Слово «эксперт» вошло в моду

Эрмитаж только что представил инновационный метод тайной маркировки экспонатов. Замечательное изобретение. Вопрос, зачем это нужно? На всех музейных вещах стоят инвентарные номера, есть описание сохранности. Казалось бы, в специальных метках нет необходимости. Их можно использовать для внутренних, хранительских целей. Но эта функция еще впереди.

 

Я не раз говорил, что мы живем в атмосфере и культуре недоверия. Не верят нам, не верим мы. Поэтому с помощью меток будут определять на таможне – наша вещь или нет.

Слово «эксперт» вошло в моду - фото 1Каждый раз, когда происходят неприятные события, связанные с художественным рынком, возникают кивки в сторону музеев. В последнее время много пишут и говорят о том, как коллекционер купил картину Бориса Григорьева, оказавшуюся подделкой. История интересна не сама по себе, а тем, что происходит вокруг.

Для художественного рынка обычное дело, когда кто-то кому-то что-то продал, отдал или не отдал, подделал. Это рынок, где люди всегда хотят дешево купить и очень дорого продать. Как писал Гиляровский, стараются «купить на грош пятаков». Что и произошло с картиной Григорьева.

У этого события много действующих лиц – коллекционер, дилер, галерист, издатель... Насколько я понимаю, есть еще звенья, которые нигде не указаны. Но почему-то журналисты и правоохранительные органы чаще других повторяют слово «музей». Моя претензия: если рассказывают, «на чьих коленях» сидел кто-то из участников этой истории, хотелось бы знать, на чьих коленях сидели все остальные. Чтобы понять, что произошло, надо как минимум иметь представление о биографиях действующих лиц, окружении, системе...

У художественного рынка свои законы. В советское время навязывался стереотип: есть подпольный рынок, где каждый коллекционер – жулик. Время изменилось, теперь недоверие вызывают музеи. Коллекционеров иногда считают жуликами, иногда нет. В зависимости от того, как хочется.

Надо разделять два мира – музеи и рынок. В музеях все стабильно: картины имеют давнее, по большей части документированное происхождение. Там другая, нежели у рынка, культура. Сегодня на слуху жаргон: фальшак, бабло... В музейной среде этих слов не произносят. Там занимаются атрибуцией, а не выяснением подлинности. В результате картина Леонардо может оказаться работой Андреа дель Сарто, а полотно Тициана – школой Тициана. Это музейная, без истерик, работа, которая не связана с деньгами.

А рядом другой мир. Там спекулируют и подделывают картины. Случается, подделывают художников, имена которых я не слышал. В этом мире другие ценности, там крутятся огромные деньги. Цены на русское искусство непомерно вздуты. Подделки появляются там, где высокие цены. Современный дикий антикварный рынок отличает громадный спрос и отсутствие предложения. Денег много, мало картин.

Между музеями и рынком есть посредники – коллекционеры. Так происходит во всем мире. Коллекционеры бывают разные. Например, Соломон Шустер – пример человека, который принадлежал двум мирам. Искусствовед и коллекционер. Картины, подаренные его семьей Эрмитажу, заслуживают вечной благодарности.

Коллекционер смотрит в две стороны – на рынок и музей. Еще на этом рынке действуют дилеры и художники, подделывающие картины. В музее художники-реставраторы делают копии, чтобы научиться мастерству. На рынке – на продажу. Люди перемещаются из одного мира в другой. Это рождено постсоветским временем, когда стена между музеями и рынком рухнула, открылись «шлюзы», казалось, все образуется.

Мировой художественный рынок организован более-менее цивилизованно. Там много уважаемых коллекционеров, есть известные аукционные дома. Казалось, и у нас так будет. Музеи не уклонялись от общения с художественным рынком, покупали вещи, встречались с коллекционерами, давали советы. Некоторые музеи стали проводить официальные экспертизы. Эрмитаж официальных экспертиз не делает. Мы их проводим для себя, если вещь нам предлагают купить, по просьбе других музеев, а также по запросу правоохранительных органов. Это входит в обязанность Эрмитажа как государственного учреждения.

Как только начались скандалы на художественном рынке, возникли давление на музеи и причитания по поводу их закрытости.

Музей, с одной стороны, демократичен, он должен показывать то, что у него есть. Но показывать после того, как сохранил, изучил и отреставрировал. То, что он показывает, цены не имеет и на рынок никогда не попадет. С другой стороны, у музеев есть определенная доля закрытости. Это касается работы, которую он ведет, пока не выставит вещь на обозрение публики. Большая работа, в которую вмешиваться не надо, учитывая агрессивность художественного рынка.

Мы слышим бесконечные разговоры о том, что в музеях слишком много вещей, надо разобраться с запасниками... Все то же повторяется в связи с историей о подделке картины Бориса Григорьева. Хотя искусствовед, находящийся под следствием, давно не работает в музее. А Русский музей давно определил, что картина, о которой идет речь, поддельная.

Во всем мире, если кому-то не нравится заключение эксперта, с ним судятся те, кто купил или продает вещь. В США вводятся юридические нормы, которые должны защитить эксперта, публично высказавшего неофициальное суждение, и это зафиксировано.

Недавно мы делали выставку бронзовых отливок скульптур Дега, сделанных после смерти автора. Одни эксперты признают их подлинниками, другие нет. Часто эксперты не хотят высказываться из-за возможных судебных исков. На большом сложном художественном рынке должны быть правила. Риски существуют всегда, но участники процесса должны быть на равных правах.

Каждая судебная история используется для нападок на музеи. Все забыли, что когда-то Дмитрий Сергеевич Лихачев назвал библиотекарей и музейщиков «последними святыми» нашего времени. Святые не потому, что за копейки работали, а потому, что абсолютно преданны делу.

Действительно, мир меняется. С появлением рынка возникло множество соблазнов. Там другие деньги, принципиально другие. Никогда зарплаты музейщиков не будут равняться тем, что получают эксперты. Эксперт получает много и рискует. Соблазн есть, люди перемещаются из музейной среды в рыночную. Бывает, существуют там и здесь. Появляются сложности. Если реставратор, работающий в музее, рисует и начинает продавать копии, возникает предположение: не продаются ли под видом копий подлинники. Притом что в музее есть набор правил, фиксаций, специальных меток для копий.

Большой спрос на антиквариат у людей разбогатевших. Когда в Эрмитаже обнаружилась кража вещей средней руки, которые могут служить лучшей формой подарка – взятки, обнаружилось, что на них есть спрос. Музей попадает под удар этого спроса.

Музеи обвиняют в том, что они дают неправильные экспертизы. Люди ходят из одного музея в другой, требуя «правильную». Звонок прозвенел. Министерство культуры стало требовать внешнюю экспертизу при закупках музеев. Звучит замечательно. Музеи якобы ничего не понимают, должна быть внешняя экспертиза.

Кто может быть внешним экспертом? Исходя из логики – сотрудники других музеев. Я направил письма в Министерство культуры в связи с требованиями обязательных внешних экспертиз с оценкой. Никакой музей не может точно назвать нейтральную цену. Она в каждом месте рынка разная. Одним музеям может подходить то, что не подходит другим. Например, за акварель пожара Зимнего дворца 1837 года Эрмитаж заплатит столько, сколько никто другой не даст.

Если музеи будут давать множество внешних отзывов, это окажется непомерной нагрузкой на людей, которые, между прочим, не являются дипломированными экспертами. Теперь к тому же они знают, что за сделанное заключение их могут арестовать. Мы не можем обязать своих сотрудников в рискованной ситуации делать экспертизы. До сих пор мы разрешаем коллегам высказывать собственное частное мнение, но не от имени и не на бланке музея. В связи с последними событиями можно рекомендовать не делать и этого. В случае неприятностей не будет юридической возможности их защитить. Там, где большие деньги, возможны судебные иски.

Слово «эксперт» стало модным. Есть редкие люди, которые знают все, их «глазу» можно верить. Таких очень мало. Эксперт на таможне способен определить, обладает вещь художественной ценностью или нет, можно ли ее вывозить. Остаются дилеры. Они действительно знатоки. Но это люди, которые продают вещи, в том числе и музеям. Не раз бывало, один музей что-то покупает, другой, как эксперт, определяет цену. Приходит дилер, у которого свой интерес, и говорит: я вам за эти деньги пять таких куплю. Возникает конфликт, музей не может приобрести нужную вещь.

Странная история с картиной Григорьева упорно трактуется как бросающая тень на Русский музей. Там всего лишь хранится похожая картина. Можно без криков прийти, посмотреть, вынести заключение. Вместо этого раздувают скандал, в который вовлекают имя музея. Это болезненно. Появляется желание построить новую стену между музеями и рынком.

Мы работаем с коллекционерами, Екатерина Великая, основавшая Эрмитаж, была коллекционером. Но сегодня на спинах коллекционеров к нам пытаются пролезть рынок и спекулянты. Репутация музеев – очень важная вещь, это репутация страны, которая определяется состоянием культуры и музеев в том числе. Вопреки навязываемому мнению репутация нашей страны в музейной сфере заслуженно очень высока.

В заключение еще несколько слов по поводу истории с подделкой картины Григорьева. Пока нет полной информации о действующих лицах, о ситуации вокруг, всесторонних оценок, суждение однобокое. Это похоже на интригу в чьих-то специальных интересах. Мы не знаем цель интриги. Возможно, она в том, чтобы заставить экспертов замолчать.

http://www.spbvedomosti.ru/

Категория: Новости со всего света
Опубликовано 06.03.2014 20:29
Просмотров: 635