничего, кроме рыбачьей ладьи, у него не было. А этот, молодой, был богат...

А между тем отец торопил сына с женитьбой. Уже был готов новый корабль, специально предназначенный для такого случая. И свадебные подарки на корабль помещены. Ждали только попутного ветра, чтобы поднять паруса и ехать за невестой. И вот он желанный ветер пришел, зашумел от Камыш-Буруна. Ерги Псарась позвал к себе сына:
— Пора ехать в Кафу.
Хотел все рассказать сын, что на душе у него, да увидел суровое лицо отца, и замерло слово на его устах.
Закрылся у себя и что-то долго писал.

К ночи вышел корабль из гавани, и тотчас же к старику подошел старый слуга,
— Это тебе от сына, — сказал он, подавая хозяину свиток. Развернул свиток Ерги Псарась и медленно прочел его. Сердце болью прихватило. Потом отошло, а на смену пришел такой ураган чувств, который, если бы мог из души отца вырваться на волю, то сровнял бы всю землю на своем пути от Пантикапея до Кафы. И если бы гора Митридат упала на старика, она не показалась бы ему более тяжелой, чем та правда, о которой он узнал из письма сына.
— Пусть будет трижды проклято имя этой женщины! — проговорил Ерги Псарась. — Пусть лучше погибнет сын от моей руки, чем он станет мужем своей матери!… Поднимай паруса, старый корабль, служи мне последнюю службу!
И Ерги Псарась прокричал корабельщикам, чтобы готовились к отплытию.
— С ума, наверное, сошел старик, — ворчали люди. — Шторм приближается, корабль, словно решето, а он в море велит выходить!
Но спорить с хозяином открыто никто не решился.
Звякнули якоря, затрепетали на ветру паруса, и рванулось вперед старое судно. Как в былые времена, Ерги сам направлял его бег и забывал, что оба они — один дряхлее другого.
Гудел ураган, волны захлестывали борта, от ударов трещал корабельный корпус.
— В трюме течь! — крикнул шкипер. Вздрогнул Ерги, но, заметив впереди мачтовый огонь другого корабля, велел еще прибавить парусов. Словно птица взлетел старый корабль и, прорезав несколько перекатов волны, зарылся носом в толщу вод.
Казалось, что он коснулся морского дна, а потом снова взлетел вверх и бросился на гребень огромной, как гора, волны.

В эту минуту Ерги Псарась увидел совсем рядом, в нескольких локтях от себя, свой новый корабль. Сквозь тучи на какое-то мгновение пробился свет луны, и отец увидел своего сына, узнал и ту женщину с золотистыми волосами, которая была с ним. Пересиливая ураган, Ерги Псарась крикнул:
— Опомнись, сын, что ты делаешь! Ведь она твоя мать!…
Белая ослепительная молния разорвала черное небо, страшной силы удар потряс гору Опук. Часть горы откололась, и тысячи обломков посыпались в воду, отчего море покрылось белой пеной. Налетел новый шквал, и оба корабля исчезли навсегда.

Услышал ли сын отца, понял ли свою роковую ошибку — никто не знает.
А когда шторм утих, люди увидели далеко в море две скалы, напоминающие парусники (их так и назвали Элькен-Кая, что в переводе означает "каменные парусники"), один из которых как будто бы догоняет другой. "Видимо, не услышал сын отца, – говорят местные жители, – до сих пор от него убегает...