Быть знаменитым по Зиновию Ефимовичу ГАФТУ!

Быть знаменитым по Зиновию Ефимовичу ГАФТУ! - фото 1Зиновий Гердт родился в местечке Себеж Псковской губернии 21 сентября 1916 года.
По документам Гердт был Залманом Эфраимовичем Храпиновичем. Его отец был коммивояжером, и скончался в годы нэпа. После смерти Эфраима Храпиновича его вдова осталась с четырьмя детьми — Борисом, Фирой, Евгенией и младшим – Зямой. В Себеже Гердт прожил до 11 лет, учился в еврейской школе, и в детстве хорошо знал идиш. Школьный учитель литературы познакомил Зиновия с поэзией, которая стала главным увлечением его жизни, а благодаря своей матери Гердт полюбил мир музыки. У его мамы был прекрасный голос, и Гердт позже часто вспоминал, как она пела ему колыбельные песни.
Когда старший брат Борис уехал в Москву и обзавелся там семьей, Зиновий Гердт переехал к нему. В Москве он попал в ФЗУ Электрокомбината, при котором был Театр рабочей молодежи, впоследствии ставший театральной студией Арбузова и Плучека. После постановки «Города на заре» студия должна была стать театром, но этому помешала война. Актёрам ТРАМа, как участникам фронтовых бригад, полагалась бронь, но Гердт пошёл в военкомат и упросил отправить его на фронт, и год провоевал лейтенантом роты сапёров. Сам Зиновий Гердт позже в интервью рассказывал: «Ожидалось, что я выберу «серьезную» профессию. Так сначала и было. Я учился в школе ФЗУ Московского электрозавода имени Куйбышева на слесаря-лекальщика. При заводском клубе был ТРАМ — Театр рабочей молодежи, меня взяли в труппу, я начал играть. В 1933 году в ТРАМ пришел Валентин Плучек, молодой режиссер Театр Мейерхольда. Под его руководством мы ставили первые пьесы А. Арбузова — «Мечталию» и «Дальнюю дорогу». В 1938 году Плучек и Арбузов организовали театральную студию. О ней и сейчас нередко вспоминают и пишут. Студийность действительно вещь особого рода: это постоянное ощущение коллективности, общности творчества. В студии Арбузова — Плучека мы готовили постановку «Города на заре». Одним из семи авторов этой пьесы был я, и роль Вениамина Альтмана сочинил для себя сам — всю от первого до последнего слова. Потом началась война, студия стала фронтовым театром. А я в числе других добровольцев пошел на фронт и воевал с 9 июля 1941 года вплоть до 13 февраля 1943 года, когда был тяжело ранен...»
Гердт был ранен под Белгородом, с поля боя его вынесла на себе медсестра, и он больше года провел в больнице. Ему было сделано десять безуспешных операций, и врачи Боткинской больницы, которая во время войны была госпиталем, приняли решение ампутировать ногу, но ведущий хирург и жена конструктора Сергея Королева Ксения Винцентини, везя Зиновия в операционную, шепнула: «Попробую вдоль» — и во время операции попыталась еще раз спасти ногу. Эта одиннадцатая операция прошла успешно, и кости начали срастаться. В результате после лечения одна нога у Зиновия стала на 8 сантиметров короче другой. Хромал Зиновий Ефимович всю жизнь, и позже Валентин Гафт посвятил ему эпиграмму:
О, необыкновенный Гердт,
Он сохранил с поры военной
Одну из самых лучших черт —
Колено он непреклоненный.
В госпитале Гердт увидел кукольный театр, приехавший к раненым на гастроли. И как только оказался в 1945 году в Москве, то немедленно отправился к руководителю кукольного театраСергею Образцову, 45 минут читал ему стихи, и был принят «в стаю», так как Образцов работал над постановкой «Маугли». Зиновий Гердт в интервью об этом рассказывал: «Я никогда на фронте не был актером — был сапером, командиром, дослужился до инженера полка в звании гвардии старшего лейтенанта, награжден орденами и медалями. Но в самодеятельности совсем не участвовал и даже, когда на фронт приезжали театральные бригады, никому не говорил, что я актер. Помню, когда я буквально умирал в Белгороде от заражения крови, пришла ко мне начальница госпиталя. Сейчас, говорит, у нас актеры из Вахтанговского театра выступают, хотите, я их к вам приглашу?.. И пришли ко мне Ляля Пашкова и Саша Граве, которых я по Москве хорошо знал. А они меня и не узнали: такой я тогда был... Мне почему-то страшно хотелось картошки в мундире. Они раздобыли целый котелок. А у меня всего-то сил хватило полкартошки съесть... А в 1945 году, еще на костылях, я пришел в Театр кукол. И вскоре началось сочинение «Необыкновенного концерта».
Очень скоро конферансье Аркадий Апломбов из «Необыкновенного концерта» в исполнении Гердта стал общим любимцем. А когда в послевоенном СССР стали показывать зарубежного кино, Зиновий Гердт активно занялся дубляжом. Его голосом говорил Тото в «Полицейских и ворах», Витторио Де Сика в «Генерале делла Ровере», Ричард Харрис в «Кромвеле» и закадровый историк в «Фанфан-Тюльпане». Вскоре и сам Гердт начал сниматься в кино. Он в интервью рассказывал: «На экран привел меня Ролан Быков — он первый снял меня в своих «Семи няньках». А я его потом так «отблагодарил» — вспомнить страшно... Роль в «Фокуснике» Володин писал специально для Ролана, он его очень полюбил в своем фильме «Звонят, откройте дверь». Писал для него, а получилось так, что сыграл я. Потом Ролан должен был играть Паниковского в «Золотом теленке». Сняли пробу, очень хорошая была проба. Швейцер позвал меня ее посмотреть, попросил по дружбе подбросить идей на тему образа. Ролан — Паниковский мне очень понравился, я увлекся, стал фантазировать, показывать, что и как можно сыграть. «Ну-ка, давай мы и твою пробу сделаем»,— сказал Швейцер. И кончилось тем, что Паниковского тоже сыграл я. И после этого Ролан сам же зовет меня сниматься в свой фильм «Автомобиль, скрипка и собака Клякса». Я понимаю, что без ролей я его не оставил — у него всегда работы больше чем достаточно. Но не всякий сумеет быть таким щедрым, как он, таким добрым».
Театр кукол много гастролировал, и в 1960 году для гастролей на Ближнем Востоке в помощь театру дали переводчика-арабиста Татьяну Правдину. После возвращения в СССР Гердт и Правдина оставили свои семьи и стали жить вместе. Татьяна Правдина рассказывала: «Любовь — как талант, который дается очень небольшому количеству людей. Нам с Зиновием Ефимовичем повезло. Мы женились, когда были уже не совсем молодыми. У нас к тому времени были семьи. Когда мы встретились, мне было 32, ему — 44. И вскоре оказалось, что это редкое счастье, как талант, нам дано. Познакомились мы благодаря гастролям театраОбразцова в Египте, Сирии и Ливане. Тогда меня представили Зиновию Гердту, я должна была перевести на арабский язык «Необыкновенный концерт». Мы ездили полтора месяца по этим странам, и поначалу ухаживания Зиновия Ефимовича я восприняла вполне негативно, так как у меня было ощущение, что это попытка завязать гастрольный романчик. К тому времени я была душевно свободна от собственного мужа, которому я за год до этого сказала: «Я тебе больше не жена». На гастролях роман с Зиновием Ефимовичем протекал вполне лирично и не был завершен. Меня в аэропорту встречал муж, его — жена. Мы договорились через день встретиться у Киевского райкома партии — это было недалеко от издательства, где я работала. Все развивалось скоропалительно: он объявил о своем решении жене, я — мужу, и тут уж начался настоящий роман. Зяма ведь не был красивым — невысокого роста, хромой. Но в нем было чрезвычайно мощное мужицкое начало — то, что называется «сексапил», — и устоять дамы могли с трудом. Мне нередко говорили: «Какой замечательный у Вас муж!» — на что я отвечала: «Я вас понимаю».

Быть знаменитым по Зиновию Ефимовичу ГАФТУ! - фото 2Быть знаменитым по Зиновию Ефимовичу ГАФТУ! - фото 3Быть знаменитым по Зиновию Ефимовичу ГАФТУ! - фото 4Быть знаменитым по Зиновию Ефимовичу ГАФТУ! - фото 5
Квартирный вопрос решился после того, как Гердт получил маленькую двухкомнатную квартиру в Новых Черемушках. Татьяна Правдина рассказывала: «Семья у нас получилась удивительно гармоничная. Зяма сразу прикипел к двухлетней Катеньке, моей дочке от первого брака. И с моей мамой, тоже Татьяной, у него сложились удивительные отношения. У нас старая московская семья. Мама – из семьи Шустовых, тех самых. Ее все звали Шуня, первый слог – от фамилии, второй от имени. На всех концертах он представлял Шуню так: «Мать моей жены», потом пауза, шевеление в зале. «Да-да, вы правильно поняли. Теща»... Квартирный вопрос у нас долго был не решен. Тогда искать съемные квартиры было трудно. Мы часто переезжали. Старались не обрастать вещами: дежурный мешок для кастрюль, кресло-кровать для дочки – и всё. А спали на каком-нибудь местном, хозяйском диванчике. И даже потом, когда уже вот-вот должны были получить квартиру, вдруг оказалось, что мы не можем туда вселиться. Я, как узнала, выла, как крестьянка, у которой пала корова...»
По мере улучшения жилищных условий нарастала слава и теплота гердтовских посиделок. Гердт сам по себе был праздником для окружающих. Кроме него, праздниками были Новый год, Татьянин день (две Тани в семье), 9 мая (не только День Победы, но и день рождения Татьяны Александровны и сына Петра Тодоровского – Валерия), 21 сентября – день рождения самого Зямы. Обязательной программой праздника был пирог с капустой и водка. Гостей не приглашали – они всегда приходили сами по несколько десятков человек. Но это в городе и в рабочие месяцы. А во время отпуска Гердты любили отдыхать с друзьями на природе. Александр Ширвиндт рассказывал: «Мы выбирали не суперсанатории, а базы отдыха при домах ученых. Где-нибудь подальше, так, чтобы в палатках и все своими руками делать. Предпочитали среднюю нашу полосу. Березки, осины, сосны, елки, обязательно – река и рыба. А дальше – уважали уху. Но и подкоптить – тоже не против...» Сам Зиновий Ефимович рецепт счастья знал, как никто другой. «Я вот что обнаружил, — говорил он, — бывает так паршиво на душе, чувствуешь себя хреново, погода жуткая, словом — всё сошлось. И тогда нужно сказать себе: «Всё прекрасно», гоголем расправить плечи и шагать под дождём, как ни в чём не бывало. И — порядок».
В середине 1960-х годов Михаил Швейцер начал съемки «Золотого теленка», и пригласил на роль Паниковского Гердта. В интервью Гердт рассказывал: «Как актеру мне очень много дала встреча с такими полярно несхожими образами, как фокусник Кукушкин и Паниковский. Для Кукушкина всегда, в любой ситуации главное — человеческое достоинство. А Паниковский о том, что это такое, давно забыл, и вообще неизвестно, знал ли когда-либо. Герой Володина — непосредственный, простодушный, искренний человек. У Паниковского же — только стремление приспособиться. Есть стремление, но нет умения. У Ильфа и Петрова Паниковский смешон и гадок. Мне хотелось показать его иным — смешным и трогательным. Потому что это страшно неприспособленный к миру, одинокий во всей вселенной человек. Его ранит буквально все, даже прикосновение воздуха. А хитрости его настолько наивны, явны и очевидны, что не могут никому принести серьезного вреда. Лучше всех о нем сказал Остап Бендер: «Вздорный старик! Неталантливый сумасшедший!» Мне было жалко Паниковского и хотелось, чтобы зрители отнеслись к нему с теми же чувствами».

Быть знаменитым по Зиновию Ефимовичу ГАФТУ! - фото 6Быть знаменитым по Зиновию Ефимовичу ГАФТУ! - фото 7
После выхода «Золотого теленка» на экраны отбоя от предложений сниматься в кино у Гердта, несмотря на хромоту, не было. Из-за активной и насыщенной жизни во время съемок с Гердтом случился инфаркт. Александр Ширвиндт рассказывал: «Я страшно перепугался, когда узнал, что у Зямы инфаркт. Таня тогда сказала, что для врачей срочно нужен ящик хорошего коньяка. По тем временам не самое простое задание. Технические подробности операции раскрывать не буду. Но пришлось немножко продать себя, немного – родину. Однако коньяк я достал!..» После лечения Гердт опять с головой окунулся в работу. Он активно ездил на гастроли, в том числе — зарубежные. Татьяна Правдина рассказывала: «Вообще-то на гастролях лучше всех жили рабочие сцены, электрики. Они запаковывали в реквизит электрические плитки, продукты. А остальные возили все с собой: кипятильники, шпроты, колбаску, сыр. Как иначе, разве можно съездить, не купив подарки своим близким? Также преувеличение, что Зяме за границей разрешали ходить в одиночку. Нет, как все – только вдвоем! Однажды в Париже он увидел афишу – концерт Эллы Фицджералд! А джаз он обожал. Зяма потребовал у устроителей так сверстать график, чтобы в день концерта он был свободен. Но проблема была в другом: а с кем идти на концерт? Никто не хотел тратить такие деньги на джаз. Пришлось идти «41-му». Так называли сопровождающего кагэбешника, потому что сама труппа всегда выезжала в составе 40 человек».
Постепенно театр Образцова становился театром Образцова и Гердта. И одной из отличительных особенностей Гердта было обострённое чувство справедливости. Он был нетерпим ко лжи. Однажды, собираясь на очередные заграничные гастроли с театром, Зиновий Ефимович узнал, что один из его коллег от поездки отстранён. Никаких объективных причин для подобного решения не было, человека просто оговорили. Гердт, узнав о несправедливом решении, положил в кабинете Образцова на стол свой загранпаспорт, поставив условие — если не едет отстраненный артист, то и он, Зиновий Гердт, тоже остаётся. Зиновий Ефимович понимал, что его требование, как ведущего актёра труппы, без которого никакие гастроли невозможны, будет выполнено. О последствиях Гердт не думал. Главным было восстановить справедливость. Но защитить самого себя Зиновию Гердту удавалось не всегда. Актер Роберт Ляпидевский рассказывал: «Сергей Владимирович Образцов по своему характеру не мог терпеть таких акций Гердта. Он понимал их по-своему, и в восемьдесят втором году Гердта вызвали в Министерство культуры. Там, в кабинете, тогдашний министр пересказал Зиновию Ефимовичу ультиматум Образцова: «Или Гердт, или я». Пережил это Гердт спокойно и красиво, как мужчина. Переживания как такового видно, естественно, не было. Он жалел только об одном — что теряет любимую профессию, любимых партнеров, своих зрителей — после тридцати шести лет работы в этом театре. Он ушел тихо и благородно, не хлопая дверью, не предъявляя никому никаких претензий. Ушел за то, что защищал людей, за то, что при всех говорил правду, где бы это ни происходило — у себя в театре или за границей, в советских посольствах разных стран. Он мог свободно высказать свое мнение обо всей выездной системе, которая царила не только у нас в театре, но и, наверное, во всей стране. Я ни в коем случае не умаляю заслуг Сергея Владимировича Образцова в деле театра кукол, который, собственно, создать предложила именно ему Элеонора Густавовна Шпет, заведовавшая одной из главных детских организаций в стране в те времена. Сергей Владимирович за это дело взялся и создал мощный и интересный театр. Образцов был потрясающей личностью. Из художественного руководителя этого театра он очень быстро перерос в кумира, стал идолом, спектаклям которого поклоняются уже несколько поколений. Но с Гердтом они жить вместе дальше, к сожалению, не смогли. Уже задолго до своего изгнания Гердт знал, чувствовал, что его ждет, чем всё закончится для него... Он даже иронизировал по этому поводу и вслух иногда размышлял: кто будет руководить группой актеров (в театре существовала система групп), когда он уйдет... А когда большинство актеров вникли в суть противостояния Гердта и Образцова, в группе моментально началась анархия. Гердт был стержнем своей группы, очень строгим и требовательным при всей своей немногословности, и актеры остерегались делать ошибки при нем. Все как бы внутренне струнились. Он был «культурой» группы во всех отношениях, и все боялись сфальшивить, никто не выкаблучивался, не выпячивался. Были люди, которые презирали Гердта и по углам шушукались, но при нем никто не открывал рта. Злопыхатели Гердта боялись, потому что он мог им ответить. Боялись его как по-настоящему талантливого человека. А врагов у Гердта было предостаточно. И в нашем театре были такие. Директор театра при Образцове был очень недоволен остротами Гердта. Это был такой... многозначительный человек, который «носил себя». Бывший артист, работал у Охлопкова. Придя к нам в театр, он сразу понял, что от того, как и насколько он будет ублажать Сергея Владимировича, зависит его карьера, карьера его жены и так далее. И он очень много подливал керосина в отношения Образцова с Гердтом: «Ну, Сергей Владимирович, голубчик, ну до каких же пор вы будете терпеть всё это?!» Зиновий Ефимович всегда признавал и любил только правду. Терпеть не мог явного лукавства. Не любил пристрастия к актерам, в плохом смысле этого слова. А у Образцова было пристрастие именно к Гердту, причем очень ревнивое пристрастие. Конечно, талантливому человеку живется намного труднее, чем среднеодаренному. И недаром существует поговорка: «Таланту надо помогать, а бездарь и сама пробьется». На самом деле это так. В нашем театре были актеры очень талантливые, но они не умели за себя постоять. Они делали свое дело настолько профессионально, что за это нужно было, например, моментально повысить зарплату. Любой хороший художественный руководитель видит это сразу или ему кто-то подсказывает. Гердт всячески старался помочь таким людям, которые не выпячивали себя, а посему оставались в тени. Зиновий Ефимович частенько вступал в конфликтные отношения с Образцовым по этому поводу. Это происходило на художественных советах, собраниях, обсуждениях. Он часто вставал и говорил: «Вот этого человека нужно обязательно поощрить, наградить. Посмотрите, как он делает свое дело!.. Талантливым людям нужно помогать, их нужно любить...»
Отдав половину своей жизни театру Образцова, Гердт написал заявление об уходе из театра. Татьяна Правдина рассказывала: «В кукольном театре он провел почти 40 лет. Умением как бы «влить свою кровь» в куклу он владел необычайно. Например, когда он играл Аладдина, казалось, что у куклы меняется выражение лица. Апломбова он играл каждый раз по-разному, даже на гастролях в других странах он ухитрялся импровизировать. Он быстро спрашивал у переводчика, как сказать ту или иную фразу, и «выстреливал» ею в зал. А с драматического театра, с ТРАМа, начался его путь в искусстве. На театральную сцену он снова вышел благодаря Валерию Фокину, который его очень высоко ставил как артиста. Вообще Гердт считал, что театр интереснее, чем кино».
На дальнейшей творческой карьере Гердта уход из театра кукол сказался благотворно. Он раскрылся перед зрителями в концертах и спектаклях — любая аудитория был в восторге от общения с ним. Мне довелось побывать самому на творческом вечере Зиновия Гердта. И навсегда запомнился один из фрагментов его рассказа. Речь в нем шла о его коротком знакомстве в возрасте около двадцати лет с одной очень красивой женщиной, чья внешность произвела на него неизгладимое впечатление. Но имя женщины не упоминалось. Знакомство состоялось в одном из московских комиссионных магазинов, куда Гердт пришлось сдать свое пальто. Надо отметить, что тогда он был крайне не богат. И пока он обдумывал правильность своего решения, в магазин заглянула та самая симпатичная особа. Кажется, она была женой какого-то дипломата. Не помню, что послужило поводом для знакомства, но в процессе совместного нахождения в этом магазине между нашими героями завязалось общение. Женщина чисто формально обронила какое-то мнение о целесообразности продажи такого потертого пальто. Гердт не менее формально отметил, что для известного актера такие пустяки значения не имеют. Женщина поинтересовалась – где же играет молодой «известный» актер? Гердт достаточно ответил, что играет в довольно известном театре. Тут нужно отметить, что в этот театр в те времена попасть было практически невозможно. В свободной продаже билеты отсутствовали месяцами. Попасть на спектакль было очень трудно. И конечно, это стало темой для продолжения разговора. Женщина спросила, можно ли с помощью неожиданного знакомства вечером попасть на спектакль в этот театр? Гердту ничего не оставалось, как дать утвердительный ответ, чтобы не ударить в грязь лицом. Договорились о встрече вечером у театра. Но на практике легко было только пообещать. Настолько известным актером Зиновий Ефимович тогда еще не был. Справедливости ради нужно отметить, что я вообще не помню – был ли он актером именно этого театра? Но это ровным счетом ничего не меняло. Потому что единственная возможность получить две контрамарки на вечерний спектакль заключалась в обращении с этой просьбой к другу семьи Гердтов – а именно к режиссеру Всеволоду Мейерхольду. Не больше и не меньше. И застать его непременно нужно было дома до спектакля, иначе вся затея с треском проваливалась. К счастью, Мейерхольд был дома. К удивлению, он внимательно выслушал историю знакомства и его неожиданные результаты. Основным следствием являлось одно – одна необыкновенно импозантная дама заинтересовалась совершенно нескладным молодым человеком из-за его принадлежности к театру. Не помочь юноше в таком случае было равносильно неуважению к собственному театру. Две контрамарки были выписаны. И вот, вечер. Встреча двух новоиспеченных знакомых. Фойе театра. Женщина оказалось на редкость красиво одета, с великолепными драгоценными украшениями, хорошо сложена и, на самом деле, всячески привлекала к себе внимание. Не менее контрастно выглядел на ее фоне Гердт в своем перелицованном костюме. В общем, эта пара собирала явно недоумевающие взгляды. За что же этому юноше такое счастье? Развязка наступила после первого действия. Когда почти вся публика во время антракта перекочевала в фойе театра к буфетам и стала там очень плотными рядами, одна из служебных дверей распахнулась, и сам Мейерхольд вышел в фойе театра. Для всей публики это был гром среди ясного неба. Все взгляды мгновенно были обращены на него. Сам Великий режиссер отыскал взглядом Гердта с его спутницей в толпе. И найдя, направился к ним с громкими восхищенными возгласами: «Любезнейший! Вы все-таки пришли? Я уже не смел надеяться! Понравилась ли Вам наша пьеса? Как я рад, что Вы осчастливили нас своим вниманием!» — и так далее. В течение нескольких минут свидетелями восхищения самого Мейерхольда присутствием Зиновия Ефимовича была практически вся публика театра. Впечатление было настолько глубоким, что перекрывало всю драматургию спектакля. Спутница была потрясена. Кто же этот молодой человек, если сам Мейерхольд так с ним считается? Этим вопросом задавались все остальные свидетели. Естественно, ответа не было. Во время следующей встречи Мейерхольд спросил Гердта о произведенном впечатлении. И, выслушав восхищенные отзывы, скромно заметил: «Все-таки я – хороший режиссер...»
Пастернака, Ахматову, Самойлова в исполнении Гердта, затаив дыхание, слушали любые зрители. Режиссер Петр Тодоровский рассказывал: «Зяма был человеком русской культуры. Он весь был пропитан русской поэзией. Как-то на очередном юбилее я написал ему посвящение, в котором назвал его евреем. Так он в последующем выступлении посмеялся над этим: «Ну, какой из меня еврей? Я – русский». Но когда на одном митинге женщина сказала ему: «Зиновий Ефимович! Не идите туда, там жиды».– «Так я тоже жид!» – «Нет-нет, это я не о вас». – «Обо мне, голубушка, обо мне!» Татьяна Правдина рассказывала: «Он был россиянин. В синагогу не ходил, но омлет с мацой любил. Они с актрисой Войтулевич ездили по городам Израиля с потрясающим спектаклем по рассказу Бабеля «Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна», поставленным в театре «Гешер». Жаль, что он не записан на пленку. А Иерусалим нам показывал Гарик Губерман. Помню, мы подошли к могиле царя Давида, и вдруг откуда-то возникает человек и просит у Гердта автограф. Зяма говорит: «Пожалуйста. Но Додик не обидится?»
Гердт играл в театре «Современник», театральном центре имени Ермоловой, снялся в фильмах «Военно-полевой роман», «Соломенная шляпка», «О бедном гусаре замолвите слово» и многих других.
В обычной жизни Гердт, по воспоминаниям Александра Ширвиндта, был «дико рукастый». На даче своими руками делал скамейки, стол, табуретки. Талантливо пародировал друзей. Леонид Утёсов больше всего любил пародии на себя именно в его исполнении. Но главной страстью Гердта были стихи. Как говорил он сам, его с детства «тянуло ко всему напечатанному в столбик». Зиновий Ефимович мог часами читать Пушкина, Самойлова и Пастернака произведения которого знал наизусть. В интервью Гердт рассказывал: «Чем бы я хотел по-настоящему заниматься, так это рассказывать о русской поэзии и читать стихи людям, которым это интересно слушать. Стихов я знаю тысячи. Любовь к стихам связала меня дружбой со многими хорошими людьми — с Марленом Хуциевым, со Швейцерами, с Александром Володиным, Владимиром Венгеровым, Петром Тодоровским. Случилось так, что в последние годы жизни Твардовского судьба подарила мне частое общение с этим человеком. Мы много говорили о жизни, об искусстве и, конечно, о поэзии. Во всем, что касалось моей актерской жизни, он стал для меня самым беспощадным критиком. Он и моя дочь Катя. Не понравиться Кате или Александру Трифоновичу — страшнее не было. Их оценки ждал как приговора — боялся, стыдился, просто готов был сгореть со стыда. Твардовский от души смеялся над моим Паниковским, хвалил его. Об актерской работе он судил так профессионально, с таким пониманием, какое и у кинематографистов не часто встречается. Знаете, был как-то случай: Сергей Владимирович Образцов сломал ногу, ходил в гипсе. Я ему сочинил послание в стихах, чтобы он не огорчался. Ведь Мефистофель тоже отчасти хромал. А Тамерлан? А Байрон? А Гердт?.. Стихи были довольно ловко состроены, я владею техникой, рифмой. Образцов пришел в восторг. «Слушайте, — говорит, — почему вы не публикуетесь?» Я тогда ответил ему, что слишком серьезно отношусь к поэзии, слишком высоко ценю этот дар, чтобы считать себя поэтом. Ведь не все поэзия, что написано в столбик. Набитая рука и поэтический талант — разные вещи. Могу только поражаться бесстыдству сочинителей, публикующих любые плохие стихи. Ведь должен же быть стыд перед белым листом бумаги, когда остаешься с ним один на один. Вот шуточные, пародийные стихи, стихи «на случай» — это другое дело. С ними я могу даже выходить на люди. Одно время я даже выступал с эстрады, пародируя известных поэтов, и как автор пародий и как актер».
Зиновий Гердт прожил 80 лет, и в конце жизни был тяжело болен. Но он нашёл в себе силы собрать на юбилей многочисленных друзей, которые, обращаясь к Гердту, не знали — как скрыть слёзы. Во время юбилейного концерта Гердт плохо себя чувствовал, и в гримёрке, где он отдыхал, от него не отходил Юрий Никулин.
Гердт был награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» III степени («То ли заслуги третьей степени, то ли Отечество», — шутил Гердт), и награждать юбиляра приехал один из вице-премьеров правительства. Чиновник хотел прочесть по книжке перед Гердтом стихотворение Пастернака «Быть знаменитым некрасиво», но когда вице-премьер раскрыл томик стихов и приготовился к художественной декламации Гердт, предложил гостю читать Пастернака по очереди. Татьяна Правдина рассказывала: «Он думал о смерти не больше, чем другие люди. Но в какой-то момент, когда серьезно заболел, он сказал: «Боже мой, девочка, как тебе без меня будет плохо!» Он понимал, что уходит, но, слава Богу, не мучился и не знал диагноза. Он умер 18 ноября, а последний «Чай-клуб» был 21 октября, меньше чем за месяц до его ухода. Я обычно никогда не ходила на съемки «Чай-клуба», но вдруг ко мне прибежала режиссер и заставила меня посмотреть съемку. Перед камерой сидел Гердт, которого совсем недавно принесли на площадку на руках. Он шутил, импровизировал, был весел. Когда его унесли, положили в постель, и он снова обмяк, я сказала: «Ты же совсем недавно был такой энергичный!» — «Ты знаешь, старая цирковая лошадь, когда слышит фанфары, встает на дыбы. Это кураж». Он был мужественным человеком. Серьезные заболевания он переносил легко, без жалоб. А какой-нибудь мелкий грипп — гораздо хуже».
Перед самой смертью Гердт сказал: «Умирать не страшно. Просто так хочется, чтобы все у нас было хорошо, и вы остались жить в нормальной, благополучной стране».
Зиновий Гердт был похоронен на Кунцевском кладбище.

 

 

 

Геннадий Орешкин

Категория: Экология культуры
Опубликовано 22.09.2017 14:51
Просмотров: 646